Семейство Борджа - Дюма-отец Александр

Однако спасло его лишь благоговение людей перед Святыми Дарами; толпа сочла его лжепророком и, подогреваемая «Бешеными», уже давно заявлявшими, что Савонарола лжец и лицемер, с большою неохотой позволила ему вернуться в монастырь. Когда наутро, в Вербное воскресенье, он поднялся на кафедру, чтобы объяснить свое поведение, прихожане встретили его оскорблениями, криками и смехом, и он так и не сумел заставить их замолчать. Вскоре вопли и насмешки переросли в угрозы; Савонарола, обладавший слабым голосом, не смог справиться с беспорядком и, спустившись с кафедры, ушел в ризницу, а оттуда – в монастырь, где заперся у себя в келье. Тут в толпе раздался призыв, который мгновенно повторили все присутствующие: «К Святому Марку!» Двигаясь по улицам города, это ядро народного возмущения обрастало все новыми и новыми бунтовщиками, и на монастырь нахлынуло уже целое море людей. Вскоре запертые ворота монастыря треснули под напором толпы, крушившей все на своем пути, бунтовщики ворвались в здание, выволокли из келий Савонаролу и двух его учеников – Доменико Бонвичини и Сильвестро Маруффи – и препроводили их в тюрьму, осыпая оскорблениями, на которые, равно как на энтузиазм, так скора толпа. Она чуть не разорвала монахов на куски и успокоилась, только когда ей пообещали, что арестованных насильно заставят пройти испытание, на которое добровольно они не решились.

Когда Александр VI, если не лично, то по крайней мере издали приложивший руку к этому резкому повороту общественного мнения, узнал о провале и аресте Савонаролы, он сразу объявил, что доминиканца должен судить церковный суд. Однако, несмотря на многочисленные отпущения грехов, которыми папа сопроводил свое требование, синьория настояла на том, чтобы процесс Савонаролы слушался во Флоренции, и, не желая, чтобы создалось впечатление, будто обвиняемым занимается исключительно папский суд, попросила добавить к флорентийскому трибуналу двух судей из духовного сословия. Александр VI, видя, что от великолепной республики больше ничего не добьешься, послал туда венецианца Джакомо Туррьяно, генерала доминиканского ордена, и Франческо Рамолини, доктора права, которые привезли с собой судебное решение, где Савонарола и его сообщники объявлялись еретиками, схизматиками, гонителями святой церкви и соблазнителями народа.

Впрочем, твердость, с какою флорентийцы отстаивали свои права, была не чем иным, как пустым соблюдением приличий: трибунал состоял из восьми судей, заядлых противников Савонаролы, чей процесс начался с пыток. Савонарола, слабый физически и отличавшийся нервным и раздражительным характером, не выдержал пытки веревкой, во время которой его поднимали над землей за связанные кисти рук, а потом отпускали веревку и он с размаху ударялся пятками о пол. Чтобы хоть немного облегчить боль, он признался, что его пророчества – не более как простые предположения. Правда, вернувшись в свою темницу, он отказался от этого признания, заявив, что лишь слабость плоти и неумение терпеть муки вынудили его солгать, но на самом деле Господь неоднократно являлся ему в экстатических видениях и открывал все, о чем он потом проповедовал. Тогда Савонаролу снова подвергли пытке, и он опять, не выдержав боли, отрекся от своих слов. Но едва его отвязали, как, не встав даже с тюфяка, на котором лежал, он снова заявил, что все его признания – дело рук палачей и кара за это их не минует, а он отрекается от всего, что мог сказать и сказал. Третья пытка вырвала из него те же признания, а последовавшее за ней облегчение – тот же отказ от своих слов, и судьи, приговорив Савонаролу с учениками к сожжению, решили не зачитывать его признания публично, как это было принято, поскольку были уверены, что он снова отречется от своих слов, причем на людях, а ввиду изменчивости настроений толпы это могло быть опасным.

