В мире поддлунном... - Адыл Якубов

Как удивительно! Малорослый пузан, муравей, а эдакое могущество! И на что устремлена эта сила, куда направлено могущество? На что и куда? Он, Хасанак, по крайней мере, чувствовал, что богатство старого лиса многократно превосходит богатства Ходжи Ахмада Майманди. Но вот увидел «бедность» Али Гариба и понял, что с Али Гарибом история Ходжи Ахмада Майманди не повторится. В петельку, подобную той, куда попал бахвал, бывший главный визирь, нынешний не попадется.

Занятый этими соображениями, гость, можно сказать, не заметил минутной отлучки хозяина.

Али Гариб появился с подносом, на котором стояли округлые глиняные чашечки. Ало-золотистое, цвета вечернего заката вино радужно вспыхнуло, когда хозяин, улыбаясь, поднес пиалку к свече в настенной нише. Любуясь игрой света, сладко причмокивая, Али Гариб сказал гостю:

— Это вино, друг мой, сорок лет спало в погребах. Сегодня, в честь вашего прихода, я велел открыть кувшин, разбудить напиток.

— Благодарю вас, почтеннейший. Это честь для меня, хотя… хотя… если не ошибаюсь… пить вино грех, так вы сами говорили не раз при повелителе нашем…

— Да простит нас, грешных, аллах… К тому же сегодня я так удручен, друг мой, узрев, как недуг мучает покровителя правоверных. Думаю, мы вправе хоть немного развеять свою печаль. Ну, выпьем за выздоровление нашего правителя. Пусть аллах вернет султану здоровье!

«Куда клонит сладкоречивый лис? Видно, есть у него некий коварный замысел!.. Будь осторожней, Абул Хасанак!» — сказал Хасанак сам себе.

Хотел отпить глоток вина, однако столь тонок и ароматен был напиток, что незаметно осушил всю чашу.

— Прекрасное вино, прекрасное, о достопочтенный… Поистине сорок лет не прошли для него даром: дьявол, толкающий нас ко греху, знает, чем можно столкнуть человека с пути…

Ах, Али Гариб, дьявол в образе пузана… Хитер ты, ох как хитер!.. Когда мы вместе с тобой, сладкоречивый лис, пихали в бездну Ходжу Ахмада Майманди, думал ли я тогда, что именно ты, Али Гариб, станешь главным визирем султана? Нет. Иначе стал бы я вступать с тобой в сговор?.. Знал ли и ты, лис, что меч аллаха, покровитель правоверных полюбит меня, Абул Хасанака, больше, чем родного сына, приблизит меня так, как случилось?.. Ну да… случилось… Было так… пока Махмуд не впал в свой недуг. Султан ни одной вечеринки не проводил без Абул Хасанака, на всех пирах Абул Хасанак становился главным виночерпием. Своим красноречием, хвалебными словами, любезностями и скабрезными мужскими шутками он веселил и повелителя, и столпов государства. Доверенный, приближенный к особе государя — таким его считали все. А теперь?

Абул Хасанак захмелел, но не настолько, чтоб утерять способность мыслить ясно и здраво… Да, он слишком понадеялся на благосклонность султана, уверовал в нее, тем самым слишком много врагов себе нажил. Как нерасчетливо вел он себя, будто не зная, что и султаны, самые могущественные, — смертны. И султан Махмуд не будет занимать престол вечно! Ничто, увы, ничто не вечно в этом бренном мире! Все проходит, и все пройдет — бедные и нищие, султаны и шахи, и даже горы проходят.

Дьявол, замурованный в кувшине в течение сорока лет, выйдя на свободу, начал умело делать свое дело: сердце у Абул Хасанака запылало, кровь весело и отчаянно помчалась по жилам. Да и у главного визиря глаза заблестели, стали похожими на начищенные динары, а круглое лицо уподобилось налитому яблоку с красными прожилками.

И все же оба визиря никак не решались начать разговор всерьез.

Угощались. Услаждали себя янтарным вином и красноречивыми заверениями во взаимном уважении и даже в любви друг к другу.

Наконец Али Гариб, погладив яблочно-красные свои щеки, отважился подойти к главному, во имя чего он позвал к себе гостя:

— Нет сомнения, друг мой, никто в государстве нашем не дерзнет отказаться выполнить волю повелителя. Воля сия священна для нас, не так ли? Вы знаете, брат мой, что держатель трона заявил, что наследником престола должен быть не старший его сын, эмир Масуд, а младший… — Али Гариб чуть было и не сказал того, что, как говорится, поместилось у него на самом кончике языка — удержался, краешком глаза взглянул на возлежащего напротив Абул Хасанака да тут же и оторвал от лица гостя свой взгляд. Приумолк.

— Так, так, и дальше… что дальше, господин мой?

— Я почти все уже сказал, — состорожничал Али Гариб. — Мирза Мухаммад благочестивый юноша. Но я, грешный, опасаюсь эмира Масуда. Когда держатель трона объявил своим престолонаследником мирзу Мухаммада, мы с вами, взяв в руки Коран, поклялись в верности этому волеизъявлению государя, повелителя нашего, не так ли? Нет сомнения, что до эмира Масуда дошли сведения о нашей клятве!

