Журнал «Вокруг Света» №11 за 1990 год - Вокруг Света

...Издалека Левке действительно кажется белым. То ли из-за отблеска солнца, то ли от белесых скал. Или от морского тумана, скрывающего очертания острова? А может быть, он белый от миллионов живущих здесь чаек. По преданию, чайки каждое утро, омочив свои крылья в море, окропляли и обметали крыльями пол храма Ахилла.

Юрий Мурзин, член гидроархеологической экспедиции

Фото автора Одесса — о. Змеиный

Альфред Муней — англичанин

Окончание. Начало см. в № 9/90—10/90.

София, 1939—1944

После месяца, проведенного со Славкой в деревне вдали от столичной суеты, Побережник вернулся в Софию. В ту же ночь связался с Центром, получил разрешение возобновить работу. Причем разведчику запретили показываться в офицерском кафе и вообще рекомендовали по возможности меньше бывать на улицах. В шифровке также говорилось, что в случае осложнений следует действовать по варианту «игрек», а при чрезвычайной ситуации вступает в силу вариант «Но пасаран»...

Жизнь текла своим чередом, злополучный Димо больше не появлялся, так что причин для тревоги не было.

В то воскресенье Побережник отправился на кладбище положить цветы на могилу родственницы жены. Сама Славка приболела, а ее мать написала из Русе, что из-за дел не сможет приехать на годовщину смерти сестры.

На обратном пути, когда он находился около пивной «Здраве», сзади послышался шум машины. Разведчик не мог объяснить, почему у него вдруг возникло чувство приближающейся опасности. Он хотел было юркнуть в пивную, но оттуда вышли трое парней. Продолжая что-то оживленно обсуждать, они остановились на некотором расстоянии от Побережника, загораживая тротуар.

Не раз и не два пытался он представить свой арест, но никогда не предполагал, что все произойдет настолько буднично и просто. Сзади кто-то легонько тронул его за плечо. В этом прикосновении не было ничего враждебного, но Побережника словно током ударило. Он с трудом удержался, чтобы не сбить противника с ног и не броситься бежать.

— В чем дело? — обернулся Побережник к двум хорошо одетым мужчинам, совсем не похожим на полицейских.

— Прошу вас проехать с нами,— негромко сказал один, отворачивая лацкан и показывая значок с четкой надписью «Дирекция полиции».

— Но позвольте, это какая-то ошибка. Я — Александр Муней, вот мой паспорт. Учтите, мой тесть — председатель митрополийского суда Тодор Панджаров, его хорошо знает сам царь...— попытался протестовать Побережник.

— Не волнуйтесь, разберемся. А сейчас не мешайте прохожим,— заявил полицейский, хотя, кроме уставившейся на них троицы у пивной, на улице никого не было.

Сильные руки с двух сторон взяли его за локти и мгновенно втолкнули в распахнувшуюся дверцу подъехавшего «форда». «Такой же был у меня в Испании»,— машинально отметил Побережник.

Еще на родине разведчик заранее продумал свое поведение в случае ареста, чтобы не заниматься импровизацией. К тому же Центр недавно специально напомнил, что в этой ситуации нужно придерживаться варианта «игрек», то есть отрицать какую-либо причастность к разведке, тем более советской.

Агенты привезли его в Дирекцию полиции безопасности на улице Марии-Луизы, отвели к какому-то чину, причем, судя по отдельному кабинету, чину немалому. Это был средних лет мужчина. Как узнал Побережник позднее — старший следователь Коста Георгиев. Лицо бесстрастное, усики под Гитлера, косматые брови. Он указал на стоявший напротив него стул, предложил кофе, сигареты. Побережник отказался. Продолжал возмущаться незаконным арестом.

— Откуда вы взяли, что вас арестовали, господин Муней? — усмехнулся следователь.— Просто задержали, чтобы выяснить кое-какие мелочи: на кого вы работаете, где спрятана рация, что передавали и от кого получали сведения. Только и всего.

Побережник, конечно, заявил, что не понимает, о чем говорит следователь.

— По происхождению я англичанин. Принял болгарское подданство, женился на внучке...

— Не тратьте зря слов, господин Муней, это мы знаем и без вас. Нас интересует другое — ваша шпионская работа...

Так продолжалось часа два: требование признания и полное отрицание всего. Наконец полицейский не выдержал. С перекосившимся от злобы лицом перегнулся через стол и по-боксерски без замаха сильно ударил задержанного в подбородок:

— Вот из-за таких, как ты, гибнут тысячи людей!

