Небеса - Анна Матвеева

"Прекрати рыдать, Зоя, ты зря расходуешь бесценную энергию космоса! В гробу - пустая оболочка, футляр, покинутая скорлупа - как еще тебе объяснить? Сашенька уже на главной орбите, я видела, как она беседует с Небесными Учителями. Надо радоваться, что ее путешествие окончилось удачно, а ты рыдаешь - зачем, Зоя?"

Мама послушно стряхнула слезы и жалко улыбнулась. Бугрова уже покидала зал прощания, не дожидаясь, пока гроб уедет в печь. За ней потекла струйка незнакомых гостей - может быть, они пришли сюда, зная о дружбе Бугровой с моими родственниками?

Алешина мама долго дрожала подбородком, прежде чем кинуть вслед уходящей горстку слов - как пригоршню мелких камешков: "Это кто тут футляр? Ты о ком так сказала, а? Ну-ка вернись, она еще будет над гробом моей дочери так выражаться!" В этот миг Лидия Михайловна была недосягаемо высока, и я гордилась ею - она одна из всех вступилась за Сашеньку, и вся, отобесцвеченных волос до больных ступней, с трудом втиснутых в туфли, негодовала и кипела, как позабытый чайник.

Бугрова не подумала отозваться, прямая, мясистая спина была гордо вынесена из зала, никто не обернулся на подбоченившуюся, злую Лидию Михайловну.

Чуть раздосадованная сбоем церемонии, бархатная священница предложила нам проститься с Александрой Евгеньевной Ругаевой. Я чувствовала близкое пламя крематорских печей и не хотела пускать сестру к языкам огня.

Я не знала, почему Сашенька так яростно настаивала на кремации. Возможно, причиной был очередной "космейский" бред - сжигание тела расчищает дорогу к небесам. Первый раз в жизни я представляла небеса не призрачно-голубыми, но лютого, синего цвета. Вращаются белые звезды, переглядываются планеты, и на орбите сидит наша Сашенька, свесив ноги в густую, космическую ночь.

...Мы прощались с ней, неловко прикасаясь губами к ледяному лбу. Свежий запах хризантем спорил с запахом умершей плоти. В нише открылись дверцы, и гроб въехал в них ловко, как автомобиль в привычный гараж. Дверцы закрылись, священница склонила голову, и все побрели к выходу, пытаясь не думать о том, как начинается пир голодного пламени.

ГЛАВА 19. НАСЛЕДСТВО

Петрушка получил нотариально заверенное право звать меня "мамой", теперь этот маленький человек, в неделю лишившийся обоих родителей, занял главный трон в моей жизни.

Прежде меня нисколько не интересовали дети. Многие мои ровесницы давно обзавелись потомством. Мать соученицы однажды заманила меня в гости, так хотелось похвастаться недавно родившейся внучкой. Соученица одной рукой удерживала младенца на весу, другой приподнимала левую грудь, чтобы ребенку было удобнее сосать. Интимная сцена вызвала раздражение: зачем мне знать, как выглядит раздутая грудь одноклассницы, к которой намертво прирос младенец. Некрасивый, в красных пятнышках, младенец сосал грудь так яростно, что глаза у него закатывались, и халат матери намок от молока - оно просачивалось наружу бесформенным пятном, как если бы сарафан надели поверх мокрого купальника. Я не умилялась, а поскорее сбежала - в мир без детей.

Я думала, что не хочу стать матерью. И ошиблась - как обычно.

...Сашенькины похороны сильно растянулись во времени - так растягиваются свадьбы, чтобы приветить всю родню. Прах выдали не сразу, и половину бывших на кремации людей смыло в будничную жизнь. Даже отец не дождался: Лариса Семеновна объясняла по телефону, что у него прихватило сердце. Тяжеленькая урна, выданная мне под роспись, не имела к сестре никакого отношения - в ней могло находиться что угодно. Урну я везла домой троллейбусом, в пластиковом пакете с изображением Моны Лизы.

Письмом Сашенька просила развеять ее прах рядом с могилой мужа, она не поленилась прописать этот завет отдельной строчкой. Все, что касалось ее похорон, было описано очень четко, даже судьба Петрушки не дождалась подробных распоряжений.

Завещания у сестры не имелось, а Лапочкин свое составил. Квартиру, автомобиль "BMW", банковские счета в Люксембурге и Цюрихе Алеша завещал жене Александре и сыну Петру. На книжные тайники документ даже не намекал.

Носатая, матерая юристка долго крутила листы завещания: мне казалось, она хочет свернуть из них самолетик, да и выпустить на волю из открытого окна. Наконец, юристка разлепила губы и молвила, что я становлюсь официальной Петрушкиной опекуншей, а также распорядительницей унаследованного ребенком имущества. "Имейте в виду, гражданочка, после таких людей остаются приличные долги", - предупредила меня юристка, выцарапывая из пачки сигарету.

