Фараон - Карин Эссекс

Уже почти рассвело. Ирас уснул на постели царицы и тихо похрапывал; его накрашенные ресницы едва заметно трепетали во сне. Клеопатру тоже клонило в сон, но ей нужно было дождаться доклада Сидонии, хозяйки проституток.

Конечно же, Антоний скоро должен будет выдохнуться. Он уже не молод, и у него не осталось прежней энергии. Или осталась, но только не по отношению к ней?

Солнце никак не вставало. Что-то сдавило Клеопатре грудь. Она не могла вздохнуть. «Если я не смогу дышать, я не смогу спать, — подумала Клеопатра. — В наши дни отдых — товар редкий и драгоценный».

РИМ

Шестой год царствования Клеопатры

Они прибыли тихо, в соответствии с пожеланиями Цезаря, — настолько тихо, насколько это возможно в Риме, городе сплетников, для царицы с юным царевичем и свитой из сорока человек. Цезарь поселил их на тихой, спокойной вилле, на юго-восточном склоне Яникульского холма, откуда неизменно любопытная Клеопатра могла смотреть на город, не давая его обитателям лишнего повода чесать языком насчет ее царственного присутствия.

Цезарь не просто не хотел вызывать лишних сплетен по поводу своей любовницы. Он был уверен: его сограждане-римляне воспримут сына Цезаря, рожденного царицей, — сына, которому предстояло стать царем богатого и могущественного народа, — как острие угрожающего им кинжала. Цезарь надеялся, что Клеопатра довольствуется прекрасным видом на оливковые рощи, перемежаемые кипарисами, и на округлые холмы, не по сезону буйно поросшие полевыми цветами. Сейчас стояла осень, самое чудесное время года в Риме, когда солнечный свет становится так прекрасен, словно его изливают глаза нежной и благосклонной богини. Даже Клеопатре — царице цариц, властвующей в великолепной Александрии, — вряд ли нашлось бы на что пожаловаться.

В конце концов, они были вместе. Именно этого и желала Клеопатра; ведь она в каждом письме намекала, что хотела бы привезти своего сына в город его отца.

Цезарь знал, что ему придется столкнуться с проблемами. Злые языки примутся распускать слухи об истинной природе ее визита, о разнице в возрасте между ними, о планах, которые строит Цезарь, и о том, какое место он отвел в своих грандиозных замыслах чужеземной царице. Но стоило заплатить эту цену, чтобы снова увидеть ее лицо, услышать ее голос, звучащий музыкой даже тогда, когда она обсуждала серьезные вопросы. И убедиться в том, что его отцовство не вызывает ни малейших сомнений — настолько ребенок сходен лицом и телом с самим Цезарем.

Мальчик пошел скорее в отца, чем в мать; впрочем, так и должно быть с сыновьями. Клеопатра права: у Маленького Цезаря была необычно длинная для годовалого ребенка шея, и он горделиво держал царственную голову. Глаза у него оказались голубыми, как у первого Птолемея, почти того же цвета, что и у Александра; во всяком случае, так думала Клеопатра, не догадываясь о том, что глаза бабушки Цезаря по материнской линии и глаза Венеры имели тот же оттенок цвета сумеречного неба. Было также похоже, что мальчик унаследовал отцовскую форму лба и более светлую кожу. Хотя Цезарь провел на солнце столько времени, что уже не знал, какого цвета у него кожа на самом деле. Умный и горделивый вид ребенок мог унаследовать от обоих родителей.

Но какое же это волнующее ощущение — смотреть на лицо, столь похожее на его собственное, узнавать собственный характер и собственные черты в новой, едва начинающейся жизни! Когда Цезарь впервые взял мальчика на руки, вечно недовольная Хармиона уставилась на него так, словно у него недостаточно было ума и силы, чтобы удержать мальчишку, весящего двадцать фунтов. Ощущение тщетности, с которым Цезарь сражался так недавно, растаяло под проницательным взглядом его ребенка.

Цезарион был замечательным мальчиком, не похожим на прочих детей, таким красивым и серьезным, будто он уже осознавал высоту своего положения.

Клеопатра отобрала себе в спутники самых умных и самых верных. Все слуги находились под присмотром безжалостной Хармионы, устраивавшей им головомойку за малейший намек на скуку, или недостаток терпения, или даже за неграмотную речь — чтобы они не засоряли слух восприимчивого к языкам ребенка. Клеопатра была уверена, что мальчик унаследует ее способность к языкам, хотя Цезарь полагал, что подобный необычайный талант — это дар богов и по наследству не передается, в отличие от цвета глаз или волос.

