Том 1. Произведения 1926-1937 - Александр Введенский

1-й умир.(ающий).

Да покойники, мы пьём из невесёлой чаши,нам не сладки воспоминанья наши.Я также был когда-то живи Финский я любил залив.На состояние воды рябоеглядел и слушал шум прибоя.Картины Репина про бурлаковмне очень были милы,и Айседору без чулковлюбил я поглядеть. Всё это было.Я Бальмонта читал стихи,я государственную думулюбил как пуму,где депутаты ругались как петухи,и Блока дивные стишкикак в море бурном гребешкинам иногда ласкали слухи возвышали наш дух.Мы храбро церковь презирали,мы ругали все Бога и попов.Мы авиаторов любили,давя без музыки клопов.Аэроплан мы одобряли.Тогда один среди лесовлюбил гулять теософ.Тогда писатель граф Толстойуж не ложился с дамой спать.В год тысяча девятьсот шестой,затем седьмой, восьмой, существенныйбежал и прятался как день обещанныйи всё не мог для нас настать.Мы жили все в неопределенном состояниии часто находились в жёлтом здании.И многие из нас, взяв в руки пистолет,пред этим за обедом съев котлет,теперь пытались пистолет проглотитьи с жизнью кончить все подсчёты,чтоб больше бы не жить.

Кумир.

Прерву тебя.

1-й умир.(ающий).

Прерви меня.И я подобною работойоднажды тоже занялся.Мне стало ясно. Жизнь никчёмна,мне на земле широкой тёмнойне находилось больше места,и я за ум взялся,сказал: прощай, прощай навек невестаи газированная вода.Меня не будет больше никогда.Сидел в своём я кабинетеи горевал.На пистолетекурок сверкал.И пистолет я в рот вложил,как бы вина бутылку,через секунду ощутилстук пули по затылку.И разорвался мой затылокна пять и шесть частей.Это было в тысячу девятьсот одиннадцатом году.

4-й умир.(ающий).

Был бой. Гражданская войнав Крыму, в Сибири и на севере.Днепр, Волга, Обь, Двина.На ржи, на лютиках, на клевере,везде лежали трупы.Был голод, не хватало супа.Концы ужасной этой битвыостры как лезвие у бритвы,я даже не успел прочесть молитвы,как от летящей пули наискосья пал подкошенный как гвоздь.Граждане, взмолился я, родные,ведь у меня ребята есть грудные,и эти молодые детитеперь одни останутся на свете.И две жены моих красавицытеперь развратничать начнут.О хоть бы, хоть бы мне поправиться,но командир сказал — капут.Подумай сам, ведь ты убит,тут доктор помощь оказать не сможет,и окровавленный твой видв земле червяк довольно скоро сгложет.Я говорю ему — нет командир,червяк быть может сгложет мой мундири может быть в теченье часамоё сожрет всё мясо.Но мысль мою и душучервяк не съест, и я его не трушу.Но я уже не говорил. Я думал.И я уже не думал, я был мёртв.Моё лицо смотрело на небо без шума,и признак жизни уходил из вен и из аорт.В моих зрачках число четыре отражалось,а битва, бой, сраженье продолжалось.То тысячу девятьсот двадцатый был год.

Зумир.

Мы выслушали смерти описанья,мы обозрели эти сообщенья от умирающих умов.Теперь для нашего сознаньянет больше разницы годов.Пространство стало реже,и все слова — паук, беседка, человек, — одни и те же.Кто дед, кто внук,кто маргаритка, а кто воин,мы все исчадия науки нами смертный час усвоен.

Чумир.

Спят современники морей.

Кумир.

Куда же им.

<1931–1934>

Очевидец и крыса*

Он.

Маргарита отворимне окошко поскорей.Маргарита говоримне про рыб и про зверей.Опустилась ночи тень,всюду в мире свет потух.Маргарита кончен день,дует ветер, спит петух.Спит орёл на небесах,спят растения в лесах,будущие спят гробы,сосны, ели и дубы.Воин выходит на позор,бобр выходит на грабёж,и бросая в звёзды взор,счёт ночам заводит ёж.Рыбы бегают в реке,бродят рыбы по морям,и скворец в своей рукетихо держит мёртвый храм.И дрозды поют слегка,и рычит печальный лев.Гонит Бог издалекак нам на город облака,и рычит печальный лев.

Он.

Мы не верим что мы спим.Мы не верим что мы здесь.Мы не верим что грустим,мы не верим что мы есть.

Он.

Холод горы озаряет,снежный гор больших покров,а в снегу как лунь ныряетконь под тяжестью ковров.На коврах курсистка мчится,омрачённая луной.На коня глядит волчица,пасть облитая слюной.Лежебока, бедный всадник,мчится в тройке как лакей,входит в тёмный палисадник,кость сжимая в кулаке.Отдаёт курсистке плеть он,подаёт старухе трость.Каждый час встречая тостом,он лихую гладит кость.А курсистка как каретазапылённая стоит.С незнакомого портретаглаз не сводит. И блестит.

Он.

Я мысли свои разглядывал.Я видел у них иные начертания.Я чувства свои измеривал.Я нашёл их близкие границы.Я телодвижения свои испытывал.Я определил их несложную значимость.Я миролюбие своё терял.У меня не осталось сосредоточенности.Догадывающийся догадается.Мне догадываться больше нечего.

Он.

Сейчас я буду говорить.

Пока он говорит, является небольшая комната. Всё рассечено. Где ты наш мир. Ни тебя нет. Ни нас нет. На тарелках сидят Пётр Иванович Иванович Иванович, курсистка, дворецкий Грудецкий, Степанов-Песков и четыреста тридцать три испанца.

Входит Лиза или Маргарита.

Одна из двух.

Что вижу я.Здесь общество собралось адское.Огнём и серой пахнет здесь.И шеи у вас какие-то пороховые,и уши, и руки, ноги, и носыи глаза. Вы все как в столбняке.Уже зима который час стоит,не вышло ль здесь убийства.

Дворецкий-Грудецкий.

Маргарита иди Лиза,чаю дать вам иль часы.

Она (одна из двух).

Ах Грудецкий вы подлизаещё с царских времёнвы Семён.Я спрашиваю: не было ли здесь убийства.

После этого три часа играла музыка.

Разные вальсы и хоралы.

Кириллов за это время успел жениться. Но чего-то ему недоставало.

Степанов-Песков.

Убийство. Не говори так много об убийстве.Мы ещё не поняли убийства.Мы ещё не поняли этого слова.Мы ещё не поняли этого дела.Мы ещё не поняли ножа.

Костомаров (историк).

Тринадцать лет.Двенадцать лет.Пятнадцать лет.Шестнадцать лет.Кругом одни кустарники.

Грибоедов (писатель).

О чём тут быть может разговор,ясно что он вор.Крутые волшебные виденьямне душу посещают.Неизъяснимые больные наслажденьяони мне обещают.Мой ум они вскружили,я сам теперь как белка в колесе.Создания нездешние уйдите,я еду в Грузию сегодня как и все.

Бледные на тарелке четыреста тридцать три испанца воскликнули одногласно и недружелюбно:

Убийству произойти пора-с.

И тут свершилась тьма-темь. И Грудецкий убил Степанова-Пескова. Впрочем о чём тут говорить.

Все вбежали в постороннюю комнату и увидели следующую картину. Поперёк третьего стола стояла следующая картина. Представьте себе стол и на нём следующую картину.