Встречаться с юристкой мне пришлось едва не сразу после похорон - мама опасалась претензий со стороны Лидии Михайловны и всячески торопила оформление наследства. Это была рядовая инерция - мама подталкивала меня, а ее, маму, толкала Бугрова, желавшая угоститься наследным пирогом. Увы, мадам дурела от близости чужих денег так, как кошки дуреют от валерианы.

Что до Алешиной мамы, то она не выказала никаких дурных качеств. По завещанию Лапочкина ей отходила немаленькая сумма денег, а я, поразмыслив, отдала ей "BMW". Петрушке автомобиль был покамест ни к чему.

Единственное, с чем заспорила Лидия Михайловна, - это с Сашенькиным желанием развеяться по воздуху. "Я понимаю, мы должны уважить смертную волю, - она выдавала каждое слово, как мелкую монету в кассе, - но если они в жизни лежали вместе, пусть и после будут рядом". Лидия Михайловна расплакалась: "Как же, Глаша, я буду к ней приходить? И так схоронили неотпетую!" Я крепко обняла эту чужую тетку - вот так, она вновь не пострашилась сказать вслух слова, которые мы все трусливо думали.

...Рядышком с Алешиной могилой вырыли еще одну яму: туда легла урна, и ее быстро, словно стыдясь, закидали землей - мама почти не плакала, и только Лидия Михайловна старалась за обеих. К счастью, Кабановича на кладбище не было, как не было и Бугровой.

Валера привычно развез нас по домам, и Лидия Михайловна громко зазывала его на поминки.

Петрушку я перевезла в родительскую квартиру - мне тягостно было жить в доме, где умерла Сашенька. Я собирала нехитрый скарбик малыша и одновременно с этим паковала Сашенькины наряды в большие пластиковые пакеты с логотипом универсама "Николаевский" - нашла в кухне целую пачку.

Я не понимала маминого стремления поскорее рассортировать и раздать все вещи, что остались после Лапочкиных. По мне, пусть бы они лежали тихонечко в шкафу, никому они, видит Бог, не мешали. Лидия Михайловна предложила сдать эту квартиру знакомым, и я не была против. Главное, что мне надо было унести отсюда до воцаренья новых хозяев, - это содержимое книг, составленных на верхних полках. Плотных, зернистых купюр насчиталось прилично - тридцать тысяч долларов. Я не думала, что узнаю однажды историю этих денег, зато знала, кому они будут принадлежать. Они Петрушкины, и точка. Конечно, я не стану вкладывать эти мятные бумаги с овальным, словно на могильный памятник, портретом в сомнительные финансовые пирамиды. Я не буду рисковать наследством сына.

Сын? Слово впервые пришло мне в голову тем днем, в квартире Лапочкиных - оно сладко кольнуло меня изнутри. Я не собиралась хитрить с мальчиком, и когда он вырастет, обязательно узнает о Сашеньке и Алеше. И никогда не услышит про Кабановича: эта подробность непосильно тяжела.

Деньги я сложила в очередной пакет из универсама - сверток получился толстеньким, как юбилейный подарок. Тогда же, кажется, я решила забрать с собой любимую книгу Сашеньки: смугло-желтый томик сонетов стоял на обычном месте, словно ожидая знакомых рук. Я открыла книгу и на лету поймала конверт. Подписан "Ругаевой А.Е.".

Аглае Евгеньевне. Или Александре Евгеньевне? Из двух возможных адресатов в живых был один, и я разорвала правый бочок конверта. Вновь Сашенькин почерк, в углу - дата: вечер накануне похорон Лапочкина.

"Глашка,

я знаю, что ты заберешь сонеты, поэтому и оставляю в них письмо. Жаль, что ты не захотела и не смогла понять Огромную Радость, которую дает людям "Космея". Поверь, я ухожу из этой гадкой жизни в другую, и лучшую. Жаль всех вас, оставленных прозябать в юдоли скорби. Как противен ваш мир, как предсказуемо проходят мелкие и скучные жизни... Ты никогда не представляла себе свою старость и смерть? Свою, Глаша, а не чужую.

Есть две вещи, о которых я должна рассказать тебе прежде, чем попрощаться надолго. Отнесись к ним, пожалуйста, всерьез, без дурацких своих шуточек.

Первое.

Алеша в последние месяцы занялся не своими делами, он начал общаться с темными силами: поверь, я знаю, о чем говорю. Его партнеры затеяли чуть не религиозную революцию, деталей я не знаю - мы общались очень мало, и даже если он рассказывал мне что-то, я не всегда могла его услышать. Я почти все время отдавала Орбите и не всегда присутствовала в физическом теле.

У Алеши были громадные долги. Его счета в Цюрихе и Люксембурге арестованы - на них можете не рассчитывать. Через полгода максимум ему пришлось бы скрываться от кредиторов. Он рассказал мне, что получил от новых партнеров большую сумму - и решил хранить ее дома, в книгах. Самые дурацкие книги, на верхних полках. Это все, что у нас есть, и я прошу тебя отдать половину денег Марианне Степановне: обязательно сделай так, Глаша, это моя воля.