Тень Мазепы. Украинская нация в эпоху Гоголя - Сергей Беляков

Разумеется, характерник практически непобедим на поле боя. Одолеть его может более сильный характерник. Мазепенко, мифический сын гетмана Мазепы, так силен и могуч, что у него в ладони умещается целая пушка. Победить его может только Семен Плаха, которого срочно призывает на помощь царь Петр. Сам Мазепа, по другой легенде, «совсем одолевает» царя Петра, но призванный царем Палий своим волшебством (неразрывно связанным с воинским искусством) истребляет Мазепино войско[421]. Палий может победить Мазепу только потому, что сам будто был его учителем и умеет больше своего ученика.

Самые выдающиеся гайдамаки вроде легендарного Гаркуши, который стал героем даже русской литературы эпохи романтизма, также обладали свойствами характерника. О нем писали Евгений Гребенка и Орест Сомов. Из повести Ореста Сомова «Гайдамак»: «Да, гайдамак ужасный чернокнижник: дунет на воду – и вода загорится, махнет рукою на лес – и лес приляжет…»[422]

Характерник побеждает и нечистую силу. У гоголевских героев, которые могут не только обыграть в самом пекле ведьму, но и заставить чёрта себе прислуживать, были в народном фольклоре свои предшественники. Про Ивана Сирко рассказывали, будто он из пистолета застрелил самого чёрта, да так, что только ноги чёрта «млыкнули» (мелькнули). В память об этом событии якобы получила свое название речка Чертомлык, где во времена Сирко стояла Запорожская Сечь[423]. Помимо Сирко убийство чёрта приписывали не менее легендарному фастовскому полковнику Семену Палию. Вообще черти на Украине – существа смертные, немногим лучше обычных упырей, ведьм или вовкулаков, но все-таки такой подвиг, как убийство чёрта, требует особых, сверхъестественных способностей.

Ужас украинский

В старой украинской сказке муж однажды обнаружил, что его жена – ведьма, и что она, намазавшись колдовской мазью, летает на Лысую гору. Он решил за ней проследить и, намазавшись той же мазью, отправился вслед за женой на шабаш. По дороге они встретились, и жена, пригрозив мужу, велела ему возвращаться. Она дала ему коня, на котором муж и вернулся назад, привязал его и лег спать. Проснувшись же, обнаружил, что жена спит в хате сладким сном, а на улице вместо коня привязана большая ветка вербы. По мотивам этой сказки Сомов и написал «Киевских ведьм», а Пушкин – своего «Гусара».

Первоисточник эмоционально нейтрален. Собственно, это даже и не сказка, а «быличка», случай из жизни, где есть место не только нормальным людям, но и ведьмам, колдунам, бродячим покойникам. Там нет ни ужаса, который принесет в историю романтизм украинца Ореста Сомова, ни пушкинской иронии, насмешки русского европейца.

Готическая история пришла в Россию не только из Европы, прежде всего из Германии и Англии, но и с Украины. Со второй половины двадцатых – начала тридцатых годов XIX века на страницах московских и петербургских журналов появляются украинские ведьмы, оборотни, русалки Ореста Сомова и Николая Гоголя. Нечисть могла быть смешной, забавной, как в «Ночи перед Рождеством» или «Заколдованном месте», но гораздо чаще – грозной, опасной. Не случайно самая первая малороссийская повесть Гоголя («Бисаврюк, или Вечер накануне Ивана Купала»), напечатанная «Отечественными записками» за два года до выхода «Вечеров», просто страшна. Ужасом веет и от готических рассказов Ореста Сомова, старшего современника Гоголя.

В рассказах Сомова нечистая сила несет человеку неминуемую гибель. Она может быть прекрасна, как прекрасны ведьма Катруся и русалка Горпинка, но лжива, как и положено нечистой силе. За нежностью и лаской скрывается убийца. Мать при помощи колдуна приводит домой дочь-русалку, и прекрасная речная дева обращается в посиневший труп с вечно мокрыми волосами. Год дожидается мертвец своего часа и на русальной неделе находит себе жертву («Русалка»). Страхолюдный постоялец с недобрым глазом сватается к трем дочерям хозяина, и все дочери вскоре умирают («Недобрый глаз»). У Гоголя жених приносит в жертву маленького брата своей невесты и ведьма напивается детской крови («Вечер накануне Ивана Купалы»).

