Консерваторы. Без либералов и революций - Эдмунд Бёрк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Национальное имущество
Французов также запугивают возвращением национального имущества; короля обвиняют в том, что он не осмелился коснуться в своем обращении этого деликатного предмета. Можно было бы сказать весьма значительной части нации: а вам-то что до этого за дело? И это было бы, возможно, неплохое возражение. Но чтобы не выглядеть человеком, уклоняющимся от трудностей, лучше отметить, что очевидный интерес Франции касательно национального имущества, в целом и даже вполне понятный интерес приобретателей этого имущества в частности согласуются с восстановлением монархии.
Разбой по отношению к национальному имуществу потрясает даже самый грубый ум. Никто не верит в законность его приобретений; и даже тот, кто самым высокопарным образом витийствует по данному поводу, опираясь на сегодняшнее законодательство, – торопится это имущество перепродать, дабы обеспечить себе барыши. Этим имуществом не осмеливаются пользоваться во всей его полноте, и чем больше будут успокаиваться умы, тем меньше люди осмелятся тратиться ради сохранения этих ценностей. Здания разрушатся, долгое время никто не осмелится возводить новые; ссуды будут очень малыми; капитал Франции придет в значительный упадок. Уже произошло много бед в таком роде; и те, кто были способны поразмыслить над злоупотреблениями декретов, должны понять, чем является декрет, под который подпадает третья, возможно, часть самого могущественного королевства Европы.
Законодатели очень часто рисовали поражающие воображение картины плачевного состояния этого имущества. Зло постоянно будет увеличиваться, вплоть до того момента, когда в общественном сознании не останется сомнений относительно надежности этих приобретений; но какой взор может увидеть сие время?
Не говорю уже о том, что для владельцев этого имущества опасность исходит прежде всего от правительства. Не стоит заблуждаться – ему отнюдь не безразлично, где поживиться: даже самый несправедливый не желает большего, наполняя свои сундуки, чтобы как можно меньше обзавестись врагами. Между тем известно, при каких условиях совершались приобретения; известно, какими бесчестными махинациями, какими скандальными сделками они сопровождались. Изначальная и продолжающаяся порочность подобного приобретательства впечатлила всех; таким образом, французское правительство не может не знать, что если оно будет душить налогами этих стяжателей, то общественное мнение окажется на его стороне, а действия правительства сочтут несправедливыми только сами приобретатели; впрочем, при народном правлении, даже законном, стыд глаза не ест из-за несправедливости; можно только прикинуть, каковой она будет во Франции, где правительство, переменчивое, как и сами люди, и лишенное лица, никогда не отказывалось вернуться к своим деяниям, дабы переделать то, что уже было сделано.
Значит, покусится оно и на имущество при первой же возможности. Опираясь на общественное мнение и (о чем не следует забывать) на зависть всех тех, кто не обладает и толикой национального имущества, правительство станет терзать его обладателей или новыми распродажами, по неким образом измененным правилам, или общим судебным пересмотром сделок с повышением их цены, или чрезвычайными налогами; одним словом, обладатели [имущества] никогда не будут в покое.
Но все устойчиво при устойчивом правлении; отсюда следует, что восстановление монархии – в интересах даже приобретателей национального имущества, они будут знать, с чем имеют дело. Кстати, дурно, что короля упрекали за неясность высказываний на этот счет в его обращении: если бы он высказался пояснее, то поступил бы весьма опрометчиво. Когда придет нужное время, принятие закона по данному поводу не станет, возможно, сложным делом для законодателя.
Здесь самое время припомнить то, о чем я говорил в предыдущей главе: расчеты того или иного класса лиц вовсе не остановят контрреволюцию. Все, что я намереваюсь доказать, – это важность того, чтобы горстка людей, способных повлиять на такое великое событие, не ожидала бы часа, когда злоупотребления, собранные воедино анархией, сделают контрреволюцию неминуемой, а приход ее – внезапным; ибо чем большей окажется надобность в короле, тем труднее должна быть судьба выигравших от революции.
Возмездие
Второй жупел, которым пользуются, дабы заставить французов страшиться возвращения их короля, – грядущие с его приходом возмездия.
Это возражение, равно как и другие, выдвигается умниками, которые сами в него отнюдь не верят; тем не менее его было бы полезно обсудить, имея в виду людей честных, считающих его обоснованным.
Многие сочинители-роялисты отвергли как оскорбительную эту жажду мести, приписываемую их партии; один выскажется от имени всех: я привожу его слова к удовлетворению как собственному, так и моих читателей. Меня не обвинят в том, что я выбрал его среди холодных роялистов.
«Самых страшных возмездий следует бояться при господстве незаконной власти; ибо кто имел бы право их пресекать? Жертва не может призвать к себе на помощь ни авторитет законов, которые отсутствуют, ни правительство, являющееся только плодом преступлений и узурпации.
Совсем иначе обстоит дело при правлении, опирающемся на освященную, старинную, законную основу. У него есть право приглушить даже самую справедливую месть и сразу же наказать мечом законов любого, кто естественное чувство поставит выше своего долга.
Единственно законное правительство имеет право объявлять амнистию и обладает средствами, обеспечивающими ее применение.
Значит, доказано, что самый безукоризненный, самый искренний из роялистов, претерпевший самый тяжкий ущерб в лице своих родных и в своей собственности, должен быть приговорен к смерти законным правительством, если осмелится самолично мстить своим обидчикам в то время, как король предписал ему простить их.
Следовательно, только при правлении, опирающемся на наши законы, может быть объявлена и строго соблюдена амнистия.
О, вне сомнения, легко было бы обсуждать, где пределы права короля применить амнистию. Исключения, которые предписаны ему первейшим его долгом, очевидны. Всякий, обагренный кровью Людовика XVI, может ждать прощения только от Бога; но кто осмелится уверенной рукой начертать пределы, где должны остановиться амнистия и милосердие короля? Мое сердце и перо тоже отказываются это сделать. Если кто-нибудь осмелится когда-либо высказаться на сей счет, так, несомненно, то будет редчайший и, возможно, единственный человек, если
