Убежище. Дневник в письмах - Анна Франк

Беп дает нам с Марго много конторской работы. Мы обе считаем это важным, и ей это очень помогает. Разложить корреспонденцию и сделать записи в книге расходов может всякий, но мы делаем это особенно добросовестно.

Мип в точности как вьючный ослик, который вечно что-нибудь тащит. Почти каждый день она где-то достает овощи и привозит все в больших продуктовых сумках на велосипеде. Она же каждую субботу приносит пять книг из библиотеки. Мы всегда с нетерпением поджидаем субботы, потому что тогда прибывают книги. Точь-в-точь как маленькие дети ждут подарка. Обычные люди не знают, как много значат книги для заточенного. Чтение, учеба и радио – вот наши единственные развлечения.

Любимый Столик

Вчера днем я с папиного согласия спросила Дюссела, не будет ли он так любезен и не станет ли он возражать (все же ужасно вежливо), если я буду пользоваться нашим столиком два раза в неделю днем с четырех до половины шестого. Сейчас я уже сижу там каждый день с половины третьего до четырех, пока Дюссел спит, а в остальное время и комната, и столик становятся запретной зоной. В нашей общей комнате днем слишком много народу, там невозможно работать, а кроме того, папа тоже иной раз хочет поработать за письменным столом.

Так что повод был законный, и задала я вопрос только из чистой вежливости. Что же, ты думаешь, ответил высокоученый Дюссел? «Нет!» Напрямик: «нет», и все тут. Я была возмущена и так легко не отступилась, а спросила его, на каком основании он мне отказывает. Но тут уж мне не поздоровилось. Слушай, какой последовал залп:

– Мне тоже нужно работать. Если я не смогу заниматься днем, то у меня вообще не останется времени. Я должен закончить «pensum»[20], иначе зачем было начинать? Ты все равно не занимаешься серьезно, что за работа, эта мифология, вязать и читать – тоже не работа. Столик мой, и я его тебе не уступлю!

Я ответила:

– Менеер Дюссел, работа моя вполне серьезна. В общей комнате я днем не могу работать и по-хорошему прошу вас подумать еще раз о моей просьбе!

С этими словами оскорбленная Анна повернулась и сделала вид, что высокоученый доктор пустое место. Я кипела от бешенства, считала Дюссела ужасно невоспитанным (он такой и есть), а себя очень вежливой.

Вечером, как только мне удалось ненадолго поймать Пима, я рассказала ему, как прошел разговор, и мы обсудили, что мне теперь делать дальше, ведь сдаваться мне, конечно, не хотелось, и я предпочитала уладить дело сама. Пим примерно объяснил мне, с какого конца взяться за дело, но уговаривал подождать до завтра, потому что я была взвинчена. Его последний совет я пропустила мимо ушей и вечером после мытья посуды подстерегла Дюссела. Пим сидел в комнате за стеной, и это придавало мне спокойствие.

Я начала:

– Менеер Дюссел, вероятно, вы не сочли нужным получше обдумать дело, я все-таки прошу вас об этом.

Со своей милейшей улыбочкой Дюссел заметил:

– Я всегда и в любое время готов побеседовать на эту уже решенную тему!

Тут я продолжила разговор, то и дело перебиваемая Дюсселом.

– Вначале, когда вы сюда пришли, было договорено, что эта комната будет принадлежать нам обоим. Таким образом, если разделение правильное, то вы должны были бы работать по утрам, а я весь оставшийся день! Но я даже этого не прошу, и мне кажется, что в таком случае два раза в неделю днем будет вполне справедливо.

При этом Дюссел вскочил как ужаленный.

– О праве ты здесь вообще не рассуждай! Куда же мне тогда деваться? Придется просить менеера Ван Даана, может быть, он выгородит мне на чердаке уголок, чтоб я мог там сидеть. Мне же негде работать спокойно. С тобой никто не может жить в мире. Если бы меня об этом же попросила твоя сестра Марго, у которой на такую просьбу куда больше оснований, я бы и не подумал отказывать, но ты…

И тут последовало вновь про мифологию, про вязание, и Анна была снова обижена. Однако я не показала виду и дала Дюсселу выговориться:

– Но конечно, с тобой вообще говорить нечего, ты скандальная эгоистка, тебе лишь бы настоять на своем, а остальные пусть подвинутся. Еще никогда не видел подобного ребенка. Но в конце концов я все-таки вынужден буду уступить, иначе услышу потом, что Анна Франк провалилась на экзамене из-за того, что менеер Дюссел не уступил ей столик!

Так он говорил и говорил, в конце это был такой поток слов, за которым почти невозможно было уследить. В какой-то момент я подумала: «Сейчас я ему так врежу по морде, что он со своим враньем полетит на стену!» Но секундой позже сказала себе: «Спокойно, этот тип того не стоит, чтобы из-за него так волноваться».

Наконец господин излил свой гнев и вышел из комнаты с лицом, выражавшим одновременно и негодование, и торжество, в пальто с набитыми едой карманами.

Я помчалась к папе и на тот случай, если он не все услышал, передала ему наш разговор. Пим решил в тот же вечер переговорить с Дюсселом; так и случилось, и говорили они более получаса. Сначала они говорили о том, может ли теперь Анна пользоваться столиком, да или нет. Папа сказал, что у него с Дюсселом однажды уже был разговор на эту же тему, но что в тот раз он встал будто бы на его сторону, чтобы не выставлять старшего неправым перед младшим, но сам папа уже тогда не считал это справедливым. Дюссел сказал, мол, я не имею права говорить так, будто он захватчик и все прибрал к рукам, но на это папа решительно возражал, потому что он сам слышал, что я ни словом не упоминала об этом. Так продолжался разговор: папа защищал мой эгоизм и мои «каракули», а Дюссел постоянно ворчал.

Наконец он все же вынужден был уступить, и мне было выделено время днем два раза в неделю, чтобы работать без помех. Дюссел ходил надувшись, два дня со мной не разговаривал и все-таки сидел за столом с пяти до половины шестого… совсем как ребенок.

Если кто-нибудь в пятьдесят четыре года такой педант и мелочный человек, значит, таким он родился и таким умрет.

Милая Китти!

Снова взлом, но на этот раз настоящий! Сегодня утром Петер, как обычно, в семь часов пошел на склад и сразу обнаружил, что и дверь от склада, и входная дверь были открыты. Он тут же оповестил Пима, и тот настроил приемник в кабинете директора на Германию и запер двери на ключ. Потом оба поднялись наверх. В таких случаях обычные правила: не мыться, сидеть тихо, в восемь часов быть в полной готовности, уборной не пользоваться – были соблюдены, как всегда, точно. Мы все восемь были рады, что ночью так крепко спали и ничего не услышали. Мы были немного возмущены тем, что целое утро никто не показался у нас наверху и до половины двенадцатого менеер Клейман держал нас в напряжении. Он рассказал, что взломщики выдавили с помощью ломика входную дверь и вышибли дверь на склад. На складе особенно нечем было поживиться, поэтому воры решили попытать счастья этажом выше. Они украли два ящичка с деньгами, там было 40 гульденов, незаполненные жировки и чековые книжки, но что гораздо хуже – весь наш запас карточек на сахар, всего на 150 килограммов. Новые талоны добыть будет непросто.