Шкура льва - Рафаэль Сабатини

Мистер Кэрилл удивленно поднял брови.

— Аромат? — переспросил он. — Леди Остермор предпочла бы другое слово.

Он взял трубку с коробкой и нахмурился.

— Послушайте, вы это сказали из жалости к человеку, которого считаете больным? Если это так, то я не сделаю ни одной затяжки.

Она покачала головой и улыбнулась.

— Да нет же! Мне действительно нравится этот запах.

— Хорошо, буду рад доставить вам удовольствие, — сказал мистер Кэрилл, принявшись набивать трубку табаком и с задумчивым видом добавил: — Через неделю-другую я смогу отправиться в путь.

— В путь? — спросила Гортензия.

Мистер Кэрилл поставил на столик коробку с табаком и дотянулся за трутницей.

— Пора возвращаться домой, — объяснил он.

— Ах, да. Ведь ваш дом во Франции.

— В Малиньи. Это чудеснейший уголок Нормандии, родина моей матери. Там она и умерла.

— Думаю, вы до сих пор переживаете ее смерть.

— Возможно, вы были бы правы, если бы я помнил ее. Но мне исполнилось всего два года, когда ее не стало. А ей было всего двадцать лет.

Кэрилл молча разжег трубку и затянулся табачным дымом. Его лицо помрачнело. Другая женщина не преминула бы выразить соболезнование, Гортензия же предпочла не нарушать его скорби. Кроме того, по его тону она поняла, что сказанное было лишь предисловием к тому, что он хотел рассказать, и не ошиблась.

— Причиной смерти моей матери, мисс Уинтроп, — продолжил мистер Кэрилл, — стало разбитое сердце. Мой отец бросил ее, и два с половиной года переживаний — да и самой настоящей нужды — сделали свое дело.

— Ах, бедная! — воскликнула Гортензия.

— Да, бедная — она умерла почти в нищете. Но любящие ее утешались тем, что она стала недосягаемой для земных тревог, которых в последние годы у нее было в избытке.

— А ваш отец?

— Подождите, расскажу и о нем. У моей матери был друг — благородный, честный человек, знавший и любивший ее еще до того, как за ней стал ухаживать мой отец. Простодушный и доверчивый, он подумал, что супруг принесет ей счастье, а потому уступил ему. Позже он понял свою ошибку и, когда моя мать умерла, поклялся отомстить ее обидчику. Этот человек заменил мне обоих родителей. Благодаря ему я стал владельцем Малиньи и избежал многого, что могло случиться со мной по милости отца.

Мистер Кэрилл вздохнул. Затем бросил на Гортензию пытливый взгляд и насупился.

— Я не слишком досаждаю вам рассказами о прошлом?

— Ну что вы говорите! — всплеснув руками, воскликнула она. — Прошу вас, продолжайте. Продолжайте, я вас внимательно слушаю.

Его взгляд смягчился.

— Вырастивший меня джентльмен имел только одну цель в жизни — отомстить за мою мать, которую он любил и чью смерть не мог простить человеку, которого любила она. Полагаю, для того-то он и воспитывал меня. Но вот прошло тридцать лет, а рука возмездия все еще не коснулась моего отца. Месяц назад это могло бы произойти, но я был слаб и нерешителен. В результате вражеская шпага помешала мне выполнить то, ради чего я покинул Францию.

В глазах Гортензии промелькнуло нечто, похожее на ужас.

— Вашему отцу хотели отомстить… — неуверенно проговорила она. — А вы должны были стать орудием возмездия?

Он кивнул.

— В том-то и штука, дух возмездия мне прививали с самого детства, — отложив выкуренную трубку, ответил мистер Кэрилл. — Мне внушали, что если я не смогу совершить его, то навсегда останусь трусом, незаконнорожденным малодушным выродком. И я в самом деле считал, что рожден для этой цели, — горел желанием мести до тех пор, пока не пришло время действовать. Вот тогда…

Кэрилл запнулся.

— Что тогда?

— Мне стало страшно. Я понял, насколько противоестественно то, что я должен был совершить. И не смог решиться.

— Иначе и быть не могло, — одобрительным тоном произнесла Гортензия.

— Я сказал об этом своему приемному отцу, но не нашел в нем ни сочувствия, ни понимания. Он обвинил меня в малодушии.

— Чудовище! Самое настоящее чудовище! Что бы вы ни говорили о нем, он — злодей и больше никто.

— Едва ли. В мире нет более благородного человека, чем он. Я могу это утверждать, потому что хорошо знаю его. Именно благородству он и обязан всеми недостатками, которые развились в нем после смерти моей матери. Любил он ее безумно, и это безумство целиком овладело им. Он стал фанатиком мщения — нетерпимым и жестоким, как всякий другой фанатик. Я понял это только недавно, когда был прикован к постели и имел достаточно времени, чтобы поразмыслить над своей жизнью.

