Аттила - Уильям Нэйпир

— Где Галла? — спросил Аттила.

— Принцесса Галла Плацидия, о который ты, как я полагаю, справляешься в таком необычайно фамильярном стиле, — едко отозвался Олимпий, — осталась в Риме.

— И что с ней сделают готы?

Олимпий ханжески перекрестился, закатил свои опухшие глаза к крыше кареты и произнес:

— Ничего сверх уготованного ей Господом.

Потом нагнулся и отдернул бархатные занавески, чтобы впустить немного прохладного горного воздуха.

На склонах холмов паслись овцы и ягнята, кое-где встречались пастухи. Один остановился прямо на дороге, глазея на приближавшуюся колонну, и стоял там, пока гвардейцы не прогнали его прочь.

— Разумеется, хорошо известно, — начал Олимпий, не замечая, слушает его мальчик или нет. В сущности, он заговорил только для того, чтобы немного успокоить нервы, которые к этому времени совсем разгулялись со всеми этими солдатами, горами и готами. — Разумеется, хорошо известно, что пастухи здесь, в холмах, совершенные животные. Они не принимают ванну с момента крещения и до самых похорон. Да их и крестят-то редко. — Он с сомнением выглянул в окно и посмотрел на выжженную солнцем землю, зажав в жирной, белой, ухоженной руке носовой платок. — Они, наверное, до сих пор поклоняются козам, во всяком случае, большинство из них. — Олимпий снова устроился на сиденье. — Мошенники и разбойники, так говорят в Риме про обитателей Сабинских гор. А то и еще вульгарнее — «овцеложцы». Понятно, что имеется в виду. Да что там, еще совсем недавно Сабинские крестьяне были печально знамениты тем, что стригли волосы не только на голове, но и на лобке, причем публично. На рыночной площади, на глазах у собственных и чужих жен! Они так же чувствуют стыд, как животные, за которыми ухаживают.

Мальчик прыснул, и Олимпий сердито посмотрел на него.

Словно в доказательство словам евнуха, чуть дальше колонна миновала еще одного пастуха, который стоял и глазел на них так, словно они были первыми человеческими существами, увиденными им за долгие месяцы. Может, так оно и было. Он стоял совершенно голый, накинув на плечи овечью шкуру. Его темно-коричневая кожа пересохла и потрескалась под солнцем пустыни, ноги деформировались от недоедания в детстве или несчастного случая в зрелом возрасте, а глаза налились кровью и были дикими. Мальчик вспомнил эклоги Вергилия, вбитые в него греком. Вот вам и романтика пастушьей жизни. Олимпий что-то недовольно забурчал.

Мальчик ухмыльнулся.

Ох, уж эти итальянские варвары…

Он посмотрел назад и увидел, что пастух потрусил к зарослям кустарника, вывел из-за них изнуренного мула, взгромоздился на него и, повернув к долине, всего лишь раз оглянулся на императорскую колонну. Потом довольно жестоко лягнул мула и скрылся за горным выступом.

Аттила выпрямился и задумался.

Они взбирались все выше и выше в горы, по каменистому ущелью, которое зимой, вероятно, превращалось в речку с крутыми берегами. Колючий кустарник цеплялся за осыпающиеся склоны, в жарком летнем воздухе громко стрекотали цикады. Тишина и одиночество здесь, наверху, подавляли. Казалось, что они уже очень далеко от Рима.

Мальчик не выдержал. Внимательно осмотрев крутые каменистые берега по обеим сторонам, он пробормотал:

— Отличное место для засады.

— О! — содрогнулся Олимпий. — О, не говори так!

— Ну, тут ведь не угадаешь, — произнес проклятый мальчишка, получая невыразимое удовольствие.

— В любом случае, этот солдат, Марк, сказал, что мы можем не бояться разбойников, — очень быстро и тревожно заговорил евнух. — В конце-то концов, ведь нас охраняет колонна хорошо вооруженных профессиональных солдат.

— А как насчет шайки бывших гладиаторов? — поинтересовался мальчишка. — Не гладиаторов-рабов. Я имею в виду профессионалов. Говорят, многие из них стали разбойниками, теперь-то, когда у них отняли работу на арене. Из них получится отличная засада, точно?

— Не будь смешным, — сказал евнух. — Ты, должно быть, наслушался глупых баек от рабов. — Он снова прижал платок к лицу, промокнув капельку пота, повисшую на кончике его носа луковкой. — Гладиаторы, ну надо же! — запыхтел он.

