Семь минут - Ирвин Уоллес

— А если ты прочтешь и решишь, что это не просто порнография?

— Я такого не допущу. — Майк улыбнулся. — Если это все же произойдет, мне придется вступить в борьбу с этой толикой совести и попытаться заставить ее замолчать.

Он вылез, быстро обошел машину и помог Фей выйти. Она взяла его руку, и они молча направились к солидной дубовой двери. Фей нашла ключ и приоткрыла дверь, но потом опять закрыла и повернулась к Барретту.

— Майк, я уверена, что ты не натворишь никаких глупостей. Но если… если по какой-то совершенно непонятной причине тебе не удастся избавиться от чувства вины за то, что ты отказался помочь Сэнфорду, если ты поймешь, что терпишь поражение со своей совестью, тогда знай, что я на твоей стороне. — Она обняла Барретта и положила голову ему на грудь. — Я смогу заставить отца сделать все, что угодно. Если придется, я заставлю его держать для тебя пост вице-президента свободным, пока ты не закончишь свой процесс.

Барретт поцеловал Фей и почувствовал вожделение. Он быстро высвободился из ее объятий и прошептал:

— Спасибо, дорогая.

Потом повернул Фей к двери и легонько подтолкнул.

Когда дверь за ней закрылась и Барретт остался один, он неторопливо посмотрел на ночное синее небо, освещенное мириадами звезд, сверкающих, как драгоценные камни, и похожих на призмы из горного хрусталя в какой-то драгоценной люстре. Где-то там, наверху, рождалась совесть. Ее путешествие вниз, туда, где жили люди, было трудным, и совесть снисходила на землю слабой и хрупкой. Защитная броня после путешествия становилась очень хлипкой, и казалось чудом, что на земле совесть все-таки продолжала жить.

Этим вечером Барретта удивило то, что жалкие остатки совести донимали его ничуть не меньше, чем возвышенное и куда более постыдное честолюбие. И что еще поразительнее, он подчинился ее тоненькому голоску.

Он пообещал дать книге выступить в свою защиту и сейчас должен был выслушать ее речь.

Барретт направился к машине.

Он прочтет эту чертову книгу, чтобы разобраться во всем раз и навсегда.

Электрические часы на прикроватной тумбочке показывали четыре утра.

Откинувшись на две большие подушки, Майк Барретт, в пижаме и байковом халате, перевернул последнюю страницу «Семи минут», дочитал последний абзац и медленно закрыл книгу. Несколько секунд он недоверчиво смотрел на нее, потом неохотно положил на одеяло.

Он был потрясен до глубины души.

Прежде лишь одна книга так действовала на него, но то была не беллетристика. Еще в школе он прочитал «Общее введение в психоанализ» Зигмунда Фрейда. Хотя тогда Майк не понял и половины, у него хватило ума осознать, что книга потрясла его. Раньше-то Барретт верил консервативным современникам Фрейда, считавшим, что в сексе есть нечто постыдное и неприличное. Одним махом, вооружив юношу своей теорией, Фрейд почти освободил Майка от чувства неприятия секса. Тогда он был еще не в состоянии верно оценить прочитанное. Только позже книга Хэйса помогла ему разобраться в причинах его юношеского потрясения. «Общество, которое стыдливо прикрывает ножка пианино, должно прочитать у Фрейда, что невинность детей и чистота женщин, два его самых любимых фетиша, являются чистейшей воды мифом и выдумкой. Эта мысль ошеломляет так же, как атака Дарвина на сад Эдема».

Сейчас, в эти ранние утренние часы, во второй раз в жизни книга смогла пробудить в душе Майка Барретта такие сексуальные переживания.

Он неподвижно полулежал на подушках, пытаясь разобраться в своих чувствах. Главным из них было бьющее через край желание выбежать на улицу и наброситься на первую попавшуюся женщину, но не для того, чтобы утолить страсть или потешить плоть, а чтобы поделиться откровением, попытаться искупить черствость и грубость, с которыми большинство мужчин относилось к женщинам. Он бы рассказал, что прочитал книгу и увидел свет, который открыл истинную душу женщины, ее мысли и сердце. Этот свет мог бы заставить его и других мужчин по-новому взглянуть на противоположный пол. Под лучами этого безжалостного очищающего света личинки стыда и страха, вины и непонимания уползут восвояси в свои доисторические норы и больше не смогут грызть обнаженные нервные окончания отношений между мужчиной и женщиной.

О, как возвышенны были в эту минуту его помыслы и надежды!

Желание поделиться с другими своим открытием возникло, когда Майк уже дочитывал «Семь минут». Состояние евангелического восторга вызвали не стиль, герои или сюжет, а поразительное проникновение автора этой замечательной книги в святая святых, где рождалась человеческая совесть, и безупречная честность в изображении всех сторон эволюции поведения человека.

