Солдат удачи. Исторические повести - Лев Вирин

«Тут-то я и погибну. Один остался.— подумал Гордон. — Может, попытаться? Матерь Божья, помоги!».

Прикрыв голову палашом, дал шпоры! Кобыла не подвела. Сши­бая стоявших на пути, они пролетели через ворота.

Подход к воротам защищал форт — земляной вал с палисадом. В нём также было двое ворот. Пошире, справа, там стояли трое драгун краковского епископа. Поуже, слева, — кучка простолюдинов.

«Авось прорвусь! — Патрик помолился и повернул кобылу влево. — Выручай, милая!».

Бородатый мужик целил в него из мушкета. Гордон пригнулся к самой шее коня — пуля прошла мимо. Так трудно держаться без седла на скачущей лошади! Тут другой мужик рубанул его по голове косой, насаженной на длинное древко. Кабы не добрая бердская шапка из тол­стой воловьей кожи, был бы конец. Спас Господь милосердный!

С залитым кровью лицом, оглушённый Патрик всё же добрался до своих.

— Гордон! Жив? — удивился ротмистр Дункан. — Повезло тебе.

Они хотели захватить усадьбу того арианина, но встреченный слуга сказал, что там уже поляки, — опоздали.

Оставалось идти на Краков.

Вдалеке, в утреннем тумане, двигался большой отряд кавалерии. Ротмистр решил переправиться через Дунаец. Всем конным приказал перевозить пеших, бежавших из города. На берегу уже собралась толпа цыганок в пёстрых лохмотьях. Удивительно, сколько сброда следовало за полком графа Делагарди!

Сзади Гордона взгромоздился толстый, красномордый шотлан­дец — главный обозный полка. Ледяная вода доходила до брюха лоша­дей, пришлось поджимать ноги. Патрик перевёз его благополучно. Вторым рейсом к Патрику посадили двух цыганок. Одну — спереди, другую, худую дылду, — сзади. Девки визжали, дёргались.

«Того и гляди, опрокинут кобылу». Гордон обругал их нехоро­шими словами. Чтобы не упасть, пришлось опустить ноги в воду. Бо­тинки промокли. Скоро Патрик промёрз до костей.

Тем временем подъехал конный отряд. Оказались свои, рейтары из эскадрона, ушедшего с Форгелем. Они тоже попали в засаду, и ушли живыми далеко не все.

Со стен города начали палить из пушек. Но, должно быть, кто- то по неопытности поднёс огонь к бочонку с порохом. Там прогремел взрыв.

Объединившись, пошли на Краков. В оставленной хозяевами шляхетской усадьбе рейтары бросились в комнаты — грабить.

А Гордон — в конюшню. И не ошибся, нашёл седло и с полведра овса. Из рук Патрик накормил свою вороную красавицу. Ведь столько раз спасала его этой ночью. Потом пошёл в дом. Всё ценное уже разо­брали. Но и Патрику повезло. Ему досталось хозяйское бельё. Гордон тут же надел его поверх своего. Разрезал пополам шерстяной платок, обмотал ноги. Стало теплее.

Горькая дорога отступления! Снег, ледяной ветер и страшная усталость. Конным полегче, а пешим совсем худо. Шагай без оста­новки. Кто упал, тот уже не встанет. Останется мёрзлой куклой на обо­чине.

Столько трупов по сторонам, на них уже и не смотрели! Однако, увидав брошенных у дороги замёрзших младенцев, Патрик содрог­нулся.

Впервые мелькнуло в душе сомнение: «Правильно ли я выбрал военную стезю? Не божеское дело эта война! И так трудно остаться здесь христианином».

Гордон совсем не чувствовал окоченевшие ноги.

«Не дай Бог заснуть! — думал он. — Упадёшь — не встанешь».

Подъехал Дункан:

— Живой ещё? Держись! — заметил Ротмистр. — Скоро привал.

Только когда стемнело, отряд добрался до жилья. Дункан провёл раненого в тёплую комнату корчмы, где собрались офицеры, усадил возле печки. Лекарь перевязал Патрику рану на голове, но зашить большой кусок кожи, свисавший на затылок, было нечем. Тут, у очага, Патрик согрелся.

Пару дней солдаты прожили в жалких, чёрных сушилках. Потом приехал подполковник Форгель. Он с частью рейтар добирался до Кра­кова дальней дорогой. Остатки полка перевели в Казимеж, предместье Кракова. Перед этим приказано было устроить смотр.