Абул Хасанак широко раскрыл хмельные глаза, резко выпрямился над столом.

— Ваша цель? — спросил он вдруг прямо. — В чем смысл ваших слов? Скажите, не таясь, господин мой главный визирь!

— Смысл? Он, по-моему, ясен. Как ясно, надеюсь, что у меня нет никаких плохих намерений! — Али Гариб торопливо разлил вино в пиалушки (бокалы в доме давно забыты), и, когда наполнял пиалушки, короткие руки его подрагивали-, несколько капель золотистого вина упало на белоснежную скатерть, оставив розовые пятна на ней.

— Вы молоды, дорогой мой, это счастливая пора… я же на своем веку стольких бед навидался, да и борода вот посеребрилась, брат мой…

«Ну, и что дальше-то, дальше?.. — мысленно торопил Али Гариба Абул Хасанак. — Открывайся, открывайся, старый лис!»

— Если я, грешный, пригласил вас в свое бедное, убогое пристанище… поделиться решил тяготами, лежащими на душе моей… то лишь потому я это сделал, что почувствовал… меч над нашими головами. Понимаете? Над нашим и… этот меч висит. И над моей и над вашей головой! — неожиданно Али Гариб прослезился. — Еще раз, брат мой, повторяю: веление султана, тени аллаха, покровителя правоверных, для нас свято, не так ли? Но… эмир Масуд! Коль речь зайдет о престоле, остановится ли он перед велением отца, сей отпрыск?..

Абул Хасанак со стуком поставил пиалу на стол. Вина не допил. Погладил всей пятерней подкрашенные усы, бороду. На раскрасневшемся от вина красивом лице его, в больших глазах с пушистыми, по-женски длинными ресницами появилось выражение твердости, решительности.

— Какие бы трудности ни пали на нас, покорный ваш слуга не изменит повелителю!

— Хвала, хвала вам, брат мой! — Али Гариб приложил к груди ладони. — А эмир Масуд…

— Воля родителя — воля аллаха! Ежели победоносный наш султан недоволен сыном, то и всевышний недоволен им! Посему… не бояться эмира Масуда, но мечи точить, мечи, господин мой главный визирь!

— Верно сказано, дорогой мой. Точить мечи — не иначе… при том, что все военачальники держат сторону эмира Масуда… не иначе…

— Нет, не все! — Абул Хасанак прервал хозяина. Глаза гостя метали искры гнева. «Напугать, напугать пузана!» — Может, среди военачальников и есть заговоры? Может, есть и такие негодяи, которые роют яму султану, повелителю нашему, когда он еще не ушел из мира сего? — Абул Хасанак, все более загораясь от своих слов, положил правую руку на рукоять сабли. Буйство овладевало красавцем. — А может, во главе заговора стоит сам господин главный визирь? А? Но тогда… знайте тогда… если кто-то роет яму повелителю, я сделаю так, что сам он свалится в ту яму! — и Абул Хасанак стал приподниматься.

Но встать не успел.

Али Гариб, малорослый пузан, оказался куда проворней. Он вскочил на ноги. Отбежал от стола. Закричал яростно:

— Прочь руку от сабли, глупец! Или я зову нукеров! Закую в цепи и сброшу в подвал, где и сгниешь.

Абул Хасанак растерялся. Заморгал часто-часто. Кончики его вздыбленных усов задрожали. Игра могла зайти далеко, слишком далеко. Он знал, что главный визирь неподражаем в интриганстве и мошенничестве, но в глубине души считал Али Гариба трусом. Теперь вот почувствовал по-настоящему силу духа этого человека. Да, оказывается, мужа решительного и храброго, не только хитрого. Хотел попугать его, а напугался сам.

Между тем Али Гариб, увидев, как рука гостя поневоле опустилась в бессилии, а глаза потупились, снова подошел к столу, уселся на свое место: его голос снова, будто ничего и не произошло, зазвучал вкрадчиво-спокойно:

— Я, раб аллаха, считаю вас братом своим, доверяю, душу раскрываю перед вами.

— О, простите меня… по молодости и глупости я… не подумал…

— Когда над головой висит меч, человек должен руководствоваться не чувствами, но разумными расчетами… Брат мой, чего много у нас с вами-так это врагов. Общих врагов, понимаете?.. Раз так, не разумно ли будет нам быть вместе? Когда у вас в руках победоносный меч, когда вы в силе и славе и крепко держите в руках власть, тогда враги кланяются, улыбаются вам и вас боятся. Мы с вами были мечами в руках покровителя правоверных. Так? Так. А новый власть держащий? Будет ли он носить старые мечи или, напротив, выбросит их, заменит новыми, теми, что расчищали ему путь к власти? Если наш султан оставит сей бренный мир, дабы озарить ликом своим мир извечный, божественный, то мы с вами в тот же день превратимся в старые мечи. Мы сами, наши семьи, дети, род ваш и мой род, не так ли? Опасение это заставило меня излить вам душу, рассказать, о чем болит сердце… а вы, брат, не захотели дослушать. Разумно ли?