Майк попытался взять себя в руки и трезво проанализировать свои эмоции. Он только что прочитал обычную книгу, не глубокий научный трактат по психологии человека, а короткую повесть, написанную сердцем, а не разумом. И если рассматривать ее не как единое целое, а по частям, если бы ее можно было разбить на разделы, то в ней не составит труда найти немало ошибок. Конечно, отважные белые охотники за непристойностями нашли бы в ней много дичи: неприличные слова, грубые фразы, целые абзацы, описывающие запретный и кощунственный в их понимании секс. Но как единое целое книга отнюдь не была образчиком порнографии. Она заключала в себе красоту правды, без которой невозможно самопознание.

В общем, «Семь минут» — произведение искусства. Ты уж, пожалуйста, прости меня, Фей.

Майк Барретт вновь взял книгу. Взял любовно и уважительно. В ней была всего сто семьдесят одна страница, и внешне она выглядела очень неприметно.

Он раскрыл «Семь минут». Вторая страница обложки и титул воспроизводили неприличную картинку с обложки парижского издания. В первый раз он пропустил это и прочитал только сейчас:

СЕМЬ МИНУТ

Дж Дж Джадвей

«Этуаль-пресс», рю де Берри, 18, Париж ©

«Этуаль-пресс», Париж, 1935

Напечатано во Франции.

Все права защищены.

Перевернув более привлекательный титульный лист американского издания, Барретт увидел, что отличаются только выходные данные. То же название, тот же автор, только издательство было нью-йоркское и называлось «Сэнфорд-хаус», да стоял текущий год.

На первой странице он не нашел ни строчки о предыдущих книгах Джадвея. Потом Барретт вспомнил, что на обратной стороне суперобложки написано, что эта замечательная книга была первым и последним произведением автора, который безвременно погиб под Парижем в результате несчастного случая в возрасте двадцати семи лет. Больше о жизни автора он ничего не узнал.

Страница с посвящением оказалась еще более загадочной. Она содержала всего два слова: «Посвящается Касси».

На следующей странице был помещен эпиграф, который, как уже понял Барретт, помог автору структурно выстроить повесть. Он вновь перечитал его.

«Несмотря не великое множество вариантов, большинство женщин достигает оргазма тем или иным способом в течение семи минут». (Данные опроса женщин, проведенного институтом «Коллингвуд». Возраст опрашиваемых — от восемнадцати до сорока пяти лет. Лондон, 1931.)

Эти семь минут, как теперь знал Барретт, соответствовали семи главам книги, то есть каждая глава представляла собой описание одной минуты в жизни женщины, которая занималась любовью с каким-то безымянным мужчиной. Вся книга состояла из ее мыслей, ощущений, воспоминаний и фантазий в течение семи минут полового акта. Такова была структура и замысел «Семи минут».

Неожиданно Барретту стало интересно, знал Джадвей Джойса в последние годы его жизни в Париже или хотя бы встречался с ним? И читал ли Джадвей «Улисса», напечатанного издательством «Одиссей-пресс» в Париже в те годы? Несомненно, Джадвей читал «Улисса» или, по крайней мере, отрывок из двадцати пяти тысяч слов, немного печальный, немного счастливый и непристойный, но, по всеобщему мнению, блестящий внутренний монолог Молли Блум.

Описание этих семи минут джадвеевской Кэтлин было чем-то похоже на поток сознания джойсовской Молли Блум. Может, Джадвей позаимствовал идею у Джойса?

Любопытство заставило Барретта встать и босиком подойти к книжным полкам. Через несколько секунд он держал в руках «Улисса» и листал до тех пор, пока не нашел сцену с Молли в постели.

Начав читать, он как бы очутился в постели с Молли, которая думала о Блэйзе Бойлане, о молодом Стивене Дедуласе, о муже, Леопольде Блуме, о своих любовниках и мужчинах, с которыми хотела бы переспать в будущем или не смогла переспать в прошлом.

«…Надену лучшие панталоны нижнюю юбку и дам ему как следует на все посмотреть так чтобы у него встал пускай знает раз он сам этого хотел что его жену е… да и отъе… досыта как надо только не он пять или шесть раз подряд на простыне след от семени а я даже не стану трудиться выводить его утюгом это должно его убедить если не веришь пощупай мой живот или остается только чтоб я его заставила стать тут посреди и заправить того в меня тянет рассказать ему все до малейшей мелочи и заставить чтоб он сам себе сделал у меня на глазах он это заслужил его одна вина если я прелюбодейка…»[8]