Записка самоубийцы - Валерий Георгиевич Шарапов

– Фото где-то там, – напомнил Акимов. – Только оно-то на кой тебе? Тебе и нужно для рапортов описание. Саныч, ну что ты как маленький? Отрапортуй: провел, мол, работу, ничего не обнаружил, – и с рук долой, благословясь. Какой с нас-то спрос?

– К тому же, может, она его сама где посеяла, – подхватил Саныч, рассматривая найденное изображение.

– Там конфликт был. Поскандалили с домработницей по поводу оплаты, та и хлопнула дверью. Теперь генеральша орет сиреной: мол, после нее кольцо пропало, а домработница – морду топором: в глаза не видела, отчепятков нетути, и вообще докажите, что я украла, а то рабочую женщину каждый норовит оклеветать.

– Трудовой люд страдает первым, – подтвердил Остапчук и хотел еще что-то прибавить, но тут в отделение заявилась Анна Филипповна Приходько с очередным букетом жалоб.

Иван Саныч немедленно принял суровый неприступный вид, но тетка Анна и не глянула в его сторону – малоавторитетный, чтобы выслушивать ее ценные сообщения. Она подсела к Акимову.

Как Машкин был камушком точильным для Сорокина, так тем же выступала тетка Анна для Акимова. Тот, подавив надрывный вздох, выслушивал сообщение гражданки Приходько относительно вопиющих фактов отливания растительного масла из ее личной бутыли и похищения керосина. По лицу Палыча было ясно, что надежду на избавление он давно оставил, теперь лишь воспитывает характер.

– И вот тут эта зараза, которая Альбертовна, – говорила тетка Анна, – буркалы свои вываливает и ну блеять: я понятия не имею, о чем вы толкуете, и как же вам не совестно. А я ей – если вы, вашу…

– Не ругайтесь, стыдно.

– …мне ли должно быть совестно, а не вам, которая чужое масло и горючку себе за фижму льет, во встроенную посуду…

Остапчук не выдержал, хрюкнул. Акимов аж писать перестал:

– Анна Филипповна, ну не до такой же степени! Вам бы романы сочинять.

Тетка с готовностью взбеленилась:

– Ты что же, честной женщине не веришь?

– Да верю, верю, – поспешно сказал Сергей, – просто не хочу ни малейшей детали упустить. Так что давайте поступим так: идите домой и там, в тиши, в покойной обстановке, все подробно распишите. А то, видите ли, посетители дожидаются.

Тут как раз они и появились – Аня Мохова и Колька Пожарский с ней. Тетка смерила их пренебрежительным взглядом:

– Баре невелики, обождут.

Однако тезке ее тоже палец в рот не клади. Уперев руки в боки, она начала:

– У нас равенство доступа в милицию. Так что ежели сейчас товарищ капитан…

– …лейтенант, – напомнил Акимов.

– Будете, – уверенно пообещала Анька, – меня не примет, то я такой тарарам устрою – не рады будете! У меня дело, не требующее отлагательств, так что моя очередь. Освободите место.

– О как, – удивился Остапчук, в целом одобряя происходящее.

Почему-то тетка Филипповна не взорвалась, как грязевая бомба, а вполне спокойно поднялась и распрощалась, жалостливо бросив в Анькину сторону:

– Сиротка-то, господи…

Ушла наконец. Акимов поинтересовался:

– Ну-с, что скажешь? Выкладывай.

Но Анна уже выложила на стол бумагу:

– Документ у меня с описью тетенькиного имущества. Смотрите, что тут написано: пальто демисезонное.

– Пальто, – согласился Сергей, – темное.

Он ни в чем ином, кроме этого пальто поверх платья, Царицу не видел, разве что в сильнейшие морозы она надевала сверху шерстяной платок.

– Седьмым пунктом: демисезонное пальто, серое, с пятнами бурого цвета и следами пыли.

– Так, – снова согласился Акимов.

Анька требовательно спросила:

– Что за следы? Что за пятна?

– Мало ли… – начал было Акимов, но смолк.

Не могла такая чистюля, как Тамара, носить пыльное, тем более заляпанное пальто.

– Много! – резонно возразила Анька. – На пальто какие-то бурые пятна, а что за пятна? Откуда они, скажите на милость?

– Откуда же?

– Это не мое дело – на вопросы отвечать, – напомнила Мохова. – Мое дело – их задавать.

– Так-то можно что угодно напридумывать, – подал голос Остапчук.

– Она, Иван Саныч, не придумывает, – встрял Колька, – она сомневается, это ее право.

– Ты еще тут! – традиционно вскинулся сержант, но товарищ и. о. руководства остановил:

– Погоди, Иван Саныч. Товарищ Мохова, как близкий человек покойной, имеет полное право задавать вопросы. Иное дело, что вопросы не по адресу и мы вряд ли чем поможем.

– Что, времени нет? – едко спросила Анна.

– Нет, – признался Акимов. – И трупа нет, кремирован. И помещения в том виде, в каком оно было, тоже уже нет.

– Как же допустили, Сергей Палыч? – спросил Колька.

– Я вам еще раз втолковываю: следствие вели не мы. Николай, уж ты-то присутствовал, должен знать, как дело было. Приехали, сели, припечатали: самоубийство.

– И концы в воду, – закончил Пожарский. – Ну а вы с чистой совестью по своей части отрапортовали: в конфликтах не замечена, угроз не поступало…

– Так и было.

Помолчали. Потом слово вновь взяла Анна:

– Ясно. Дайте адрес Сорокина.

После того как ребята ушли, опера долгое время молчали. Остапчук снова сердито зарылся в бумаги. Акимов, плюнув на обещание, данное Вере, закурил одну, потом вторую сигарету. Думали они об одном, говорить не было никакой охоты. Лишь с полчаса спустя Иван Саныч не выдержал:

– Нет, ты глянь на них. Пришли уму-разуму учить… мы-то чем виноваты? Все сделали, как положено, всю информацию предоставили, ничего не утаили.

Сергей вздохнул:

– Ой ли? Допустим, про ревизию, претензии напрасные и о ссоре с директором они и без нас узнали. А будем говорить с тем же Машкиным?

– Что с Машкиным? – взъелся Саныч. – Исключая то, что кина тогда не было в клубе, на него ничего нет.

– Протоколы заседания можно глянуть.

– А он как сочувствующий!

– Саныч…

– Прочего не припоминаю, – решительно оборвал Остапчук и попытался вновь углубиться в изучение бумаг. Сергей не позволил:

– Я припоминаю. С год назад, пребывая в обострении, писал на нее анонимки, как раз по поводу продуктов: расходует не по нормам, формирует «остатки». Вот эту-то анонимку, если покопаться в архивах, мы и найдем.

– Так то ж Мироныч, к тому ж в обострении. Вон бабы судачили, что он Тамаре проходу не давал с любезностями. Да и Ткач-письмоносица жаловалась: заказные письма ей замучилась таскать, а он еще и встречал, уточнял: принесла ли? И что сказала, и как посмотрела, и прочее всякое. Больной человек.

– Больной, но мы-то вроде здоровые, должны были бы…

Остапчук, потеряв терпение, оборвал:

– Так садись и пиши на Петровку покаянное письмо – и посмотри, что тебе ответят, главное, чтобы цензурно. Полетишь в форточку вслед за Сорокиным. Ты что до меня донести хочешь, что Мироныч из любви да ревности Тамару пристроил в петлю?

– Бывали случаи…

– Это у тебя из романов?