Судьбы вещей - Михаил Рабинович

– А что удивительного? Думаете, я уже должен замухрышкой ходить, коли года вышли? – усмехнулся он, подавая нетерпеливой молодежи «волшебное стекло».

И сейчас же все легко прочли надпись: «Печать Ивана Карови». А прочтя, уже удивлялись, как с самого начала не догадались читать надпись «наоборот».

«Должно быть, никогда не писали люди грамотно, – подумаете вы. – Вот и «корову» через «а» написали». Но эта ошибка не так проста, как кажется. Не надо забывать, что вещь найдена в Москве, где еще до наших дней сохранился «акающий» говор. И совсем недавно «акающих» москвичей поддразнивали: «С Масквы, с пасада, с Аващнова ряда!» Вырезал на кости эту печать, наверное, москвич. И под его резцом «корова» превратилась в «карову».

Это был очень искусный мастер. На такой маленькой площади – лишь немного больше квадратного сантиметра – и фигурку-то воина вырезал, и крупную, четкую надпись вокруг. И каждая буква на месте, ни одна не больше и не меньше, не налезает на другую!

Сама фигурка очень живая. Как будто идет вперед.

А кого она изображает? В древности обычно на печати изображали того святого, в честь которого был назван владелец. Этот был Иваном, а на печати – фигурка с оружием. Наверное, Иван Воин, очень почитавшийся на Руси и много позднее. Было даже имя Воин. Еще у Пушкина был такой приятель Павел Воинович Нащокин. Впрочем, голова человечка изображена без нимба – сияния, которое якобы окружало головы святых. Может быть, это вовсе и не изображение святого, а просто условный портрет владельца.

Но кто же был владелец печати? Конечно, не из простых людей. Печать могла быть тогда только у феодала-боярина или дворянина. Нам известны печати многих русских князей, епископов, наместников, посадников, тысяцких и иных должностных лиц. Известны (хотя и в меньшем количестве) также печати частных лиц, но все больше бояр. Из простых людей печать имел один лишь знаменитый Кузьма Минин.

Печати берегли. Ту, о которой мы говорим сейчас, хозяин, по всей вероятности, носил на шее рядом с нательным крестом. В ушке печати удалось найти даже остатки шелкового шнура, на котором ее носили.

Чья же она? Вероятнее всего, владельца усадьбы, к которой принадлежала «мыльня»: ведь общественных бань в Москве тогда не было, да и стал ли бы боярин мыться в общей бане? Конечно, это был его дом.

Как все-таки Иван Корова потерял свою печать, если так дорожил ею? По-видимому, ему было уже не до печати: самому бы только выскочить! Вспомним, что печать нашли под развалинами сгоревшего здания.

Представляется страшная картина. Глухая ночь, два часа, и вдруг все кругом заполыхало! Горел один из центральных кварталов города.

Что же, все это действительно было ночью и Иван Корова вздумал ночью мыться? Оказывается, нет. Просто тогда был совсем другой счет времени – не только лет, но дней и часов. Часы ночи считали не после полуночи, как сейчас, а после захода солнца. Два часа ночи 23 мая 6976 года – это по-нашему будет 31 мая 1468 года, примерно половина девятого вечера. В мае в это время еще совсем светло и ложатся спать разве что дети.

Студенты – участники экспедиции – очень заинтересовались этой ситуацией. И вскоре в их рукописном журнале «Археологическая неделя» появились стихи, начинавшиеся так:

Как при третьем при ИванеМылся раз боярин в бане…

Конечно, они были снабжены соответствующими иллюстрациями, выполненными самим автором.

Итак, во второй половине XV века искусный мастер-резчик сделал в Москве печать для какого-то московского боярина или дворянина, по имени Иван, по прозвищу «Корова». Тот носил ее на шее на шелковом шнуре, но снял однажды (по всей вероятности, 31 мая 1468 года, несколько раньше половины девятого вечера) в «мыльне» да так и не надел снова до самой своей смерти. Лежала она под развалинами печи в сгоревшем здании, покрылась пеплом, сверху нарос культурный слой. И только через 482 года археологи снова извлекли ее на дневную поверхность.

Но кто же был этот Иван Корова? Не принадлежал ли он к какой-либо знаменитой фамилии? Из «духовных грамот» (завещаний), сохранившихся до наших дней от тех отдаленных времен, нам известно, что этот район в Зарядье принадлежал тогда одному из знатнейших московских бояр – князю Ивану Юрьевичу Патрикееву. Уж не носил ли этот князь, потомок древнего рода, «благозвучного» прозвища «Корова»?

Вот эти-то размышления и привели нас в тихий подмосковный поселок, в кабинет Веселовского, лучшего знатока этого периода.

– Да, – говорил Степан Борисович, рассматривая печать, – это несомненно вторая половина пятнадцатого века. Только тогда писали и букву «ч» «расщепом» (в виде двух палочек, напоминающих латинское «v»), и букву «в» с увеличенной, как бы набухшей, верхней частью, и букву «т» иногда с мягким знаком слитно. Ну что ж, поищем вашего Корову.