Разведчик вскочил, закричал:

— Вы не имеете права бить меня! Я буду жаловаться царю!

— Хоть самому господу богу! Только он тебе не поможет. Подумай до утра, потом продолжим нашу беседу...

Утром в кабинете следователя его ожидал неприятный сюрприз — очная ставка с Димо. На ней присутствовал начальник полиции безопасности Козаров. Разведчик же решил придерживаться прежней тактики. Когда Димо заявил, что передавал через англичанина разведывательную информацию для русских, Побережник отрицал это.

Начальник полиции был явно разочарован, так как, видимо, возлагал на очную ставку большие надежды. Держать под арестом зятя весьма влиятельного священника Панджарова значило идти на риск, тем более если тот действительно окажется невиновным. Поэтому прямо при Мунее Козаров приказал произвести повторный тщательный обыск на улице Кавала. «Проверьте в лупу каждую половицу! — раздраженно потребовал он от следователя.— Потребуется — разберите дом по кирпичику...»

Теперь Побережнику стало ясно, что послужило причиной ареста. Он сам никаких ошибок не совершил. Поскольку ни его настоящего имени, ни адреса провокатор не знал, полиция, скорее всего, нашла Мунея по словесному портрету, установила за ним наблюдение. Однако, убедившись, что никто из многочисленных знакомых англичанина не является его агентом, а следовательно, он — не резидент, стоящий во главе разведывательной сети, решили все же взять Мунея, даже не имея прямых доказательств, что зять Панджарова связан с русскими. Со стороны контрразведчиков это был вынужденный шаг, продиктованный большой, по их мнению, опасностью, которую представлял этот шпион-одиночка.

Через три дня, когда Побережника привели в знакомый кабинет, по сияющему виду следователя он сразу догадался, что случилось худшее.

— Вот видишь, мистер Муней, как мы умеем работать,— торжествующе сказал Георгиев, поднимая прикрывавшую стол газету: под ней лежал передатчик.— Если тебе дорога жизнь, советую прекратить бессмысленное запирательство...

Отрицать очевидное действительно не имело смысла. Оставалось одно — молчать.

В конце концов, терпение у следователя лопнуло. «Не хочешь по-хорошему, заставим по-плохому»,— пообещал он, нажимая кнопку звонка.

В кабинет ввалились два дюжих молодца. Ни о чем не спрашивая Георгиева, они подошли к арестованному, каждый наступил ему на ногу, и принялись избивать. Разведчик не издал ни единого стона. В паузах, когда следователь задавал вопросы, по-прежнему упорно молчал.

Совершенно обессиленного Побережника приволокли в камеру и швырнули на пол. Он долго лежал неподвижно, ожидая, пока немного утихнет боль. Бетон приятно холодил разбитое, опухшее лицо. «Славка пришла бы в ужас, если бы увидела сейчас своего Сашу,— почему-то подумалось ему.— Бедная Славка, она теперь осталась одна...»

Делом советского разведчика заинтересовались гестапо, СД и доктор Делиус, личный представитель начальника абвера адмирала Канариса. Они потребовали передать англичанина им, гарантируя «положительный результат», однако болгарские контрразведчики не соглашались.

Впоследствии Побережник узнал, что фактически его спасли родственники Славки, в первую очередь ее дед, использовавший свои связи. А ее матери, Петранке Петровой, даже удалось добиться свидания, во время которого она рассказала, что ее и Славку тоже арестовали, подозревая в «содействии государственному преступнику». Но быстро выпустили за отсутствием улик, установив, что они знают Альфреда Мунея только как приехавшего из Америки туриста, англичанина по национальности, и не имеют никакого понятия о его секретах. Их показания свелись к тому, что их родственник умел чинить часы, мог работать электромонтером, а одно время даже был совладельцем мелкого транспортного предприятия. Под конец свидания Петранка шепнула: «Дед Тодор благодарит тебя за то, что помогал русским братушкам».

Изредка в камеру наведывались тюремщики, но били скорее по привычке. Неожиданно их визиты и допросы прекратились. Об арестованном словно забыли. Началась мучительная, пытка неизвестностью.

...Однажды в Испании, сбившись с дороги, они чудом проскочили по захваченному франкистами мосту. Тогда Пабло Фриц сказал: «Хуже смерти лишь плен. Если у тебя остался последний патрон, считай, что святая Мария сделала подарок. А если она отвернулась, сумей умереть достойно, по-солдатски, стиснув зубы и не проронив ни звука».