Однако мальчик был прав. Он всегда прислушивался к рассказам рабов и считал, что это отличный источник сведений. Он любил сведения. Они давали власть.

Император Гонорий отменил игры в 404 году, после самоотверженного протеста монаха Телемаха. В это же время он закрыл школы гладиаторов. К несчастью, ни самому Гонорию, ни его советникам не пришло в голову, что безработный гладиатор, как и безработный солдат, очень и очень опасен. А пять тысяч профессиональных гладиаторов, неожиданно оставшихся без работы, это величайшая опасность.

После хорошо оплачиваемой кровавой резни на арене казалось маловероятным, что эти мужчины спокойно осядут и превратятся в добрых горожан, пойдут работать водоносами, начнут рисовать фрески, станут торговать фигами или делать что-нибудь в этом роде. Некоторые пошли в армию, но остальные были для этого слишком старыми.

Армии требовались молодые люди в возрасте до двадцати одного года, здоровые, послушные и легко обучаемые. После стольких лет личного риска гладиаторы, несмотря на всю их прочность и предрасположенность к исключительной жестокости, считались плохим материалом для того, чтобы стать солдатами. Самых привлекательных внешне расхватали состоятельные римские дамы, как «личных помощников» и «носильщиков», а в одном случае, вызвавшем много веселья среди городских сатириков и в литературных салонах, как ornatrix, или «парикмахера».

Слово изначально было женского рода, но теперь его так забавно применили к мужчинам-парикмахерам, в последнее время вошедшим в моду. В основном ими становились, конечно же, евнухи, или мужчины, которых интересовали только мальчики. Поэтому, заслышав о гладиаторе-парикмахере, сатирики заострили свои гусиные перья.

И вскоре по Риму начали гулять небольшие пасквили на тему о том, как странно, что ornatrix должен посещать свою хозяйку в ее личных покоях только после того, как он полностью обнажится, умастит себя маслом и энергично позанимается в спортивном зале со своим membrum virile.

Но улыбки на их лишенных естественности лицах увяли, когда они поняли, что основная часть гладиаторов подалась в горы, чтобы стать разбойниками.

— Вспомните Спартака! — предупреждали пессимисты.

— Да, и посмотрите, что с ним случилось, — возражали оптимисты. — Распяли вместе со всеми его людьми вдоль Аппиевой Дороги.

— Да, — напоминали пессимисты, — но только после того, как они уничтожили два римских легиона.

— А, — отмахивались оптимисты, — да, конечно…

Вот почему Олимпий так разволновался, когда проклятый мальчишка-варвар предположил, что на них могут напасть из засады. Как отлично понимал евнух, такое вполне могло произойти.

Хотя в основном бандитские шайки в Сабинских горах не считались большой угрозой. Они действовали трусливо, нападали на одинокие уединенные фермы или на богатых купцов, достаточно глупых, чтобы путешествовать без приличного воинского сопровождения.

Кем бы они ни были, казалось невероятным, что у них достанет безрассудства напасть на императорскую колонну с таким сопровождением, даже здесь, в этих отдаленных холмах.

3

Первая кровь

Первая стрела угодила Марко в руку около плеча.

— Проклятье! — взревел он. Стрела насквозь пробила ему трицепс. Он приказал своему optio отломить древко и вытолкнуть головку с другой стороны. Сам он яростно вцепился зубами в кожаную уздечку и прокусил ее. Еще одна стрела просвистела у него над головой, пока optio пытался наложить тугой жгут. Галопом подлетел сероглазый британский солдат Люций.

— Первая кровь, центурион! — весело воскликнул он. — Отлично!

— Да, но к несчастью, это моя кровь.

Еще одна стрела, не долетев, покатилась по жесткой земле под ногами у лошади. Люций, прищурившись, огляделся. В безмолвном воздухе не было слышно ничего, кроме стрекота цикад, и видно лишь синее небо над головой. Ни облачка пыли, ни шороха.

— На нас устроил засаду… кто? Одинокий мальчишка лет шести? Что, во имя Света, здесь происходит?

Марко покачал головой.

— Представления не имею. Самая немощная засада, в которую я попадал.

Колонна остановилась, хотя они находились в узком ущелье. Стрел больше не было. Никаких поводов для паники.

— Когда кровь остановится… — начал Люций.

— Уже остановилась. — Марко потрогал жгут. — Тугой, как у девственницы…

— Отлично, центурион. У меня сообщение. Отправляйся к палатинцам в авангард и спроси наместника Гераклиана — с уважением — чего он от нас хочет.

Марко вернулся быстро.