Он достал с полки большой фолиант в темном, видавшем виды переплете. Это была не совсем обычная книга. Ее страницы исписаны четким, несколько угловатым почерком самого Степана Борисовича. На каждую из них он наносил в течение ряда лет в хронологическом порядке имена представителей московских боярских семей, встреченные им на страницах многочисленных архивных и печатных исторических источников. Получалось своеобразное родословное дерево каждой фамилии.

– Говорите, неблагозвучное прозвище «Корова»? Неблагородное? Вот, видите, на этих страницах есть прозвища и почище. А между тем все, так сказать, цвет московской аристократии!

И правда, ведь общеизвестно, что родоначальником царской династии Романовых был некий Андрей Кобыла, живший в XIV веке. Конечно, цари потом стеснялись этого прозвища своего предка и нашли «специалистов», которые вывели их род от потомка прусского владетеля некоего Камбилы. Но факт остался фактом, и дальний родственник царей, известный драматург, автор знаменитой «Свадьбы Кречинского», прославил род именно под фамилией Сухово-Кобылин. Был в роду будущих царей и боярин Федор Кошка, и только в конце XVI века они получили свою фамилию – Романовы – от Романа Юрьевича Юрьева-Захарьина, отца Анастасии, первой жены Ивана Грозного.

– Поищем вашего Корову, – повторяет Степан Борисович, перелистывая свою книгу. – Вот Корова из рода Пожарских. Нет, этого зовут Василий, а не Иван. Стойте! Вот Иван Корова Кутузов! Нет, и этот не подойдет: он жил в конце XVI века…

Словом, много страниц было перевернуто, много родословных прочитано, а Ивана Коровы, который бы жил во второй половине XV века, среди них не оказалось.

И печать снова вернулась в Москву, в Музей истории и реконструкции Москвы.

А мы время от времени возобновляем поиски Ивана Коровы. Нельзя сказать, чтобы они были совсем безуспешны. Среди документов XV века попалась одна челобитная – жалоба жителей городка Солигалича на великокняжеского наместника Федора Корову, написанная в 1470-х годах, вскоре после того, как Иван Корова так поспешно выскочил на улицу, забыв о своей печати Может быть, этот Федор – родственник нашего Ивана? Во всяком случае, мы не теряем надежды найти еще и Ивана Корову.

Или, может быть, вы его найдете, когда вырастете?

А пока наиболее вероятный «кандидат в Коровы» – князь Иван Юрьевич Патрикеев.

КАЛИТА ИГРОКА

Шесть ворот было когда-то в Московском Кремле. И каждые ворота представляли собой проезд в крепкой и высокой башне. Через Никольскую, Спасскую и (теперь заложенную) Константино-Еленинскую башни можно было попасть на дороги, ведущие к востоку и юго-востоку. Еще в 1380 году из этих ворот тремя колоннами вышло войско Дмитрия Ивановича, направляясь к Коломне, а затем к Дону, на поле Куликово. К Москве-реке выходили ворота в Тайницкой башне; через Боровицкие и через Троицкие ворота попадали на дороги, ведущие на юго-запад и запад от Москвы. Всем известная улица Арбат и ее продолжение носили в древности название Смоленской улицы: ведь здесь шла дорога на Смоленск и далее, к западным рубежам московской земли.

Конечно, так много ворот было нужно для того, чтобы центральная московская крепость была всегда связана со своим городом и со всей страной. Однако в эти ворота легко мог ворваться и враг! Поэтому москвичи вынуждены были строить ворота своей крепости так, чтобы доступ к ним в любой момент мог быть прегражден естественными и искусственными препятствиями. Москва-река и Неглинная, конечно, были надежными преградами, а по Красной площади был прорыт широкий и глубокий ров, наполненный водой из этих рек.

Водная преграда была, разумеется, надежной, но не совсем непреодолимой для врага. И потом сами же строители крепости должны были перекидывать через эти преграды мосты, чтобы не оказаться изолированными от внешнего мира.

Как же все-таки они защищали входы в свою крепость?

Посмотрим на те ворота, которые сохранились лучше других. Вот, напротив улицы Новый Арбат и нового здания Ленинской библиотеки, возле бывшего Манежа, где теперь Выставочный зал, стоит приземистая белая башня с затейливым узором зубцов наверху. В ней широкий проем ворот, завершающийся полукруглой аркой. То есть собственно ворот, которые можно было бы закрывать и открывать, нет вовсе, и через арку с улицы виден каменный мост, перекинутый через Александровский сад. На месте сада и текла в древности река Неглинная, и мост, конечно, был перекинут через нее к воротам высокой Троицкой башни, которые вели уже непосредственно в Кремль. Но зачем эта белая башня (которую называют теперь Кутафьей), когда через нее так же легко попасть на мост, как если бы ее и не было? Осмотрим ее повнимательнее. Зайдем со стороны Александровского сада, от здания Манежа. Теперь видно, что в северной стене башни были ворота, ныне заложенные. Осталась даже каменная рамка, куда прикрепляли икону над воротами. А что это за узкие щели, оставшиеся в стене башни? Через эти щели проходили когда-то рычаги и цепи, при помощи которых можно было поднимать и опускать мост. А зачем вообще здесь, на суше, был еще один мост? Ведь Кутафья стояла на правом берегу Неглинной, перед большим мостом.