С утра рейтаров вывели на широкий луг. Орали капралы, равняя строй, матерились рейтары. Ротмистра Дункана услали в Варшаву с до­несением, поэтому роту строил лейтенант Барнс, сухопарый англича­нин. Рядом строился эскадрон ротмистра Хальберштата. Его лейтенант, Клаус, подъехал к Барнсу и рявкнул:

—              А ну-ка, отодвинь своих болванов саженей на пять!

—              Какого чёрта ты здесь командуешь? — удивился Барнс. — Да ещё так нагло!

Джек Барнс в полку — новичок. Откуда ему знать, что Клауса давно кличут Бешеный пёс. Из-за любого пустяка лезет в драку и каж­дый месяц дерётся на дуэли с кем-либо из офицеров.

Вот и сейчас Клаус взорвался, выхватил шпагу и ударил ею плашмя Барнса по спине. При этом так теснил англичанина конём, что тот и шпагу вытащить не мог.

—              Во имя Господа! — возмутился Гордон. — Неужели мы стерпим это?

—              Тише, Патрик! Не лезь ты в их ссору.. — попытался остановить его сосед.

Но Гордон пришпорил Блекбёрд и выскочил из ряда с обнажён­ным палашом:

—              Защищайтесь, лейтенант!

Бог знает, чем бы это кончилось, но подъехавший ротмистр при­ставил к его груди взведённый пистолет:

—              Рейтар! На место марш!!!

Патрик оглянулся. Лейтенант Барнс уже отъехал на пару сажен и стоял с обнажённой шпагой. И два офицера вклинились между ним и Клаусом, препятствуя столкновению.

—              Сюда, Патрик! Скорее!! — орали друзья.

Медленно, стараясь сохранить достоинство, Гордон стал в строй.

После смотра Барнс подъехал к нему, пожал руку:

—Спасибо, дружище. Сей наглец чуть не выставил меня посме­шищем перед всем полком. Поруха чести. Ты меня выручил, и я этого не забуду.

Вечером была дуэль Барнса с Клаусом. Впрочем, большой чести лейтенант Барнс не снискал.

Через неделю солдаты перешли из Казимежа на квартиры в замке. И Барнс уговорил Патрика разместиться с ним вместе.

Настало Рождество. У лейтенанта Барнса собрались друзья: квартирьер полка Фридрих Альтсдорф и корнет Ян Рудачек. Джек любил посидеть за бутылкой в доброй компании, а тут такой день! Хо­зяйка приготовила знатный ужин: жаренный каплун23, карп под белым соусом и бигос24. Патрик помогал ей накрыть на стол.

Рождество для каждого — святой день. И хотя рождественские гимны Патрик и Ян пели на латыни, Джек — по-английски, а Фридрих тянул хриплым баритоном «Штиле нахт, хейлиге нахт»25, это никому не мешало. Впрочем, скоро перешли к обычным заботам. Рудачек, лихой парень, авантюрист, поддразнивал Альтсдорфа:

—Мы намедни усадьбу очистили, так моя доля: золота на шесть дукатов да кафтан знатный, бархатный. Ты, небось, и за три месяца столько не заработаешь, тыловая крыса.

Фридрих только улыбнулся в густые усы:

—Что ты понимаешь, щенок? В полку, после Форгеля, я самый главный. Воюем полгода. А в бою сколько? Неделю? Остальное время на квартирах. Вот и гляди: приходим в местечко, я к старосте или к войту, ежели городок частный, какого магната: «Дзень добрый, пан, мы с постоем». А для него постой — хуже чумы! Меня в горницу, кормят, поят и тихонько спрашивают: «Может, вы в соседней деревне Голый- пуп станете? А мы вам двадцать талеров». Поторгуемся. Полк станет в деревне, а я, кроме тридцати талеров, ещё и от жидов получу богатый подарок. Да за эту кумпанию я на полдома скопил. Наберу ещё столько, уйду в отставку и женюсь.

—              А много ли вы потеряли в Новом Сонче, господин квартирмей­стер? — спросил весьма заинтересованный Патрик.

—Нисколько. Все своё добро я отослал в Краков вместе с супру­гой господина подполковника. Думать надо! — Фридрих, налил чару мёда и выпил её. — Коварная штука, их мёд! Пьёшь, как воду, а потом с места не встанешь. Но вообще-то, ты прав, парень. Война как-то не туда повернула.

—Верно, — кивнул Барнс. — Осенью казалось: всё, победа наша. Ян Казимир после разгрома бежал в Силезию. Его все со счетов сбро­сили. А нынче возвращается да не один! С ним этот изменник, маршал Любомирский, со своим войском, да и другие магнаты туда же. Слы­шали? Крымский хан шлёт ему сто тысяч татар.

Ян Рудачек закрутил длинный ус: