Ангел в темноте - Юлия Лешко

– Как ты себя чувствуешь сегодня?

– Нормально.

Пауза.

– Замечательно, – пауз быть не должно. Лечить надо всем – словом в том числе. Каждое слово, произнесенное рядом с больным человеком, должно нести успокоение и, по возможности, искреннюю надежду. «Температуры нет – уже хорошо. А завтра будет еще лучше, а послезавтра, возможно…» Ничего не возможно, послезавтра никого не выписывают с подозрением на острый лейкоз. Маринке об этом знать не обязательно, но Ольга-то знала наверняка.

– Ольга Николаевна, я что… умру? – вопрос был произнесен старательно спокойным голосом, но вот страшное слово выговорить без запинки и взрослому не под силу, а тут – дитя. Взрослеющее, но все-таки дитя. Ольга перестала заполнять журнал, подняла на девочку глаза. Секунду оценивала ее настроение, а потом ровным будничным голосом, без какой-либо деланной бодрости ответила:

– Нет, не умрешь.

Опять зависло молчание. Видно было, что Марине очень хочется спросить о многом, но что-то мешает. Что? То же, что и Ольге – страх. Ужас, не прошедший после возвращения из пылающего тошнотворного забытья, дремлющий до поры в каждом…

– Раньше с тобой было что-нибудь похожее? – спросила Ольга осторожно, но все так же буднично, как если бы речь шла о насморке.

Марина задумалась ненадолго и кивнула.

– Не так, но… как-то зимой на физкультуре стало плохо, голова закружилась, я даже упала. В медпункте сказали, что это возрастные изменения. Я вообще устаю очень часто. Мама говорит: «Привет тебе от компьютера, от Масяни твоей ненаглядной…»

Марина улыбнулась, вспомнив, наверное, маму, а может – Масяню. Ольга, понятия не имеющая, о ком идет речь, все же кивнула и, пользуясь минутным изменением настроения девочки к лучшему, спросила мягко:

– Ты уже немножко освоилась тут?

Маринка подняла на нее вмиг похолодевшие глаза:

– А мне нужно освоиться? Я что, надолго сюда?

– Пока не знаю. Нужно пройти полное обследование. Маринка помялась немного и все-таки, наконец, решилась:

– Ольга Николаевна, я не ребенок, со мной можно по-взрослому разговаривать. Скажите мне правду.

Ольга невольно улыбнулась: «Хорошая какая девчонка, отважная…»

– Начнем с того, что ты все-таки ребенок, и уже поэтому у тебя максимум шансов на выздоровление. Детский организм не спрашивает у своего хозяина разрешения, вопросы провокационные ему не задает, как ты, он просто хочет быть здоровым. Твой организм сделает все возможное, чтобы поправиться, я тоже. И не я одна, так что лучше нам, Маринка, не мешать.

– Чем? – едва слышно произнесла Марина.

– Настроением мрачным, вопросами вот такими неправильными.

Помолчали. Ольга взяла градусник, посмотрела, встряхнула. 38.7, ничего хорошего.

– А ты не заскучаешь одна в палате?

– Я люблю быть одна, привыкла.

– Потому что одна у родителей?

– Я везде одна. У родителей одна, у бабушки с дедушкой одна, в школе одна.

– У тебя что, подружек нет?

Опять настороженный взгляд.

– А это имеет отношение к моей болезни?

Ольга даже смутилась: как, однако, умеет держать дистанцию эта девочка!

– Иногда не знаешь, что имеет, а что нет. Хорошо, Марина, я поняла, что тебе надоели мои вопросы, впредь я буду менее любопытна.

Маринин взгляд смягчился, она даже попыталась улыбнуться:

– А можно я тоже вас кое о чем спрошу?

– Конечно.

Несколько секунд Марина смотрела на Ольгу пристально, изучающе. Ольга постаралась не показать замешательство, но… уж очень умные у девчонки глаза. Нет, почему-то передумала спрашивать:

– Ну хорошо, я подумаю и потом спрошу.

Ольга встала, мягко прикоснулась к худенькому плечу девочки.

– Я вечером еще раз приду.

И уже у дверей, взявшись за ручку, оглянулась на Марину еще раз:

– Только не спрашивай, какова длина Дуная и как в телефон голос по проводу попадает. На остальные вопросы я постараюсь ответить.

Маринка улыбнулась чуть теплее чем раньше. Поняла, что Ольга Николаевна хочет поднять ей настроение, хотя бы незамысловатой шуткой.

Ольга закрыла за собой дверь и на секунду остановилась. Проходивший мимо высокий молодой человек в белом халате поздоровался с ней; она, очнувшись от тяжелых мыслей, ответила и пошла к себе.

«Стоит ли уговаривать родителей положить ее вместе с другими девочками? Она, пожалуй, слишком хорошо понимает свое положение. Слишком… Речь правильная, девчонка начитанная. Все она понимает… Еще и другим объяснить сможет».

