Избранник смерти - Евгений Валерьевич Решетов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне не составило труда поведать трагическую историю, произошедшую недалеко от особняка Кантовых. После моих слов воцарилось потрясённое молчание. Лука рьяно крестился, его белый, как простыня, отец таращил зенки с полопавшимися капиллярами, а лицо Всеволода окаменело. Но внезапно злость исказила лицо Астафьева. Его глаза полыхнули, пальцы вцепились в лацканы моего сюртука, а изо рта вылетел то ли рёв, то ли стон раненого зверя:
— Это ты виноват! Ты со своими интригами! Надо было сразу всё рассказать нам, а не молчать! Из-за тебя и Акулина пропала! А теперь и Лавруша угодил в темницу!
— Всеволод, ты не прав, — холодно процедил я, играя желваками. — Гнев не даёт тебе адекватно соображать. Ты ведёшь себя как неразумное животное.
— Это я-то животное?! — разинул он рот.
— Успокойся, брат! — влез между нами Лука ровно так же, как и в тот раз, когда Астафьев хватал меня за грудки около Чернолесья. — Андрей пытался нам помочь! Отпусти его немедленно! На нас уже люди смотрят!
— Откуда ты знаешь, что помочь?! — окрысился отпустивший меня Астафьев. — А вдруг он продался Петровым?! Что если его слова ложь? Может, Лавруша застал его с поличным?! И это после того, что для него сделал Илья Макарович! Иуда!
— Клянусь, что я никому не продавался, — проронил я и поправил лацканы, чувствуя, что уже сам начинаю закипать. Аж кровь бросилась в голову.
— Я верю вам, сударь, — заявил семинарист.
— И я, — бросил Анатолий Юльевич.
— Дядюшка, вы-то куда? — пренебрежительно фыркнул Всеволод. — Алкоголь уже совсем затуманил ваш разум! Постойте лучше молча.
— Я не позволю оскорблять моего отца! Даже двоюродному брату! — вскинул голову семинарист, уставился на Всеволода пронзительными синими глазами и выпрямился во весь рост, но всё равно едва дотянул до носа Астафьева.
— Судари, прежде чем начнётся уютный, домашний мордобой, давайте подумаем об Илье Макаровиче, — язвительно проговорил я, оставаясь оплотом хотя бы видимого спокойствия в этой буре эмоций. — Его немедленно следует предупредить. Вдруг Петров, узнав о смерти сына, сразу же ринется мстить вашей семье? А кто к нему ближе? Кто остался в Гати?
— Я воспользуюсь телефонным аппаратом полиции, — выдохнул побледневший Всеволод и скрылся в здании. А появился он уже спустя минут пять и сразу же лихорадочно протараторил: — С Гатью нет связи! Разбушевавшееся ненастье где-то провода повредило.
— Надо ехать, — решил я. — Анатолий Юльевич, одолжите мне ваш автомобиль?
— Да, конечно, сударь.
— А почему ты поедешь? — сузил глаза Астафьев.
— Да потому что ты нужнее брату, который за решёткой. А ежели ты поедешь в Гать, то Петров точно спустит на тебя всех собак. И кто тогда поможет Лаврентию? Папа Карло?
— Что ещё за папа Карло? — пробормотал он себе под нос, а затем громко добавил, раздувая крылья носа: — Один ты не поедешь! Мало ли какие у тебя мысли в голове?! Мы ещё не выяснили: Иуда ты или нет. Лука, отправляйся с ним. А вы, дядюшка, примите мои искренние извинения. Гнев затуманил мою голову. Ну вы понимаете… а раз понимаете, то давайте попробуем вместе вызволить Лаврентия. Боюсь, что Акулину нам уже не перехватить. Придётся на время забыть о ней. Но потом… потом мы обязательно найдём её. Весь Париж перероем, но найдём. Я вам обещаю!
Глава 10
Я сел на переднее пассажирское сиденье машины Анатолия Юльевича, а Лука прыгнул за руль и сразу же погнал во весь опор. Да так, что чуть не сбил старуху в ватной жилетке и чернявого парня в черкеске, кои вышли из типичного для Петрограда дворца-колодца. Повезло, что вовремя затормозил. Автомобиль немного протащило по мокрой брусчатке и едва не впечатало в кованный уличный фонарь, который тихо-мирно разбрызгивал жёлтый свет, отражающийся в лужах, оставшихся после дождя.
— Благодарю, Боже, что уберёг от трагедии, — протараторил семинарист, судорожно потрогал нательный крест и снова погнал машину по улицам Петрограда. А уже за городом стал жаловаться на машину, надсадно скрипящую кузовом и воющую мотором: — Раньше-то это хороший был автомобиль. Из самой Австро-Венгрии его привезли. А теперича — корыто. Шофер у нас имелся при семье, так он автомобилем и занимался. А как папенька рассчитал его, так некому стало механизм-то этот поддерживать. Эх-х… по тому году у нас и дворецкий был, а нынче только две служанки да повариха. Что дальше-то будет? Негоже, конечно, стенать и жаловаться дворянину, посвятившему себя Богу, однако человек слаб. Бывают и минуты жалости к самому себе.
— Сударь, а вы почему в семинарию-то подались? — спросил я, вдыхая выхлопные газы, во множестве витающие в потрёпанном салоне.
— Думал, что бог меня проклял, когда дар не пожелал просыпаться во мне, — мрачно изрёк Кантов, столкнув рыжие брови над переносицей. — Знаю, что такое, пусть и редко, но случается даже в самых знатных семьях, однако я начал копаться в себе и пришёл к выводу, что жил неправильно. Потому и стал читать религиозные книги. А потом… потом и в семинарию поступил.
Закончил парень ещё более мрачно, чем начал, словно ему стало совсем тяжело. Может, он уже не рад тому, что очутился в семинарии? В любом случае я не стал развивать эту тему дальше и перевёл разговор в другое русло:
— Есть ли дорога в Гать, которая ведёт не мимо Чернолесья?
— Имеется такая, сударь. Да только крюк большой придётся сделать. И она ещё более разбитая, чем эта. Крестьяне по ней в город на телегах дичь возят, рыбу и прочую снедь. Когда уже кто-нибудь займётся дорогами? Прошлому Императору не до того было, а у нынешнего только одно на уме — как бы власть свою удержать. Вы же ведаете, Андрей, что Александр Третий имел столько же прав на престол, сколько и ещё трое претендентов?
— Нет, ежели честно, — отвлечённо пробормотал я, напряжённо всматриваясь