23 мая на площади Синьории вновь был сооружен костер, и зрители опять собрались в надежде, что уж на этот раз их не лишат долгожданного зрелища. Так оно и вышло: около одиннадцати часов Джироламо Савонаролу, Доменико Бонвичини и Сильвестро Маруффи доставили к месту казни и после того, как духовные судьи лишили их духовных званий, всех троих привязали к столбу, возвышавшемуся посреди громадной поленницы. Епископ Паньяноли объявил осужденным, что они отлучаются от церкви. «Воинствующей?» – осведомился Савонарола, благодаря своему мученичеству уже входивший в церковь торжествующую. Это было все, что сказали осужденные: в тот же миг какой-то «бешеный», личный враг Савонаролы, прорвавшись через оцепление, выхватил из рук палача факел и поджег костер с четырех углов. Увидев столбы дыма, Савонарола и его ученики запели псалом; уже пламя скрыло их от глаз зрителей, а с костра все еще доносилось пение, которым осужденные хотели растворить себе небесные врата.

Так Александр VI избавился от самого, быть может, грозного своего врага, но продолжал преследовать его даже после смерти: уступив его настояниям, синьория повелела бросить пепел осужденных в Арно, однако несколько полуобгоревших костей были сохранены теми самыми солдатами, которые стояли в оцеплении, и эти закопченные святые реликвии до сих пор выставлены на обозрение верующих – пожалуй, уже никто не считает Савонаролу пророком, но многие почитают его как мученика.

Между тем французская армия приготовилась во второй раз перейти через Альпы под командованием Джан Джакомо Тривульцио. Король Людовик XII доехал до Лиона вместе с Чезаре Борджа и Джулиано делла Ровере, с которым вынужден был помириться, а в начале мая выслал вперед авангард, за коим вскоре последовала вся армия. В этом походе силы короля Франции состояли из тысячи шестисот копейщиков, пяти тысяч швейцарцев, четырех тысяч гасконцев и трех с половиной тысяч пехотинцев, набранных по всей Франции. 13 августа все это почти пятнадцатитысячное войско, которому предстояло согласовывать свои действия с силами венецианцев, подошло к стенам Ареццо и тотчас же осадило город.

Положение Лодовико Сфорца было ужасным, теперь он весьма сожалел, что столь неосмотрительно предложил французам прийти в Италию: все союзники, на которых он надеялся, разбежались кто куда – одни были заняты собственными делами, другие убоялись могущественного врага, нажитого герцогом Миланским. Максимилиан, обещавший ему прислать четыреста копейщиков, вместо того чтобы начать прерванные было военные действия против Людовика XII, объединился со Швабским союзом с целью объявить войну Швейцарии, которую он провозгласил взбунтовавшейся против империи. Флорентийцы, обязавшиеся прислать Сфорца триста всадников и две тысячи пехотинцев, если он поможет им снова завладеть Пизой, взяли свое слово назад, испугавшись угроз Людовика XII, и пообещали ему, что будут сохранять нейтралитет. И, наконец, Федерико придерживал войска для себя, так как не без основания рассудил, что, когда Милан падет, ему снова придется оборонять Неаполь, и не помог вопреки обещанию ни людьми, ни деньгами. Словом, Лодовико Сфорца мог рассчитывать лишь на собственные силы.

Однако, будучи способным и хитроумным военачальником, он не пал духом, поспешно укрепил Аннону, Новару и Алессандрию, послал Каяццо с несколькими отрядами на границу с Венецианским государством и собрал на По все свои остальные войска. Однако французы наступали с таким напором, что все его усилия оказались тщетными: в течение нескольких дней пали Ареццо, Аннона, Новара, Вогера, Кастельнуово, Понто-Корона, Тортона и Алессандрия, и Тривульцио двинулся на Милан.

Видя столь многочисленные и скорые победы, Лодовико Сфорца решил, что столицу ему не удержать, и бежал в Германию вместе с детьми, своим братом кардиналом Асканио и казной, которая за восемь лет уменьшилась с полутора миллионов до двухсот тысяч дукатов. Перед отъездом он поручил оборонять Миланский замок Бернардино да Корте. Напрасно друзья советовали ему опасаться этого человека, напрасно брат Асканио предлагал, что в крепости останется он и будет держаться до последней капли крови, – Лодовико не желал ничего слушать и 2 сентября уехал, оставив в цитадели три тысячи пехотинцев и достаточное количество съестного, амуниции и денег, чтобы выдержать многомесячную осаду.