Геннадий вбежал в вестибюль больницы, нажал кнопку лифта, нетерпеливо посмотрел на табло: лифт стоял на предпоследнем этаже. Ладно… Быстрым шагом он направился в сторону боковой лестницы, побежал по ней вверх через две ступеньки, считая этажи и на ходу вытаскивая из сумки белый халат.

Вот и четвертый этаж. Выход с лестницы прямо посередине длинного коридора, по одну сторону которого палаты, по другую – широкие окна. Направо или налево? У кого бы спросить? Время для посещения неурочное, и медперсонала что-то не видно.

Лифт приехал. Из него вышла и уверенно направилась куда-то направо пожилая женщина. Солнечный свет, льющийся из широких окон, очень ярок. Бабуля под ним – как на ладони: разношенные старые туфли на низком резиновом ходу, бордовая трикотажная кофта, темная немаркая юбка, простые чулки, платочек беленький на голове повязан… Простая деревенская женщина, похожая на многих. Похожая…

Гена внезапно почувствовал, как в горле встал комок. Сам не понял, как негромко окликнул:

– Мама!

А женщина услышала и обернулась.

Конечно, это не мама – мамы уже нет… У пожилой женщины доброе милое загорелое лицо, напевный голос с сильным полесским акцентом. Именно с полесским, Гена сразу понял это, когда она, дождавшись, когда он подойдет ближе, ласково заговорила с ним:

– Памылiўся, сынок?

– Да, извините…

– А чаго ж ты iзвиняешся? Хiба ж ты мяне пакрыўдзiў? Засмеялась тихим, застенчивым смехом:

– Нават бабулей не назваў – «мама»… Хто жа на «маму» пакрыўдзiцца? Пахожа на мацi тваю? Жывая яна?

– Умерла два года назад.

– А-а… Царства нябеснае…

Пошли рядом. Женщина покивала головой, сочувственно глянула на Гену снизу вверх:

– А тут у тебя кто, сынок?

– Дочка.

– Маленькая?

– Пятнадцать лет.

Снова кивнула бабуля. Вздохнула тяжко:

– А у мяне ўнучачка маленькая, шэсць гадкоў усяго. Хварэе.

Дальше шли молча до места, где коридор разделял воздушный переход в соседний корпус. Женщина остановилась, посмотрела на Геннадия и, помешкав немного, перекрестила его:

– Помогай тебе Бог, сынок.

Посмотрела ему в глаза и добавила:

– I нiчога ты не памылiўся. Усе мы тут родныя. Ва ўсiх гора адно.

Пошла своей дорогой, медленно переставляя заметно уставшие ноги.

Геннадий посмотрел ей вслед, потом повернулся и пошел по коридору в противоположную сторону, читая таблички на дверях.

Вот, наконец, то, что нужно: «O. Н. Ботяновская». Коротко постучался и, не дождавшись приглашения, вошел:

– Ольга Николаевна, здравствуйте.

Ольга, что-то искавшая в книжном шкафу, обернулась:

– Здравствуйте…

На лице у вошедшего мужчины – удивление, радость узнавания и… какая-то неожиданная надежда. Он даже заулыбался:

– Это вы? Надо же!

Ольга улыбнулась в ответ:

– Садитесь, пожалуйста.

– Как хорошо, что это вы… – с волнением в голосе проговорил отец Марины. – Мне будет легче с вами разговаривать. А я не знал, что вы врач, то есть я, кажется, слышал, но не думал…

Помолчал, то и дело пятерней ероша длинноватые волосы…

– Не знаю, с чего начать…

– Простите, как вас можно называть? Геннадий… – решила помочь ему Ольга Николаевна, вспомнив запись из истории болезни его дочери.

– Можно просто Геннадий, Гена.

Что-то в Ольгиных глазах, а может, просто ее белый халат, заставило Геннадия продолжить:

– Степанович.

– Геннадий Степанович, я пока не могу сказать вам ничего определенного. В течение недели, может быть, полутора-двух будут сделаны все необходимые анализы, тогда можно будет говорить о чем-то конкретно.

Ольга старалась говорить как можно мягче: ей понятно было состояние отца. Сколько раз она произносила похожие слова, скольким мамам и папам.

Геннадий набрал полную грудь воздуха и выговорил главное, то, ради чего пришел:

– Я хотел бы вывезти дочь на лечение за границу. Когда и как я смогу это сделать? Объясните мне механизм, так сказать, в какой последовательности…

В первый момент Ольга смотрела на Геннадия с удивлением, впрочем, только в первый момент, – и это не однажды бывало в ее практике.

– Геннадий Степанович, давайте не будем забегать вперед. Кроме того, заграница – не Мекка, не панацея. Не исключено, что Марине мы сможем помочь здесь, дома, своими силами.

Ольга почувствовала вдруг, что начала заикаться, чуть ли не мямлить: не могла подобрать нужные, убедительные слова – очень мешало какое-никакое, а знакомство, просто соседство с этим человеком. Ей стало стыдно перед самой собой – что это она вдруг?