Мистер Кэрилл помолчал, а потом добавил:

— Тридцать лет он не думал ни о чем, кроме возмездия. Удивительно ли, что оно затмило собой весь мир, — сделало его слепым по отношению ко всему остальному?

— В таком случае, его нужно пожалеть, — сказала Гортензия. — Его участи не позавидуешь.

— Верно. Из жалости я заколебался снова — между верностью себе и верностью ему, хотя почти не сомневался в том, что мой нравственный долг все-таки одержит верх. К счастью, удар шпагой избавил меня от необходимости выбирать.

— Но теперь ваша рана уже зажила? — спросила девушка.

— Теперь я благодарю Небо за то, что мстить уже поздно. Время упущено, и мы уже не доберемся до моего отца.

Наступило молчание. Мистер Кэрилл отвел взгляд от ее лица — глаза, прежде насмешливые, теперь не выражали ничего, кроме страдания — и уставился на сверкающую поверхность садового водоема. Сердце Гортензии сжалось от жалости к человеку, которого она до сих пор не понимала, но, несмотря на это — или благодаря тому, — была готова полюбить. Поведав свою историю, он стал ей ближе — даже ближе, чем в те дни, когда лежал при смерти. Правда, зачем он рассказал ей все это? Но задала она совсем другой вопрос, неожиданно вытеснившей в ее размышлениях предыдущий:

— Мистер Кэрилл, вы рассказали мне так много, что я чувствую в себе смелость спросить еще кое о чем. (Он ободряюще посмотрел на нее). Ваш отец — какая связь между ним и лордом Остермором?

Ни один мускул не дрогнул на его лице.

— Почему вы об этом спрашиваете?

— Потому что ваша фамилия — Кэрилл.

— Моя фамилия? — он невесело улыбнулся и потянулся к трости с эбонитовым набалдашником, стоявшей за креслом. — Я полагал, вы уже догадались.

Мистер Кэрилл поднялся на ноги, а она забыла предостеречь его.

— У меня нет права ни на какую фамилию, — сказал он. — Мой отец был слишком занят государственными делами, чтобы думать о таких мелочах. Поэтому случилось так, что перед тем, как бросить мою мать, он забыл жениться на ней. Я мог бы взять ту фамилию, какая мне больше нравится. Я выбрал — Кэрилл. Но, как вы понимаете, Гортензия (он пристально посмотрел в ее глаза, тщетно пытаясь разглядеть в них признаки отчаяния, — ему было странно, что еще несколько минут назад он чувствовал себя почти счастливым), если когда-либо я полюблю женщину и посчитаю ее достойной своей любви, то не смогу предложить ей ни имени, ни фамилии.

Только теперь ей стало все ясно! Она взглянула на Кэрилла.

— Вот что у вас было на уме в тот день, когда я думала, что вы не выживете? Тогда вы сказали… что это к лучшему…

Он кивнул.

— Да, именно это я и имел в виду.

Гортензия побледнела и опустила глаза. Мистер Кэрилл стоял неподвижно, опираясь на трость обеими руками. Не поднимая глаз, она спросила:

— Если один человек любит другого, то какое значение имеет все остальное? Неужели имя может играть такую большую роль?

— Господи! — вздохнул он и печально улыбнулся. — В свое время вы поймете, какое место в этом мире отведено для таких людей, как я. Во всяком случае, я не осмелюсь попросить женщину разделить со мной это место. Такие, как я, не смеют говорить с женщиной о любви.

— И все-таки однажды вы говорили, — напомнила она и затаила дыхание в ожидании ответа.

— Тогда светила луна, она сводила меня с ума и заставляла говорить то, о чем я должен был молчать. И вы тогда совершенно справедливо упрекнули меня за мои опрометчивые слова.

Он слегка наклонился к ней и негромко добавил:

— Гортензия, я благодарен вам, что, вспомнив о том нашем разговоре, вы не упрекнули меня еще раз. Но еще лучше было бы, если впредь вы вообще не вспоминали бы о моей прошлой глупости, заставившей меня забыть о должном уважении к такой милой девушке, как вы. Сегодня я так много говорю с вами, что вы можете…

— Видимо, я могу поздравить вас, сэр, — послышался за их спинами чей-то резкий голос. — Ваше здоровье определенно идет на поправку.

Мистер Кэрилл повернулся и поклонился леди Остермор, приближавшейся к ним.

— Полагаю, — сухо сказал он, — вы можете поздравить и себя с тем счастливым обстоятельством, которое вкупе с вашей неслышной походкой сделало ваш приход полной неожиданностью для меня.