Добрые люди - Артуро Перес-Реверте

Над площадью льет проливной дождь. Вода скапливается в парусиновых навесах над лавками, переливается через край, просачивается сквозь швы, заплаты и отверстия. Монотонная дробь дождя, барабанящего о каменную мостовую, кажется бесконечной. Однако завсегдатаям этого места в голову не придет отсиживаться в четырех стенах: публика всех сортов и мастей, от респектабельных граждан до горничных, лакеев и карманных воришек, пусть менее изобильная, чем в погожие воскресенья, вооружившись зонтиками, плащами, шляпками, накидками и клеенчатыми дождевиками, прохаживается вдоль рядов и с любопытством заглядывает под парусину торговых палаток, расположившихся в зданиях вокруг рынка.

В крытой галерее перед букинистическим развалом, чей пол обильно посыпан опилками, случайно сталкиваются Мануэль Игеруэла и Хусто Санчес Террон. Последний отчаянно торгуется за старенький томик «Оракула новых философов», предлагая четыре реала против десяти, потребованных хитрюгой букинистом, проходимцем с бакенбардами, вороватыми глазенками и грязными пальцами.

– Две песеты накину – не больше, – напирает Санчес Террон.

– Один дуро, меньше не возьму, – артачится продавец.

– Держите ваш дуро, – неожиданно вмешивается Игеруэла, протягивая на ладони серебряную монету.

Букинист как ни в чем не бывало протягивает книгу новому покупателю. Это экземпляр в потертой обложке, зачитанный до дыр. Санчес Террон, не на шутку уязвленный, зыркает на Игеруэлу с подозрением.

– Не знал, что вы стоите сзади.

– Я вас заметил, но не хотел мешать. Надо же, как вы отчаянно торговались!

Санчес Террон с осуждением смотрит на книгу в руках своего коллеги.

– Надо заметить, очень некрасиво с вашей стороны.

Игеруэла смеется и вручает ему книгу:

– Это вам, дружище. Маленький презент.

Санчес Террон смотрит на него с хмурым удивлением.

– Но ведь эта книжонка не стоит целого дуро!

– Какая теперь разница? Сделайте милость, примите ее от меня.

Санчес Террон все еще сомневается: на его лице изображается надменное презрение.

– Это был с моей стороны не более чем минутный каприз, поверьте… Затхлый консерватизм автора…

– Бросьте, дружище, – перебивает его Игеруэла. – Берите книгу – да и дело с концом.

Санчес Террон берет у него из рук книгу с таким видом, словно делает одолжение, и сует в карман пальто. Оба шагают под навесами лавок, уворачиваясь от струек воды, льющихся сверху. Игеруэла кутается в черный плащ, застегнутый на все пуговицы, на голове у него круглая клеенчатая шляпа, а Санчес Террон, чья голова не покрыта вовсе, с помощью солнечного зонтика спасает от дождя свое элегантное, сшитое на французский манер пальто с длинными фалдами, зауженное на талии.

– Как наше с вами дело?

– Вы имеете в виду Париж? – безжалостно отзывается Игеруэла.

Санчес Террон недовольно поджимает губы.

– Разве есть что-то другое, где бы наши с вами интересы совпадали?

Издатель отвечает не сразу. Он посмеивается сквозь зубы: уязвленный тон коллеги его забавляет.

– Я получил новости от нашего третьего путешественника.

– Да? И что же?

– В четверг у меня не было возможности обсудить это с вами в Академии. Слишком много ушей вокруг. Кроме того, мне пришлось уйти пораньше.

– Дорога проходит без приключений?

– По крайней мере, ничего такого, что бы их задержало. Даже встреча с грабителями не помешала.

– Господи… Что-то серьезное?

– Думаю, нет. Похоже, адмирал весьма преуспел в военной службе. Отлично стреляет и все такое.

– Адмирал? Кто бы мог подумать!

– Представьте себе. Наш пострел везде поспел.

Академики бредут между рядами, заваленными обрезками текстиля, и развалами старьевщиков, стараясь не задевать людей, которые ищут под навесами укрытие от дождя, а заодно глазеют на ветхую мебель, драгоценности сомнительной подлинности, ржавые шпаги, тарелки с отбитыми краями и сервизы, в каждом из которых чего-нибудь не хватает.

– У меня есть друг в Совете Кастилии, – сообщает Санчес Террон. – Имя его значения не имеет.

Игеруэла смотрит на него с любопытством.

– И что сообщил вам этот друг?

Санчес Террон объясняет в нескольких словах. Поездка в Париж за «Энциклопедией» породила при дворе множество слухов, и не все они положительного свойства. Кое-кто и вовсе считает, что это дурной пример. И что Академии, имеющей поддержку короля, не следует лезть в философские дебри. Два дня назад архиепископ Толедский сделал несколько замечаний как раз на этот счет. Видимо, это стало причиной непродолжительной беседы короля и архиепископа, а также маркиза де Каса Прадо, который тоже подвернулся под руку.

