«Путешествие на Запад» китайской женщины, или Феминизм в Китае - Эльвира Андреевна Синецкая

Содержательнее для меня оказались произведения Мао Дуня (рождённого в 1896 году, настоящее имя – Шэнь Яньбин). Немецкая исследовательница его творчества считает, что, «будучи мужчиной, он опирался на информацию “из вторых рук”，…но это же шло на пользу объективного видения отношений»[328]. В предисловии к трёхтомному собранию сочинений Мао Дуня академик Н. Федоренко назвал произведения Мао Дуня «своеобразной энциклопедией жизни Китая 20-х и отчасти 30-х годов»[329], и добавим – особенно женской его половины. Есть все основания считать, что произведения Мао Дуня – достоверный материал для освещения интересующей нас проблемы.

Стриженые

Очень мне показалось интересным одно рассуждение из рассказа Мао Дуня «Комедия»[330]: Да, мир действительно переменился! Женщины обстригли волосы, стали красить губы, румянить лицо, разгуливать с обнажёнными плечами, выпятив грудь и вихляя бёдрами. Появилось много кинотеатров, всюду сверкала реклама…

Что скрывается за всем этим, Хуа ещё плохо понимал. Несомненно для него было одно: революция свершилась, но смысл её выходил за рамки постижимого[331].

В этом небольшом отрывке, который говорит о чувствах человека, приехавшего в конце 1920-х – начале 30-х годов в большой город после продолжительного перерыва (он отсидел в тюрьме 5 лет), внешнему виду женщин как признаку революционных перемен отведена практически половина текста[332]. Внешние приметы, преимущественно женские (про грудь, правда, в отличие от короткой стрижки не всегда говорится) звучат рефреном в романах, новеллах Мао Дуня (и не только в его произведениях).

И стрижеными бывают женщины трёх категорий.

В романе «Колебания»[333] представлены две категории стриженых женщин. Прежде всего – эмансипированные деятельницы женского союза. Они вызывали различные толки, но они обладали глубоким пониманием событий своего времени, передовой идеологией, цельным характером, а легкомыслие, беззаботность и распущенность были у них, преимущественно, лишь внешними, – так устами героя, молодого гоминьдановского функционера, характеризует их Мао Дунь.

Для определённой части женщин, в том числе и некоторых жён гоминьдановских функционеров, а также жён «полуевропеизированных богачей» внешняя форма эмансипированности становилась модой, необходимой частью атрибутики современной женщины[334]. Эти дамы 一 «должны соответствовать». И были дочери знатных семей, у представителей которых, возможно, в крови, в генах наличествует готовность поддерживать пропагандируемую властью идеологию, вернее, мимикрировать к ней. Эти девушки и женщины либо окончили миссионерские школы, получили образование, скажем, в Женском педагогическом институте, некоторые учились или побывали в Европе и Америке; они отлично усвоили приёмы светской жизни. Но «носить» элементы эмансипированности несколько сложнее, чем одежду нового кроя. Такие женщины начинают ощущать некий дискомфорт: всё вокруг меняется слишком быстро, сложно, противоречиво; они чувствуют себя усталыми (отнюдь не от бытовых проблем или светской жизни. – Э.С.), бессильными во всём. Они боятся действовать, не имеют твердого, своего мнения, не знают, что хорошо, а что плохо.

Но как у первых дам было дело, которому они (плохо или хорошо) служили, так у вторых – была семья, что тоже внедряло, включало человека в общественное целое, как бы прикрепляло к «земле», социализировало.

А в романе «Радуга»[335] выведена некая Мэй – ещё одна представительница «породы» стриженых. Дочка учителя в старших классах школы начиталась журналов (как говорится в романе, в названиях которых было одно общее: все начинались со слова синь – «новый»), проповедовавших новые идеи, новую мораль, новые формы жизни; наслушалась студенческих дебатов и лозунгов. И в результате девушка несколько лет потратила, чтобы преодолеть в себе стремление к семейной жизни, свойственное женщине, и желание стать матерью. Она ушла от мужа, сосватанного ей отцом (брак был организован «с целью улучшения материального положения семьи» в том числе), признаваясь сама себе, что в иных условиях могла бы быть и нормальная между ними любовь, нормальная семья. Вокруг неё было немало людей, которые принимали её эмансипированность несколько вульгарно. Но ей претила такая реализация её свободы. А чего она вообще-то хочет? Чёткого представления у неё не было. Точно разбуженному и недоспавшему ребёнку, ей всё казалось не так, всё вызывало раздражение[336]. Симптоматично рассуждение подружки Мэй, пытающейся понять её метания и пессимизм: громкими голосами призывают подняться молодых борцов, но ещё вовсе не приготовили того лучезарного мира, который должен был вместить этих беженцев (из традиционной культуры, я так понимаю. – Э.С.).

Не исключено, что такие, как Мэй, могли потом «найти свой путь», принять участие в революционном движении (и, может быть, испить горькую чашу страданий, а не только разочарований). Но горький опыт бесцельно потраченных лет не может не повлиять каким-то образом в дальнейшем.

Получается, что поманили молодёжь экзотическим «фруктом» свободы – и подарили ей преимущественно несбывшиеся ожидания.

Стрижка, короткая стрижка – идентификационный знак, для своих. Но, к сожалению, это было также знаком и для несвоих, а потому самые предусмотрительные эмансипе (были они таковыми по мировоззрению или лишь отдавали дань моде) имели в запасе хотя бы парик для камуфляжа на случай занятия местности милитаристскими войсками. И в столкновении с последними эти женщины (независимо от того, по каким причинам они приняли новый стиль) расплачивались одинаково: при занятии города милитаристскими армиями именно по этим внешним признакам многие женщины не просто расставались с жизнью, они подвергались каким-то садистским убийствам: их и насиловали-то вовсе не для удовлетворения похоти, а как бы ритуал совершая, им вырезали груди (которые эти женщины перестали стягивать) и прочее. Их иногда скальпировали. Их уничтожали как не просто врагов, а как нечто демоническое, как нечистую силу[337].

«История, – заметил ещё полтора столетия тому назад французский политический деятель Алексис де Токвиль, – похожа на картинную галерею, где мало оригиналов и много копий»[338]. Это более чем подходит к истории эмансипации женщин: в любой стране происходят сходные процессы (разнятся лишь сроки и скорости). В произведениях Мао Дуня прежде всего примечательно то, как полно и выпукло на многих страницах он показал, что новые женщины Китая стремились (как и во всех странах, повторюсь, на всех континентах) едва ли не в первую очередь сменить свой имидж, поменять архетип женщины, сложившейся исторически. Как и в других странах, китаянки, избравшие путь эмансипации, стригли волосы (как бы освобождаясь от привычного того самого длинного волоса, который во многих культурах рифмовался с коротким умом). Они переставали бинтовать грудь, как принято в китайской (и японской) культуре. Они меняли стиль одежды, макияжа и, самое главное, стиль поведения, чем, естественно, вызывали «разные толки», и их обвиняли в легкомыслии и распущенности, и отнюдь не все их передовые единомышленники-мужчины признавали за ними, прежде