Этот ужас украинский оттеняли очарование южной украинской ночи, красота украинской степи, «гром украинского соловья». Благоухали луговые травы, пели кузнечики, солнце освещало лебединую стаю, и казалось, будто «красные платки летают по небу». Слепые бандуристы воспевали подвиги старых козаков, а козаки молодые мастерили новые челны, чтобы вновь «пошарпать берега Натолии», набить бочонки золотыми цехинами да порезать «турецких собак». «Черт вас возьми, степи, как вы хороши!..»

Мир литературного романтизма? Конечно, но за этим миром не одни европейские литературные влияния, не одни рассказы Гофмана или баллады Жуковского, прочитанные юным Гоголем в Нежине, а юным Сомовым в Харькове. За «Приказом с того света», «Страшной местью», «Тарасом Бульбой» – украинская история и украинский исторический миф. Первая отражена в документах, второй – в коллективном бессознательном нации.

Ужас украинский – феномен не только литературный, но также фольклорный, мифологический и даже исторический. В «Летописи Величко» есть красивый и поэтичный образ, за которым, однако, скрываются кровь и смерть. В мае 1648 года под Корсунем Хмельницкий разбил войско гетманов Потоцкого и Калиновского, причем оба польских военачальника попали в плен. На поле боя погибло множество шляхтичей, которые по польскому обычаю надели на войну свои лучшие одежды и богато украшенные доспехи. Тогда в моде и у козаков, и у поляков были жупаны, кунтуши и даже сапоги красного цвета. Козаки снимали одежду с пленных и убитых, стягивали перстни с пальцев мертвых врагов. Войско, еще недавно бедное, преобразилось совершенно: «можно было почесть его за ниву, усеянную красным маком»[424]. Красиво и страшно. Эта «нива» красного мака уничтожала на своем пути еврейские местечки, католические храмы и всех, кого только посчитала своим врагом.

Это подлинная история. А вот исторический миф. По народным преданиям, во времена Хмельнитчины одним из казацких отрядов в Подолии командовал упырь по имени Шелудивый Буняк[425]. Каждую субботу он брал с собой в баню козака и убивал его. Так продолжалось до тех пор, пока чудовищу не встретился сын ведьмы, научившей парубка, как спастись от упыря и самому погубить его.

Среди украинских сказок, преданий, «быличек» встречаются поразительные. Красота нередко сочеталась в них с жестокостью, изящество и вкус – с изуверством.

Владимир Короленко вспоминал, как нянька, которая присматривала за его младшей сестрой, вечерами рассказывала детям истории. После ее историй слушатели не могли уснуть до глубокой ночи: «сон улетал, как вспугнутая птица». Вот разбойник проник в дом, где жили мать и дочь. Мать сумела закрыть разбойника в погребе, но там же, по несчастью, оказалась ее дочь. Разбойник измывался над дочерью, выпускал из нее кишки, дочь причитала: «Ой, мамо, мамо!». Мать причитала «Ой, доню, доню!», но дверь не открывала и попыток спасти дочь и как-то поторговаться с разбойником не предпринимала. Нянька необычайно оживлялась, входила в роли, говорила басом от лица разбойника и плачущим речитативом от лица матери. Когда же дочь в последний раз прощалась с матерью, то «голос старухи жалобно дрожал и замирал, точно в самом деле слышался из-за глухо запертой двери…»[426]

Народная жестокость часто бессмысленна, алогична, как бессмысленны, алогичны многие поступки человека.

Иван Бунин однажды услышал песню, которую пел в городском саду пьяный русский солдат:

Выну саблю, выну воструИ срублю себе главу —Покатилася головкаВо зеленую траву[427].

Но разве уступит русскому украинец? Вспомнить хоть знаменитую песню про Галю, где компания козаков, что возвращались с Дона домой, зачем-то сманила за собой Галю. Галю эту вроде бы не ограбили, не обесчестили, а просто привязали к сосне и подожгли. Непонятно за что:

Везли, везли Галю темними лiсами,Прив’язали Галю до сосни косами.Разбрелись по лiсу, назбирали хмизу,Пiдпалили сосну, вiд гори до низу.

Загадка этой песни долго тревожила историка Юрия Финкельштейна. Он хотел разыскать полный вариант песни, как известно, не имеющей конца. Ведь из песни не ясно, сожгли Галю или нет, пришел ли ей на помощь «пахарь-козаченько»? Историк надеялся понять, ради чего козаки «пiдманули» девушку и устроили над ней такую жестокую расправу. Текст он, конечно, нашел. «Что же я узнал? – спрашивает Финкельштейн. – Ровным счетом ничего! Всё было лишено смысла: и увоз, и жестокая расправа <…> И осталось тоскливое чувство, как после ночного кошмара. Уже много веков длится этот тяжкий сон, и пробуждение не приносит ни радости, ни облегчения»[428].