От заката до рассвета (СИ) - Артемов Александр Александрович

Игриш попытался вскрикнуть, но противник схватил его за волосы и сунул его лицом в пахучее, колкое сено и не давал выдавить ни крика, ни проклятья. Держал его вывернутую руку под неестественным углом и давил коленом в спину — Игриш был повержен и недвижим.

— Я Милош, понял меня? — шипел Бесенок Игришу в ухо. — Милош. Повтори, как меня зовут?

— Милош…

— Молодца! — ухмыльнулся Бесенок, еще немного помурижил Игриша и слез с его спины. Тот встал, выплевывая сена изо рта и озираясь — он несколько ударов сердца искал Бесенка, но видел только темные стены. Наконец, он нашел его ухмыляющуюся рожицу и попытался ударить мальчишку в ухо с широкого замаху. Но Бесенок легко увернулся, вновь бросился на Игриша и через мгновение не менее легко, чем в прошлый раз, повалил его на землю. Они еще покувыркались в темноте с переменным успехом, но в конце концов Бесенок все равно вцепился Игришу в волосы, выкрутил руку и драка закончилась в том же положении, что и прежде.

— Пусти… — стонал Игриш, выплевывая грязное сено.

— Нет! — торжествовал задыхающийся Бесенок, удерживая его руку на плече. — Будешь лежать так до утра.

— Пожалуйста, — сдался Игриш, когда терпеть боль стало совсем невмоготу. — Милош, пусти!

— Вот так бы и сразу!

Бесенок перекувыркнулся в сторону, выпуская Игриша. Тот медленно поднялся на трясущихся ногах и отошел от него подальше.

— Ты чего это? — захлопал глазами Бесенок, когда сгорбленный и униженный Игриш уселся в самый дальний угол. — Обиделся что ли?

— Да ну тебя… — сглотнул Игриш, безуспешно сдерживая слезы.

— Э, брат. Это не дело плакать. Я же не плачу.

— Ага, как же, — дрожащим голосом отозвался Игриш. — Я слышал, как ты плакал, когда я зашел в конюшню в первый раз.

— А вот и нет! — подскочил Бесенок. — Чем докажешь?

— У тебя голос дрожал. Вот как у меня сейчас.

— Это холодно тогда было, вот зуб на зуб не попадал.

— Врешь.

— Нет, это ты врешь! Вруш. Буду тебя звать Вруш, а не Игриш.

— Да и зови, мне-то чего…

Какое-то время они сидели молча, дулись, каждый в своем углу. Бесенок натянул портки с рубахой и толкнул ушат в сторону Игриша:

— На! Мойся. А то вода уже холодная.

— Не буду.

— Вонючкой хочешь ходить?

— Нет, не хочу. Отстань.

— А я к тебе и не пристаю. Давай воду вылью на кучу, раз она тебе не нужна.

— Стой, — остановил его Игриш, видя, что Бесенок и вправду собрался выливать воду.

— То-то же, брат, — кивнул он и шлепнулся задом в сено. Игриш пододвинул ушат к себе и принялся умываться.

Пока тот плескался и фыркал, Бесенок не сводил с него своих черных, громадных глаз — следил за каждым его движением, хотя стоило только Игришу поглядеть и спросить, чего это он пялится? — тот со смешком отворачивался.

— Эй, Милош… — окликнул его Игриш. — Тебя это…

— Выливай воду, она мне больше не нужна.

— Да нет… Тебя за что сюда?

— В смысле «за что»? — вскинул брови Милош. — Ты чего не слышал тогда у реки? За то, что лошадь у Горюна увел.

— Так это правда?

— Ну… да. А что? Будешь мне мораль читать?

— Нет. А зачем ты… убежать хотел?

— А тебе какое дело до этого?

— Да просто.

— А раз просто, то и у меня ответ тоже простой будет. Захотел убечь, вот и убег от Горюна. Сволочь он, Горюн этот — то вся округа знает, хоть и кузнец. С ним ни одна баба жить не хочет, ты только погляди на него! А без лошади, как убежишь? Догонят.

— Тебя и с лошадью догнали.

— Это все твой одноглазый дружок виноват! Как снег на голову свалился, на меня арбалет наставил и заставил этому уроду голову пилить. А потом еще и тащи ее через весь лес. Ух, и отплачу я ему!

— Он говорил, что спас тебя.

— Х… там плавал! Спас он меня. Нам такие спасатели даром не нужны!

— И чего они теперь с тобой сделают?

