Гонимые - Исай Калашников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тэмуджин ударил пешней о лед, и ломкий звук удара покатился по реке.
Из-под острия пешни вылетали ледяные брызги, секли лицо. Раздолбив прорубь, он очистил, углубил корыто и кожаным оледенелым ведром стал черпать воду.
К водопою потянулся скот. Лошади в серебре инея подходили к корыту, шумно втягивали воду и резво, играя селезенкой, бежали на пастбище.
Степенно, лениво спускались к воде быки и коровы, теснясь, дробно стуча копытами, сбегали овцы, толстые в своих теплых шубах.
Тэмуджин черпал и черпал воду. Брызги, падая на унты, на кожаные штаны, на полы шубенки, застывали, и скоро одежда, унты залубенели, перестали гнуться.
Напоив скотину, он обколотил палкой лед с одежды и пошел в курень.
Тайчу-Кури уже, наверное, запряг быков и ждет его. Надо ехать в лес за дровами. Возвратятся из лесу, будут возить воду к юртам нойонов, а вечером нужно снова поить скотину. После водопоя он должен зайти к Аучу-багатуру или Улдаю, рассказать, что сделал за день. Это самое трудное.
Из куреня с шумной ватагой нукеров выезжал на охоту Таргутай-Кирилтух. Промерзшие за ночь кони нетерпеливо перебирали ногами, уминая рыхлый снег. Тэмуджин свернул с дороги, остановился, пропуская всадников. К нему подлетел Аучу-багатур, зло крикнул:
— Ослеп? Не видишь своего господина? Кланяйся!
Тэмуджин смотрел мимо него, молчал. Он теперь всегда молчал, когда они ругали его или издевались над ним. Кланяться Таргутай-Кирилтуху? Нет!
Выделывать овчины, рубить и возить дрова, собирать сухой навоз пожалуйста. Но головы своей перед ними он, сын Есугея-багатура, не склонит. Он никогда не будет таким, как дядя или Хучар, не унизит своего рода.
— Я кому говорю?!
Конь Аучу-багатура, оскалив широкие зубы, храпя и обдавая горячим дыханием, теснил Тэмуджина в сугроб. Он попятился, упал, и тут же удар плети ослепил его.
— Оставь! — сказал Таргутай-Кирилтух.
Тэмуджин сел, вытер снегом лицо. Рубец, оставленный плетью, горел, из глаз бежали слезы.
Увидев его, Булган охнула.
— Это кто же тебя так? Они?
— Они, — глухо подтвердил Тэмуджин. — Злобный пес Аучу.
В юрту вошел Тайчу-Кури. От его задубевшей на морозе шубы струился дымок. Он протянул руки к огню, потер ладони, крякнул.
— Холодно как сегодня. — Поднял глаза на Тэмуджина. — Ой, что это?
— Оса укусила, — Тэмуджин гладил пальцами ноющий рубец.
— Ос зимой не бывает.
— Молодец, Тайчу-Кури, все знаешь! Не оса — дурная муха. На них ни зимой, ни летом погибели нету.
— Верно, дурные мухи! — подхватила Булган. — На кого взгляд упал, того и жалят. — Она понизила голос:
— В народе ходят слухи — недолго осталось властвовать Таргутай-Кирилтуху. Шаману Теб-тэнгри открылось будущее. Владеть улусом станет человек с рыжими косами и серыми, как яйца жаворонка, глазами. У тебя, Тэмуджин, голова рыжая. Вот глаза… Не всегда серые. Бывают зелеными, как молодая трава, темными, как ночью вода. Но я все равно думаю: не ты ли будешь нашим повелителем?
— Зачем такие разговоры, мама? — с укором сказал Тайчу-Кури. — Дойдет болтовня до ушей Таргутай-Кирилтуха — не жить Тэмуджину.
— Это не болтовня. Сорган-Шира сам говорил с шаманом.
— Добро бы так, но лучше об этом, мама, помалкивать. Ты, Тэмуджин, оставайся дома. В лес я поеду без тебя.
— Один не нарубишь столько дров.
— Я нарублю.
Тэмуджина всегда удивляла готовность Тайчу-Кури взваливать на себя чужую работу. В душе он даже презирал парня за это, считая его услужливость свойством природного раба. Но сейчас был ему благодарен. Что станет с лицом, если целый день пробыть на морозе?
Он лег в постель, прикладывал к рубцу клочья шерсти, намоченные в холодной воде, думал о словах Булган. Если бы слухи были правдой! А почему бы им не быть правдой? Самим небом его род, род Кият-Борджигинов, предназначен повелевать другими. Так говорил ему еще отец, и Дэй-сэчен, его будущий тесть, говорил то же самое.
Вечером Аучу-багатур прислал за ним нукера. Аучу ужинал. На столе в деревянном блюде высилась гора мяса, стоял котелок с подогретой архи. Аучу пил вино прямо из котелка, кряхтел, смачно обсасывал косточки молодого барашка. Блестели крепкие белые зубы, лоснилось потное лицо, ярко лиловел шрам на покатом лбу. Тэмуджин стоял у порога, чуть склонив голову, чтобы колодка не давила на горло.
— Надо было тебя побить как следует, но наелся, вставать не хочется.
— Аучу вытер руки о штаны, всмотрелся в распухшее, обезображенное рубцом лицо Тэмуджина, и его губы сложились в ухмылку. — Хорошо я тебя дернул?
— Хорошо, — подтвердил Тэмуджин.
