Мосты (СИ) - Костылева Мария

«Впрочем, привлекательным — это как посмотреть», — подумала Элья, без трепета окидывая взглядом высокого брюнета с загорелым лицом и большими карими глазами, которые одна впечатлительная придворная дама сравнивала с горячим шоколадом.

— Да, господин Дерберт, я хотела бы, чтобы вы написали портрет, — подтвердила Элья. — Но не мой.

— О, вы меня расстраиваете, право слово. — Живописец склонил чёрную голову и слегка прищурил глаза. — Я давно не видел женщин с такими совершенными пропорциями лица и такими завораживающими глазами…

Элья смущённо потупилась, делая вид, что эта грубая лесть ей приятна, но через мгновенье снова подняла взгляд, будто вспомнив, зачем она здесь на самом деле.

— Вашими услугами желает воспользоваться сама королева Кабрии, её величество Инильта. Меня зовут Элья, я фрейлина её величества. Рада с вами познакомиться.

У художника упала челюсть и выпучились глаза.

— Но… как… почему я?..

— Королева была восхищена вашими работами в выставочном центре на Медвежьей улице, — с готовностью отозвалась Элья. — Она считает, что в вас скрыт необычайный талант. Скажите, вы могли бы поехать сейчас со мной в Сакта-Кей, где мы обговорили бы детали?

— Непременно… — растерянно лепетал господин Дерберт, лихорадочно вытирая измазанные краской руки, — я сейчас… я только приведу себя в порядок… Вы… может, желаете что-нибудь… пиррей?

— Благодарю вас, я подожду, — улыбнулась Элья, — не торопитесь.

Но художник помчался на второй этаж скачками. Там, по всей видимости, у него была и мастерская, и спальня. Элья же осталась в комнатке, которую можно было принять и за большую прихожую, и за очень маленькую гостиную. Вид комнатка имела немножко деревенский и чем-то напоминала комнату в домике Гарле-каи. Главным отличием были несколько работ художника, развешенные по стенам. В основном, пейзажи, но имелась и пара портретов, где подчёркнуто-небрежная, торопливая манера маскировала недостаток мастерства.

Макора будет довольна.

Элья села на стул, поближе к окну, вынула из кармана заколку с вензелем государыни и стала ждать, когда на лестнице снова зазвучатшаги. И лишь когда это случилось, изящно повернула голову, чтобы свет красиво падал на лицо и шею, и принялась неторопливо приводить в порядок волосы.

— Простите, — улыбнулась она застывшему возле лестницы художнику, — с нашим графиком и причёску поправить некогда… ну что, идём?

— О да, — выдохнул живописец, — да, конечно!

И тогда, и после, в течение нескольких дней, Элья удивлялась, как легко всё получалось с Дербертом. Как легко текла беседа, когда они вдвоём выставляли кресло в специальной комнате во дворце, где было лучшее освещение, или подбирали платье для её величества. Элья также заботилась о том, чтобы «мастеру» приносили в перерыве его любимые закуски, и пока он ел, развлекала его разговорами.

— И всё же, я бы очень хотел написать ваш портрет, — сказал ей однажды господин Дерберт, когда она провожала его до ворот. — Не за деньги, просто для себя… Ваше лицо меня покорило!

— Вы слишком любезны, — улыбнулись Элья. — И потом, вы же понимаете, сколько у меня забот! У меня, например, есть время после десяти часов вечера, но вы же, наверное, как все нормальные люди, в это время уже спите…

— Ну что вы! Лучшее время для творчества — это именно после заката… Могу ли я надеяться?..

Он поднёс к губам её руку, пристально глядя при этом в глаза.

— Ну, я не знаю… — смешалась Элья. — Может быть… Давайте завтра обговорим, хорошо?

Она могла, конечно, и дальше потянуть время, для порядка — однако шла уже вторая неделя золотого месяца, и Элью очень тревожило, что ей до сих пор не удалось подать о себе весточку. Поэтому на следующий вечер они с Дербертом договорились о встрече.

