Три года революции и гражданской войны на Кубани - Даниил Скобцов

Замечательно, что и у Быча и в особенности у Рябовола создалось чувство большого пиетета к Корнилову. Впоследствии, при многочисленных случаях обостренных конфликтов с преемниками Корнилова и от Л. Л. Быча, и от И. Ст. Рябовола (особенно от последнего) приходилось слышать:

– Эх, если б жив был Корнилов!..

По возвращении в Екатеринодар Быч проектировал на месте той войсковой фермы, где погиб Корнилов, разбить сквер его памяти и Корниловский парк.

Глава XVIII

Ближайшей основной для текущего момента задачей было обеспечение борьбы денежными средствами. У обоих союзников кассы были полупустыми, у кубанцев, к тому же, что оставалось, было в крупных купюрах. Ограничиваться выдачей за скот, фураж, продовольствие и прочих реквизиционных квитанций признавалось незлобным. И вот правительство решило выпустить свои походные деньги. В обозе имелась небольшая походная типография и при ней несколько печатников, которые ездили конвоирами. Вот это учреждение и послужило техническим аппаратом для печатания денег. Бумага была простая, белая, текст обычный для кредиток с указанием их обеспеченности «всем достоянием Кубанского края». На каждом листке-кредитке ставились собственноручные подписи: председателя правительства Л. Быча, члена правительства по ведомству финансов А. Трусковского и секретаря правительства Н. Воробьева.

По целым дням просиживали они в своей хате и подписывали «деньги», которые, однако, не получили широкого распространения.

Канун ухода из станицы Ново-Дмитриевской был ознаменован еще особым явлением добровольческой практики гражданской войны. На церковной площади были установлены виселицы и на них повешенные.

При кубанском отряде ходила окруженная конвоем группа захваченных в Екатеринодаре генералом Покровским заложников. Среди них было несколько видных руководителей местных большевиков (Лиманский и др.). Был между другими совсем юный брат Полуяна, бродил в форменной шинели и фуражке Кубанского реального училища.

Положение влекомых, таким образом, заложников было, бесспорно, очень тяжелым. Но в кубанском отряде не было все же виселичного пристрастия.

На кубанцев виселичная практика новых союзников производила тяжелое впечатление.

Глава XIX

От Ново-Дмитриевской было взято направление к Екатеринодару в обход по Закубанью. Когда подходили к станице Георгиево-Афинской при железнодорожной станции того же наименования, нас встречали и провожали артиллерийским обстрелом броневые поезда, один с екатеринодарского направления, другой – со стороны Новороссийска. С этого случая вообще установилась у нас неприязнь к железным дорогам, ибо по ним продвигались броневые поезда.

Запомнился этот переход своим пейзажем.

Все пространство, по которому шли, – пролески, небольшие поляны, – все было залито полой водой от дождей, тающего снега, от разлива рек. Дороги с невероятными выбоинами. Повозки с ранеными ныряют из колдобины в колдобину. В ночную часть перехода горизонт освещался заревом горящих хуторов, подожженных частью всадниками нашего черкесского полка, частью отступающими большевиками… Пейзаж гражданской войны.

Когда мы подошли к паромной переправе через Кубань у станицы Елизаветинской, то генерал Корнилов уже был на той стороне и начал наступление от станицы Елизаветинской на Екатеринодар.

Переправа при помощи одного парома проходила медленно. Было установлено правило, что вместе с определенным количеством повозок могли поместиться

несколько пеших и определенное количество всадников с лошадьми.

Ночь мы провели на дворе около полуразрушенной сакли, подостлавши, кому удалось достать, снопы сухого камыша. На другой день долго ждали у переправы очереди. Часть решилась на опасное предприятие, всадники садились в лодку, держа лошадь в поводу и побуждая ее плыть. Для некоторых это прошло благополучию. Но мой конь не захотел идти в воду и, когда его столкнули, он, вместо того чтобы плыть за лодкой, повернул назад и едва ни увлек за собой и меня. Пришлось выпрыгнуть из лодки. Река Кубань от полых вод была бурной и многоводной. Коня понесло. Еле удалось его завернуть и помочь выбраться на берег.

Пришлось вместе с другими становиться в очередь к парому.

Здесь я лично познакомился с генералом С. Л. Марковым.

Когда дошла очередь до нас, от группы членов рады отделилось положенное число всадников с лошадьми и пешеходов и направились на паром, чтобы занять место среди повозок. Вдруг на них налетел человек в длинной серой меховой тужурке в огромной белой папахе, шея обвязана башлыком, толстая калмыцкая плеть через плечо, бранится самыми отборными словами и не велит дальше двигаться. Офицер, бывший во главе нашей группы, не выдержал, заявил, что он не глухой, и попросил говорить потише.

Распорядитель в белой папахе закричал еще больше:

– Вы знаете, с кем вы говорите?

– Так точно, знаю.

– С кем?

– С генералом.

– С генералом… Генералов много… Я тот, благодаря которому, быть может, и ваша жизнь спасена…

Наша группа отступила, сошла с парома; мы не знали, что же делать дальше. Через несколько минут окружающие попросили меня пойти, осведомиться у генерала

Маркова, – кричал-то именно он, – о нашей очереди и вообще, придет ли она.

Я пошел. Вид у меня был самый непрезентабельный, и при этом весь в грязи, в которую я выделялся, спасая коня. Подошел к генералу, назвал себя и попросил разъяснить, окончательно ли им отменено в отношении Кубанской рады его первоначальное распоряжение о переправе.

Со мной заговорил совсем другой человек – любезный, предупредительный:

– Нет, это вышло случайно, – те пять человек слишком столпились… Пожалуйста, продолжайте переправу…

Проводил даже до спуска с парома и жестом гостеприимного хозяина пригласил на паром очередных пять-шесть человек, только что с таким треском им спущенных оттуда.

В этом выразился Марков, именно таким мы его узнали во время похода. Страшно несдержанный в словах в момент раздражения и азарта… Грубый, крикливый. Как мы удивлялись, что это один из наиболее блестящих офицеров Генерального штаба, профессор академии… Но удивительно внимательным, вдумчивым и вообще приятным в обращении и речи был генерал Марков, когда равновесие духа возвращалось к нему.

Там на пароме он еще не оправился от простуды, полученной в боях под Ново-Дмитриевской, поэтому, видимо, был и оставлен Корниловым в арьергарде. В то время, как под Екатеринодаром развивался решительный бой, роль паромщика Маркова, конечно, раздражала… На ком-нибудь нужно было сорвать раздражение. Подвернулся под руку наш сотник С.