"ДПП" - Дневник Простого Попаданца (СИ) - Макара Дэйв

Мы разбрелись по гостевым комнатам, с наслаждением сбрасывая с себя тяжеленные, опостылевшие и грязные одежды и понеслись, как мотыльки на огонь, роскошным (точнее, конечно, обычным) ванным, торопясь насладиться горячей водой и душистым мылом.

Помню, что мелькнула мысль, что дикарку бы надо обучить обращению с удобствами, а не то засрет все, но…

Небеса синие, какое же это блаженство — горячая вода!

Я выбрался из ванны через час, замотавшись в гостевой халат выполз в "общую комнату", в которой уже вовсю хозяйничала Синти, активируящая бытовые системы и, одновременно, потягивающая из фляжки наш неприкосновенный запас вина.

Пришлось вступать в бой и отбирать, а то знаю я ее…

Плюхнувшись в однотипное со всеми, немного жестковатое, но удобное кресло, сделал первый глоток вина и сказал наше, исконно русское:

"Тля, хорошо-то как!"

Сказал громко, с чувством, силой и энергией, которая так и просилась наружу.

А ответом мне было тоже хорошо знакомое "WTF — what the fuck?!"

Что сорвалось с уст рыжей, как огонь, дикарки, вывалившейся из предназначенной ей комнаты в таком же как у меня халате и с полотенцем на голове, которым она вытирала свои, давно не стриженные, лохмы.

Да уж, в кои-то веки я согласен…

WTF, черт возьми?!

Точка зрения зависит от точки сидения…

В жизни Мары было совсем немного радостей.

И наркотики — одна из совсем не многих, но…

Уличная банда с широко распростертыми объятиями приняла в свои ряды дочку бывшего сержанта-морпеха.

Приняла, приласкала, прикормила, дала смысл жизнь и придала нужную перчинку в серые будни.

Конечно, "задаром" ничего не давалось, но Маре, в какой-то момент стало все равно, кто и что с ней делает.

Родители и их призывы к разуму давно и прочно игнорировались, а глобальная эйфория от безнаказанности и вседозволенности, вкупе с горячей молодой кровью и жаждой жить "на всю катушку" — дарили крылья за спиной.

Два года в банде пролетели сказочным сном.

А потом — банды не стало.

Просто — не стало и все.

Перешли ли ее друзья-приятели кому-то дорожку или что-то иное, но…

Не стало милого весельчака Гарри, которому Хью "нарисовал" любимой бритвой на лбу знак Гарри Поттера, пропал милый, вдумчивый Арни, тонкокостный и вечно словно дерганный, как марионетка.

Исчезла взбаломошная и истеричная Конни, которая меняла парней банды, как перчатки и постоянно грозилась Маре, что придет момент и она доберется и до нее.

Исчезли даже родители Мэнни, которые частенько привечали и Мару, и черного, как сама ночь Олдисса, который "вожакствовал" над своей бандой уже почти десяток лет, крепкой, черной рукой решая разногласия и приучая молодняк к порядку.

Мара потерянным духом бродила по улицам, с оторопью наблюдая, как из мест их лежек выносят черные пластиковые пакеты, пугающе маленькие и ужасающе чавкающие, за километр разящие кровью и страхом.

Вернувшись, Мара снова нагрубила родителям и…

Впервые отец рассмеялся ей в лицо!

На следующее утро за Марой приехала невзрачная черная машинка и жизнь подростка как-то внезапно превратилась в жизнь взрослого человека:

Отец и мать подписали дочь на "Экспериментальный войсковой лагерь для подростков после насилия".

В одной перемене белья, без телефона и любимого шампуня, Мара оказалась где-то у черта на Куличиках, где ее быстро взяла в оборот военная машина, с уже отработанными правилами и решениями.

Первые две недели Мара с ужасом смотрела на свой гладко выбритый череп, с тремя параллельными, уже белыми от времени, шрамами — это Хью ее так "посвятил" в банду, но тогда Маре было не страшно и не больно, тогда было весело!