Так как она теперь занимала определённое положение при дворе, то не имела права покидать дворец после заката под таким сомнительным предлогом. Никто не должен был узнать. Именно поэтому ей не следовало пользоваться экипажем и не следовало ни с кем заговаривать. Встреть Элья дворецкого, она должна была бы убедительно наврать про какие-нибудь дела, но дворецкого не было. Только гвардейцы на входе проводили её недоумёнными взглядами. Бравые ребята вполне могли забеспокоиться и «на всякий случай» сообщить кому-нибудь о том, что старшая фрейлина куда-то отправилась на ночь глядя. Однако вряд ли за ней отправят погоню с собаками — а значит, у Эльи было время.

Она шла очень быстро, хотя на бег не переходила: нельзя было допустить, чтобы кто-нибудь потом сказал, как старшая фрейлина бежала на свидание к любовнику, словно девчонка. Нет, ей, конечно, было всё равно — однако, такая беспечность могла показаться кому-нибудь подозрительной. А в Бельзуте, надо сказать, было кому на неё смотреть. Город к одиннадцати часам хоть и затих, но не опустел и не уснул совсем: Элья встречала редких прохожих, видела свет во многих окнах, слышала оживлённые голоса и даже звуки музыки. Почти как в Аасте… почти.

Она обошла рынок стороной, и короткой дорогой добралась до тайника. В начале улицы стоял дом, где явно кто-то что-то отмечал: здесь громко разговаривали и смеялись. Но Элье был нужен другой дом, подальше, который никто из этой весёлой компании при всём желании увидеть в окна не мог… вот и хорошо, никаких лишних хлопот.

Принцип у этого тайника был почти такой же, как в Рагире, только здесь следовало вынимать не дощечку, а небольшой кирпич. Дрожащей рукой, всё ещё не веря, что она действительно добилась своего, Элья положила записку в образовавшееся отверстие и вставила кирпичик обратно.

И поспешила дальше по улице, потому что теперь ей предстояло отделаться от живописца — быстро и, по возможности, безболезненно для них обоих.

9

Безболезненно не получилось. Элье не удалось с порога убедить любвеобильного Дерберта, что она явилась сюда только за тем, чтобы поработать натурщицей, и пришлось вспомнить один из приёмов, освоенных на занятиях по агентурной деятельности.

«Грубо сработала», — резюмировала Элья, когда, гневно захлопнув за собой дверь, спешила прочь от дома Дерберта. Однако у неё было оправдание: от художника она ожидала более творческого подхода, чем распускание рук в первую же минуту встречи. Хорошо хоть до поцелуев не дошло — Элья и без того чувствовала себя так, будто извалялась в навозной луже. Потом, вернувшись в свою комнату, она долго мылась.

На следующее утро королева в сопровождении своих фрейлин, отправилась позировать. Фрейлин, конечно, никто писать не собирался, однако они были необходимы на случай, если Инильте что-нибудь понадобится. Обычно это сводилось к тому, что Элья говорила что-то вроде: «Ваше величество, сегодня жаркий день. Не приказать ли подать воды?». Королева отвечала: «Да, моя милая, будь добра», и тогда Элья отправляла кого-нибудь за водой. И в этот раз всё должно было сложиться точно так же…

— Ну здравствуй, дорогая. — Дерберт при всех обхватил Элью за плечи.

Королева уже уселась в кресло. Она не обращала внимания на то, что происходит; вышколенные фрейлины тоже ничем не нарушили установившегося за эти несколько дней ритуала, хотя пара красноречивых взглядов метнулась в сторону художника и Эльи.

— Уберите, пожалуйста, руки, господин Дерберт.

— Хм… А ночью ты была более сговорчива. Ну, ладно… После побеседуем.

Он преспокойно последовал к мольберту, оставив Элью застывшей посреди зала.

Впервые она пожалела о том, что на ней подаренный колдуньей амулет. Ей хотелось разорвать этого выродка на мелкие кусочки, вырвать глаза, растоптать… Гнев парализовал Элью, на белых щеках вспыхнул жаркий румянец, глаза метали молнии.

Однако воспитанница королевской школы-приюта вмиг взяла себя в руки и, гордо подняв голову, проследовала к той небольшой табуреточке, на которой обычно сидела во время сеансов.

Хуже гнева был стыд. Не перед этим ходячим трупом, конечно — перед девочками. Теми, кого она учила, как держать себя в обществе, как вести себя придворной даме… Конечно, они ему не поверили. Не могли поверить. Но лучше от этого не становилось…