«Если», 2001 № 7 - Журнал «Если»

— Возможно, они нашли другой, — рассудил Хеманс. — С кем вы разговаривали?

— Она назвала себя Алисой.

— Мы все называли ее Алисой, — заверил меня он. — Значит, среди убитых ее нет? И от снайперов она ускользнула?

— Ее найдут, — процедил я. — Неважно, кто она — свинья или человек, — ей нигде не укрыться. Куда бы она ни направилась, след останется. На дворе двадцать первый век. Теперь спрятаться невозможно.

— Это относится и к людям, которые за ней охотятся, — заметил он. — Одно дело — окружить дом в лесу, совсем другое — зачистка общенационального масштаба, которая затянется на несколько недель. Сколько беглецов вы ищете?

— А сколько всего было в поместье?

Хеманс удержался от улыбки, но явно сообразил: вот он, один из его лучших козырей. Если внушить нам, будто поросят было не четверо, а, допустим, семеро, наши поиски, вдохновленные этой ложью, продлятся очень долго. Он правильно рассудил, что «зачистку общенационального масштаба» (уместен ли тут этот термин — уже другой вопрос) утаить очень сложно.

— Зачем вы это сделали? — без обиняков спросил я. — Идея весьма странная. Что побудило вас попробовать?

— Доктор Хитченс, вы сами генетик, — ответил он. — Кто-кто, а вы должны понять.

Я считал, что уже понял. И решил, что пора доказать это ему.

— Если вы действительно это сделали, — проговорил я, — то напрашивается вывод, что получилось это у вас случайно. Ни за что не поверю, будто вы начали работу, уже предвидя истинный успех своего эксперимента в области прикладной гомеотики. Могу лишь предполагать, что вначале вы просто пытались определить границы пластичности эмбрионов. Вы не посмели бы наложить анатомическую матрицу человека на свиные эмбрионы, если бы предвидели блестящие результаты своего эксперимента. А едва обнаружив реальные способности малышей, поняли, что крепко влипли, поскольку не знаете, что с ними делать, — поэтому вы просто продолжали работу, тайно наблюдая за их развитием и недоумевая, как все это прекратить. Вероятно, вы были лишь благодарны полиции за вмешательство — ведь она переложила ответственность на себя.

Хеманс посмотрел на меня словно бы с уважением.

— Вы все твердите «если» да «если», — пробурчал он, — но на самом-то деле так не считаете, верно? Вы отлично знаете, что Алиса настоящая.

— Не знаю и знать не могу. А вот вы точно знаете. По-вашему, она очень умна?

— Умна, но не чересчур, — пробурчал он с деланной неохотой. — Развита не по годам, но ненамного выше нормы. Обычное человеческое дитя. Но, доктор Хитченс, ее родители, и вправду, были свиньями. Мы это действительно сделали — и мы готовы защищаться в любом суде, на который вы нас потащите. Мы готовы отстаивать свою идею любой ценой. Кстати, мне нравится кличка, которую вы нам придумали. «Прикладная гомеотика» звучит намного солиднее, чем Брэдов «гомеобоксинг». Если вы знаете, что мы занимались именно гомеотикой, то должны знать, что ее уже не задушить. Поздно!

Хеманс имел в виду не только то, что он и его коллеги готовы отстаивать законность своих экспериментов и ценность вытекающего из них нового биотехнологического метода. Он хотел сказать, что они будут бороться за статус людей для своих первых созданий. Может, он чересчур охотно смирился с ролью жертвы полицейского давления, но в то же самое время давным-давно спланировал линию своего поведения в этой роли. Вероятно, богом он сделался по воле случая — но от положенной богу ответственности за свои творения увиливать не стал. Этим он выгодно отличался от своих противников — нас. Нам только предстояло осознать свою ответственность. Мы ворвались в поместье, ничего толком не зная, но с сильным желанием пострелять. Моей вины в этом не было, но если кризис углубится, с меня будет такой же спрос, как и с остальных.

— А еще я предполагаю, что фокусы с изменением срока развития — это еще не все, — продолжал я. — Пусть гены свиней на девяносто восемь и шесть десятых процента гомологичны человеческим, этого еще недостаточно. Что бы вы ни говорили Алисе, немалую долю остальных генов вам пришлось изготовлять собственноручно. Возможно, вы копировали последовательности генов из контиг-библиотек, тиражировали в искусственной среде и заносили ретровирусами в эмбрионы, но это не оправдание для ваших действий. Человеческие гены есть человеческие гены, даже если изготавливать их с нуля, и, пересаживая их в эмбрионы свиней, вы нарушали закон.

— Ничего мы не пересаживали, — стоял на своем Хеманс. — Никаких законов мы не нарушали. Отправьте нас на скамью подсудимых, и мы это докажем. Но вам этого делать не хочется, верно?

— Это еще как посмотреть, — уклонился я от ответа, но Хеманс вновь презрительно выпятил губу, и я понял, что придется играть в открытую. — Расскажите мне еще кое-что, — продолжал я. — Намекните мне, что вы, собственно, делали, если уж человеческих генов не пересаживали.

— С чего вдруг я вам буду что-то рассказывать? — огрызнулся он.

Я не был наделен соответствующими полномочиями, но час делать предложение пробил.

— Возможно, мы еще успеем положить это открытие на полку. Аннулировать его уже не сумеем, но попытаемся уберечь человечество от его последствий. Хотя бы ненадолго.

— Нет, — выдохнул он устало, но твердо. — Не можем. Мы думали это сделать — Роли, Брэд и я, — но поняли, что не способны. Доктор Хитченс, мы не полицейские, не политики и не законодатели. Мы не в состоянии положить свое открытие на полку. Это не только бессмысленно… хотя это бессмысленно… это неэтично. Мы не будем сотрудничать с вами, доктор Хитченс. Мы пройдем свой крестный путь до конца. Они — люди, и каждая яйцеклетка каждого животного в наших зоопарках и на наших фермах потенциально способна стать человеком. Это факт, и игнорировать его нельзя. Так что ни на какие сделки мы не пойдем, если вы не согласитесь предать огласке все без изъятия.

— Но вы сами воздерживались от публикаций, — парировал я. — Вы сами держали свою работу в тайне.

— Она не была завершена, — заявил он, насколько я мог судить, искренне.

— Если вы сказали правду, — отозвался я, — она не будет закончена никогда. Но прежде вы должны убедить меня в своем чистосердечии.

Он по-прежнему рассматривал меня с легким отвращением, будучи не лучшего мнения о выбранном мной месте работы, но в конце концов поневоле уступил. Ведь другого выхода у него — впрочем, как и у меня — не было.

Даже после повторного просмотра кассеты, после того, как моя беседа с Хемансом была разобрана фраза за фразой и слово за словом, чины из Спецслужбы и большинство министерских так ничего и не поняли.