– Эти двое, – подытоживает Санчес Террон, – а они с вами одного поля ягода, иначе говоря, у них те же устарелые взгляды, что и у вас, дон Мануэль, сделали весьма смелый заход: намекнули королю, что было бы неплохо приостановить это дело…

– И кто же это сказал? – оживляется Игеруэла.

– Прямо ничего сказано не было. Король внимательно выслушал обоих, а затем заговорил о чем-то другом.

– Очень неблагоразумно с его стороны.

– Возможно. Тем не менее дело обстоит именно так.

– А инквизиция?

– Вы же слышали на собрании дона Жозефа Онтивероса, постоянного секретаря Совета… С его стороны, nihil obstat. Да что там: он собственной рукой подписал разрешение на доставку «Энциклопедии» из Франции!

Игеруэла щелкает языком и качает головой.

– Дрянные времена… Святой инквизиции – и той нельзя доверять.

– Мне есть что на это сказать, однако лучше я промолчу.

На лице Игеруэлы появляется кривоватая наглая улыбка.

– Вот это мне по душе, дон Хусто, – иронизирует он. – Оберегайте меня, как я того заслуживаю… Будьте добрым малым и уважайте наше перемирие.

Санчес Террон рассеянно заглядывает в каморку торговца тряпьем, где высятся горы поношенных камзолов, обшитых тесьмой, пожелтевших кружев, съеденных молью или вышедших из моды шляп. Пахнет гнилью и тленом, и сырость, царящая в помещении, отнюдь не облагораживает тяжелого запаха испарений.

– А не могли бы вы в этом вашем «Литературном критике»…

Колючий взгляд Игеруэлы не дает Санчесу Террону закончить фразу.

– В моей презренной бумажонке, – с сарказмом перебивает его издатель, – которую ваши собратья по убеждениям шпыняют за отсталость и обскурантизм? И который вы сами как-то раз на тертулии в Сан-Себастьяне обозвали «позорным памфлетом»? Как видите, мне все отлично известно!

– Да, – высокомерно соглашается Санчес Террон. – Именно о нем и речь. Так вот: не могли бы вы упомянуть про наше с вами дело, воспользовавшись чьим-нибудь авторитетным мнением?

Практичный Игеруэла вмиг усмиряет свой гнев, будто свечу задувает. Выходит у него это вполне естественно.

– Что вы имеете в виду?

– Точно пока не знаю. Достаточно было бы мнения пары епископов, герцога де Орана или же самого маркиза де Каса Прадо… Кого-то, кто имеет вес при дворе, а заодно не чужд вашим взглядам и убеждениям.

Издатель предостерегающе поднимает указательный палец с грязным ногтем.

– Я не имею права заниматься такими вещами, – заявляет он. – Одно дело – моя позиция как издателя, другое – как ученого… Выступать на заседании Академии против этого бреда с доставкой «Энциклопедии» – это одно, а открыто нападать на почтенную организацию, к которой мы с вами оба принадлежим, – совсем другое. Мы собственными руками дадим оружие нашим общим врагам!

Санчес Террон надувается, как индюк.

– Значит, на вашей совести…

Собеседник перебивает его с едкой улыбкой:

– Если уж мы заговорили о совести, могу предложить вам то же самое, сеньор философ. Действуйте самостоятельно, обнародуйте все это в каком-нибудь печатном органе или в общественном месте. Не бойтесь запятнать себя. Заявите во всеуслышание, что свет новой культуры должен распространяться исключительно через просвещенных граждан – таких, как вы. Потому что мед существует не для ослиных утроб.

– Не говорите чушь!

– Хорошо, не буду. Но я вас понимаю, и вы меня тоже отлично понимаете.

Их беседу прерывает какой-то жутковатый на вид цыганистый малый в мокром буром плаще. Откуда-то из складок этого плаща он извлекает четыре серебряных столовых прибора, замотанных в дерюгу, и сует академикам под нос, требуя за них сто двадцать реалов. Его жена больна, объясняет он, и, чтобы поправить ее здоровье, приходится продавать эти бесценные сокровища.

– И что, тяжело больна? – насмешливо спрашивает Игеруэла.

Мошенник с готовностью крестится:

– Клянусь честью моей матери.

– Вот как… А ну-ка, убирайся отсюда, пока я не кликнул гвардейца!

– Я всего лишь нищий погонщик, ваша светлость, – мямлит мошенник.

– Пошел прочь, я сказал.

Академики продолжают свой путь, пересекают какой-то проулок, аккуратно обходя лужи. Санчес Террон, который держит над головами обоих зонтик, поворачивается к Игеруэле.