— Чего?.. — пожал плечами Милош. — Бить будут, дело известное. Меня уж Горюн успел оприходовать, — почесал он бок. — А опосля кто-то новый ломился в стельку пьяный, когда ты за ведрами ушел — насилу Чубчик выставил. Утром наверняка проспится и снова придет, да походу без ключей хер ему, а не кулаки об меня чесать.

— Ты же с ним в кузнице жил? Один?

— Жил… — буркнул Милош и затих.

— Понятно.

— Ничего тебе не понятно! — вспыхнул мальчик. — Тебя-то небось, неженку такую, не сильно и часто от этого хмыря прилетает? Или он с тобой по ласковому?

— Что? — удивился Игриш. — Каурай и пальцем меня не тронул!

— Ну, повезло тебе, — хмыкнул Милош. — Он тебе кто, отец?

— Нет.

— А кто? Дядька?

— Никто.

— Хорошенькое дело! А куда он тебя везет такого сахарного?

— Не знаю.

— Ну не хочешь говорить, не говори, — хмыкнул Милош. — Дело твое. И этого твоего дружка.

— Я и говорю — не знаю. И не друг он мне.

— Как это так? Ты чего пленник его?

— Нет.

— Тогда кто?

— Слушай, не знаю я! Чего ты пристал — кто да куда? Нет больше тем для разговора, что ли?

— Да ладно, не очень-то и хотелось, — поднял глаза к потолку Милош. — Понятное дело. А родители твои где? Они-то знают, что тебя похитили.

— Говорю же, не похищали меня! И нет у меня никого, сирота я.

— Ааа, — протянул Милош. — Сочувствую.

— Спасибо! А Горюн тебе кто?

— Никто.

— Вот видишь!

— С Горюном я якшаюсь не по доброй воле — нет у меня ни дома, ни кола, я своих родичей никогда не видел, не знаю даже, есть ли у меня кто из родных. Вроде тетка живет где-то в Мышевле, но туда поди доберись. Я бы давно от Горюна ушел, мне с ним никакой житухи нету. Думал сначала деньжат подкопить, но недавно он нашел мой схрон и все пропил, сволочь…

— Ты бы сказал кому… Тому же Кречету, он вроде мужик хороший.

— Ага, держи карман шире, — сплюнул Милош. — Все они одним миром мазаны. Один бьет, другие стоят вокруг советы дают, потешаются. Потом в обнимку идут горилку свою пить. И так круглый год, достало это. А как чего не случись, они все на Баюна этого валят. Все Баюн да Баюн им под каждую хату кучу навалил! А сами они по большей части недалеко от этого самого Баюна отошли — те же самые разбойнички с большой дороженьки, только пригретые под крышей шинки да под крылышком Шкуродера.

— Кого?

— Шкуродера, — терпеливо повторил Милош. — Прозвали так нашего расчудесного пана воеводу за дела его “хорошие”. Этот Баюн может и сам не прочь на их местах оказаться, тоже бы услужение Шкуродеру пошел, а в свободное время в шинке жалование пропивал да баб в тепле щупал. Да не повезло ему, вот он, бедненький, на дорожках да в лесочке и сидит, от злости да с голодухи пухнет. Мало таких что ли? Ты-то, не обижайся, но ты тут вообще душа сторонняя, многого не знаешь. Завтра вот как рассветет, двери раскроются, и нас растащат по разным сторонам. Тебя в седло на это вороное чудо и прочь, а меня на колоду и розгами. Потом повезут судить за конокрадство. А у Шкуродера все просто — либо руку отрубят, либо повесят, как пить дать. Они давно повод ищут, козлы.

— Может оно и обойдется… — попытался успокоить его Игриш. — Нас вот тоже Кречет повезет пану воеводе показывать.

— Да брось ты, — махнул рукой Милош. — Они там сейчас с твоим одноглазым лучшие друзья стали, раз я тут сижу, навоз нюхаю, а они там в обнимку горилку пьют. Так, попужал вас Кречет для острастки, а потом взял и разглядел в этом твоем хмыре родственную душу, такого же рубаку с большой дороги. Твой дружок небось меня вешать и будет, когда мы до пана воеводы доберемся — чего не сделаешь за звонкую монету. А они вокруг будут как обычно стоять, хохотать да советовать, как петлю лучше затягивать.

— Нет, Каурай не такой. Он меня спас.

— Неужели? И откуда же?

— Из колодца вытащил. А потом…

— Стой. Из какого такого колодца?

— Из обычного. Вроде того, что там во дворе стоит.

— А чего это ты в том колодце забыл?

— Я… — помялся Игриш. Он уже пожалел, что поднял эту тему — чего-чего, а сидение в колодце он хотел бы забыть навсегда. — Меня туда бросили солдаты.