Страха перед Аучу-багатуром не было, Тэмуджин смотрел на него со спокойной ненавистью.
— Ты хочешь есть? — неожиданно спросил Аучу.
— Нет, я не хочу есть.
— А выпить?
— Не хочу и пить.
— Видишь, как хорошо тебе живется. И сыт, и от выпивки отказываешься, и в лес сегодня не ездил. Дурак Тайчу-Кури работает за тебя.
— За меня никто не работает. Я не нанимался к вам работать.
— Ты сегодня разговорчивый. Может быть, до тебя дошли кое-какие слухи? А? Не радуйся. Мы вырвем шаману его лживый язык, и слухов не будет.
А тебе надо понять вот что. Случается, богатый в один день становится нищим, сильный — немощным. Наоборот, запомни, никогда не бывает. Господин нередко становится рабом, но раб господином — никогда. Не поймешь этого, до конца своей жизни не снимешь колодку.
— А если сниму? Ты, Аучу-багатур, слуга моего отца, не задумывался над тем, что будет с тобой тогда?
Отхлебнув архи, Аучу зубами оторвал от кости кусок мяса, прожевывая, трудно ворочал лоснящимися челюстями, говорил невнятно:
— Я твоему отцу служил честно. Его не стало — служу Таргутай-Кирилтуху. Хуже или лучше он твоего отца — не мое дело. Я знаю одно: его благополучие — это и мое благополучие. И таких, как я, тут много. Вот почему ты никогда не снимешь кангу!
Аучу-багатур был почти благодушен, не кричал, как обычно, не издевался, и от этого его слова звучали для Тэмуджина с особой силой. В них была страшная для него правда.
— Из уважения к памяти твоего отца дам один совет: смирись со своей участью, тем облегчишь судьбу. Может быть, я сумею чем-то помочь тебе.
Тэмуджин повел плечами. Невыносимо давила колодка. Рубец стянул кожу лица, слезился запухший глаз, дразнил запах мяса. Почувствовал себя маленьким, растоптанным и, боясь своей слабости, сказал с вызовом:
— Мне не нужны ни твои советы, ни твоя помощь.
— Как хочешь… В юрту к дураку Тайчу-Кури больше не вернешься.
Будешь работать у кузнеца Джарчиудая. Помашешь молотом — умнее станешь.
Нукер привел Тэмуджина в маленькую юрту, тускло освещенную гаснущим очагом. Кузнец Джарчиудай, пожилой человек с клочковатыми бровями, угрюмо вгляделся в обезображенное лицо Тэмуджина, проворчал скрипуче:
— У-у, рожа то какая! Я просил подручного, а вы даете разбойника.
Веди его обратно.
— Я ничего не знаю, — сказал нукер. — Говори с Аучу-багатуром.
— И поговорю! Неужели не нашлось порядочного человека? — нудно скрипел кузнец.
Нукер, посмеиваясь, ушел.
Кузнец подбросил в очаг сухих лучин. Пламя вспыхнуло, осветив юрту с черными от копоти решетками стен. За очагом на постели, вытаращив любопытные глаза, сидели мальчик лет десяти и подросток.
— Джэлмэ, бездельник, ты чего сидишь? Принеси аргала.
Подросток сунул ноги в большие гутулы, вышел. Кузнец повернулся к Тэмуджину:
— А ты почему стоишь, будто столб коновязи? Пришел — раздевайся.
Сняв шубенку, Тэмуджин положил ее у порога. Кузнец скосил на него угрюмые глаза, приказал мальчику:
— Чаурхан-Субэдэй, повесь шубу. Нойон даже в колодке любит, чтобы за ним ухаживали.
Если до этого Тэмуджин думал, что кузнец принимает его за обычного колодника и потому так ворчит, то теперь стало ясно: он хорошо знает, кто перед ним. Тоже, видать, верная собака Таргутай-Кирилтуха.
Мальчик поднял шубенку, но не смог дотянуться до вешалки. Тэмуджин отстранил его, повесил сам, сел к очагу.
Джэлмэ принес и аргала, и дров, бросил в огонь смолистое полено, пламя сразу поднялось почти до самого дымохода. В юрте стало тепло, даже жарко. Джарчиудай разогрел на огне суп — остатки ужина, поставил перед Тэмуджином, коротко приказал:
— Ешь!
В котелке плавали желтые блестки жира и темные крошки приправы дикого лука — мангира. Тэмуджин проглотил слюну. Надо было бы, как и в юрте Аучу-багатура, отказаться от угощения. Но очень уж хотелось есть.
Презирая себя, стал хлебать суп. Джэлмэ подсел к нему, потрогал руками колодку, спросил:
— Тяжелая?
— Вот наденут на тебя — узнаешь.
Джэлмэ не смутился. Сел еще ближе, шепнул:
— Ты нашего отца не бойся. Он сердитый, но хороший.
— Тому, кто упал в воду, бояться дождя нечего, — хмуро ответил Тэмуджин.
Утром пошли работать. Кузница была в соседней юрте. У маленького горна с кожаным мехом на обожженной чурке стояла наковальня, возле нее на крючках висели клещи, молоточки, у дверей кучей лежали ржавые железные обломки. Джарчиудай заставил Тэмуджина разжигать горн, сам гремел железом у наковальни, искоса смотрел за его работой. Тэмуджин надавил рукоятку меха, воздух с шумом ворвался в горн, пламя загудело, охватывая угли. Он надавил на рукоятку сильнее, и горячие угольки брызнули во все стороны.