А сейчас…

Она сравнивала аккуратную, нежную кожу своих соседей по казарме и пыталась понять, почему они, такие чистенькие и гладенькие, смотрят на нее умилительно-брезгливо, как на помойную кошку, спящую на мусорном баке, под палящими лучами июньского солнца.

Чем она хуже них?!

Даже черный Флэк, без мизинца на левой руке, смотрел на Мару так, словно она постоянно ходила с голой жопой, грязной и пускающей слюни…

Потом был психолог и длинные марш-броски, сперва с пустыми рюкзаками, а потом и с полными.

Потом уже никто не смотрел на Мару свысока, потому что все стали враз одинаковыми — грязными, вонючими и уставшими.

Они бегали, копали, жили в палатках, а между всем этим, постоянно чему-то учились.

Исчез Флэк, на прощание хлопнув Мару по плечу сказав, что она — свойский парень, появилась Ванда — истеричная, плачущая по ночам, сука, из-за которой весь отряд, в котором обреталась Мара, не высыпался и портил спросонок все, к чему прикасался.

Исчезла замухрышка Ольвин, сломавшая инструктору по борьбе руку и нос, когда та стала протягивать их в сторону первого размера, без лифчика.

Инструктор… Тоже исчез, но чуть позже, когда парни из трех отрядов скрутили эту озверевшую самку и, засунув в багажник ее собственного пикапа, спустили вниз с горы, прямо в болото.

В какой-то момент, глядя на свои вновь отросшие волосы, Мара остро почувствовала, что вот она — жизнь.

Вот этот, сопящий на втором ярусе странный парень, что во всеуслышание называет себя негром и плюётся на афро-американца, каждый раз, когда толерантный начальник тренировочного лагеря заводит речь о том, что надо с уважением относится ко всяким, разным…

Где-то, именно сейчас, рыжая курсантка с ужасом вспомнила потное тело Олдисса, готовящего ее к взрослой жизни собственным членом…

Кент, тот самый "негр", оказался мировым парнем, постоянно спорящим то с инструктором, то с капелланом, что каждое воскресенье читал библию, упирая все больше на то, что происходящее вокруг, без воли божьей никогда бы не случилось, а раз случилось, значит, все правильно.

Мара вспомнила молниеобразный шрам на лбу Гарри и покачала головой, пытаясь понять, как же соотнести садизм одного и мазохизм другого, в реалиях библейского учения.

Выходило плохо.

Точнее — выходило-то все как-раз хорошо, но получалось, в результате, как-то не очень.

Свое возвращение в "отчий дом", Мара запомнила плохо.

Только слезы в глазах матери, да чуть согбенную фигуру отца — вот и все, что отложилось в памяти.

Задыхаясь в своей детской, упорото-мягкой кроватке, Мара металась словно в горячке, пытаясь найти ту точку, в которой будет не так ванильно-горько, не так больно и не так пусто, словно за окном не огоньки знакомой с детства улицы, а жестокие фонарики полицейской облавы, от которой ей пришлось пару раз сбегать.

Вот только больно было не телу.

Полтора года "лагерной жизни", тяжелой и простой, как тупая лопата, убило "девочку из банды", но…

Человеком так стать и не помогло.

Мара вертела в руках новенький сотовый, рассматривала новенькую косметику на новеньком зеркальном столике и по привычке рассчитывала, что можно убрать в сторону сразу, а что пусть еще полежит.

Наконец, она взяла толстый, белоснежно-белый конверт с характерным орлом госдепартамента и вскрыла его.

Побежали перед глазами строчки, все так же не желая складываться в нечто понятное, относящееся к обычной жизни:

"… По окончании… вам… полный грант… специальности по вашему выбору… бессрочный контракт…!

Единственное, что достучалось до взведенного разума, это простая фраза "сделать выбор до 22 июля **** года"

И Мара сделала выбор.

Тем более, что государство не экономило на тех, кто отдаст свою жизнь в экспериментальной учебной программе или военной академии.

Мара вновь и вновь крутила в голове воспоминания, пытаясь расставить их хронологически, пытаясь разобраться, что же было раньше — пощечина матери, когда она впервые обкурилась или тяжелый ремень отца, отгоняющий от нее здоровенного, злобного, соседского пса.