Цезарь надеялся, что Клеопатра не слишком разочаруется, если мальчик, подрастая, не во всем будет отвечать ее ожиданиям. Ему приходилось видеть, как честолюбивые матери причиняли вред сыновьям. Впрочем, иногда, как случилось с Сервилией и ее сыном Брутом, а также с его собственной матерью, большие ожидания приводили к прекрасным результатам. Ну да неважно. Теперь Цезарь сам будет влиять на это крохотное существо. Он научит его воевать так, как умеет один лишь Цезарь, и научит думать — хотя для этого Клеопатра привлечет еще ученых из Мусейона.

Как и просил Цезарь, Клеопатра привезла с собой в Рим по крайней мере одного из своих ученых — Сосигена; его длинная борода коснулась земли, когда он приветствовал Цезаря.

Свита царицы была такой же необычайной, как и все, что ее окружало. Всем заправляла Хармиона, опекавшая царицу и юного царевича, как дикая кошка своих котят. Она даже на Цезаря посматривала угрожающе, словно давая ему понять, что, если он расстроит ее госпожу, она может и кастрировать его среди ночи. В доме поговаривали — с ее попустительства, — что жизнь Хармионе не дорога и что она живет только ради службы царице, для которой готова на все.

Цезарь даже задумался, встречался ли ему второй такой же властный человек, как старшая придворная дама Клеопатры, и решил, что, пожалуй, нет.

Кроме Хармионы и нескольких женщин Клеопатра захватила из Александрии своего любимого астролога, какого-то неистового философа, в задачу которого входило развлекать гостей царицы умными беседами, и жутко накрашенного евнуха, личного парикмахера царицы, — Клеопатра заявила, что без его таланта она никогда больше не появится на публике. Цезаря бросало в дрожь при одной мысли о том, что римляне могли бы сделать с подобным существом. Лучше уж никому его не показывать.

Клеопатра с гордостью представила Цезарю двух морщинистых греческих инженеров: она была уверена, что их идеи приведут Цезаря в восторг. Кроме слуг, в свиту входили писцы царицы, ее личные гонцы, ее парфюмеры, с которыми она сотрудничала, создавая благовония и косметику, личные служанки, прошедшие специальную церемонию посвящения и получившие право прикасаться к царственной особе, портнихи и толстый старик, занимавшийся лишь одним: он подыскивал для царицы заслуживающие ее внимания иноземные драгоценные камни.

Клеопатра привезла с собой собственную прачку, потому что не желала, чтобы к ее одежде прикасались римляне, использующие для выведения пятен разлагающуюся мочу. Также в свиту входили два греческих врача, поскольку, как сказала Хармиона, римская медицина греческому телу на пользу не пойдет. Ах да, еще был необычайно высокомерный грек-повар, уже успевший оскорбить всех, кто работал на кухне, своими «предложениями касательно питания царицы».

Цезарю казалось, что на вилле на Яникульском холме собралась неофициальная делегация, радостно демонстрирующая превосходство греков над неотесанными вояками-римлянами.

Помимо людей, с Клеопатрой прибыло великое множество сундуков с одеждой и личными вещами, ее и ребенка, и еще огромное количество ящиков с подарками, которые царица намеревалась преподнести «своим новым друзьям в Риме». Зная, что ей предстоит принимать у себя Цицерона, Клеопатра доставила некоторые редкие и прекрасные рукописи из Великой библиотеки, а также полный ящик книг в дар библиотеке, которую Цезарь строил в Риме.

Все, и даже жена Цезаря — в особенности жена Цезаря, — умирали от желания встретиться с Клеопатрой. Цезарь знал, что молодость и царственные манеры Клеопатры заставят Кальпурнию страдать. Но наибольшую боль ей причинит вид мальчика, во внешности которого столь недвусмысленно запечатлелись характерные черты рода Юлиев. И все же любопытство Кальпурнии одолело гордость. Несомненно, ее подзуживала Сервилия, с хитроумием стенобитного тарана добивавшаяся устройства празднества на вилле на Яникульском холме. Словом, всем не терпелось увидеть царицу Египта и составить о ней собственное мнение.

Цезарь подозревал, что некоторые мужчины желали также посмотреть, нельзя ли незаметно увести у него Клеопатру — так широко разошлись слухи о ее красоте и очаровании. К счастью, Цезарь еще не вернул обратно Антония, который, несомненно, принялся бы выказывать чрезмерный интерес к столь страстной женщине, как египетская царица. Это было бы неприлично и создавало бы проблемы.