Апозиопезис - Анджей Савицкий

— Ты так считаешь, Геня? — Полковник ковылял, держась за бок. — А может и правда пора отдохнуть… Да, душенька, ты права, никуда ведь они не убегут.

А на дворе начался дождь. Издали доносились выстрелы жандармов, гонящихся за трупоходом.

Варшава, 14 (26) ноября 1871 г., ночь

Раны от ранее вонзенных игл все еще болели. Несколько уколов с эликсирами правды и субстанциями, улучшающими память, Данил получил внутримышечно. В основном — в ягодицы, в результате чего не мог лежать на спине. Потому-то он и вертелся с боку на бок на нарах, закутавшись в сырое одеяло и даже в два, поскольку он присвоил себе одеяло и Бурхан Бея. Его же турецкого сокамерника забрали на допрос после полудня, перед этим тот долго прощался, как будто они провели в камере несколько лет, а затем заявил, что его сейчас же и освободят, благодаря вмешательству турецкого консула, Рустем Бея, выполняющего роль посла Турции в Варшаве.

— Мы обязательно еще должны встретиться, господин инженер, — заявил Бурхан, крепко пожимая руку Данила. — Мне кажется, вместе нам удалось бы осуществить одно коммерческое мероприятие, понятное дело, когда все это уже прояснится. Меня спрашивайте по адресу: Краковское Предместье 91. И обязательно свяжитесь со мной, не пожалеете. Думаю, что это может стать началом замечательной дружбы.

То ли из рассеянности, то ли по какой иной причине, турок позабыл в камере свои вещи, которые вскоре будут переданы ему тюремными служащими, а пока что ими мог пользоваться Данил. От Бурхана осталась феска, кисет с табаком, трубка и спички; но инженер к курению относился равнодушно. Это чувство осталось у него еще со времен, предшествующих превращению в механоборга, когда он тяжело болел легкими. Так что теперь до вечера он сидел совершенно бездеятельно, после чего безрезультатно попытался заснуть. Холод и боль после пыток эффективно мешали сну. Хорошо еще, что не дошло до худшего: генерал, граф Розвадовский, принимая во внимание факт, что имеет дело с джентльменом, который к тому же сам признался, отменил применение уколов кислот и других едких субстанций, задача которых заключалась в размягчении допрашиваемого и делании его более открытым к вопросам следственной комиссии. Автомат Тысяча-сколько-то-там-который тоже старался действовать деликатно, и заключенного не покалечил. Он на него даже особо и не давил. В качестве «аллаверды» инженер часа два, бесстыдно фантазируя, плел, что только приходило на язык. Он щедро сыпал фамилиями придуманных заговорщиков, сдав с головой пару сотен несуществующих обывателей и нескольких совершенно правдивых, зато нелюбимых Данилом банкиров и судебных исполнителей, которым он ничего хорошего никогда и не желал. Полковник Кусов сдался уже после первого часа словесного поноса и исчез, зато Розвадовский внимательно выслушал каждое словечко, после чего вновь попросил у инженера совета по поводу собственной изжоги.

Данил уселся на нарах, трясясь от холода и усталости. Стоявшая посреди камеры свечка догорела и погасла. Не прошло и пары минут, как дверь в камеру с грохотом отворилась, и в средину вошли двое охранников. Они зажгли новую сальную свечу и ушли. Правила есть правила: в камере все время должен гореть свет. Инженер критически осмотрел свечку и по ее длине оценил приблизительное время горения. У него было где-то с час.

Он размотал одеяло и расстегнул сорочку, открыл дверцу на груди и осторожно сунул во внутренности собственного тела ладонь. Какое-то время что-то выискивал, в конце концов — сунул руку по самый локоть. Понятное дело, внутри у него столько уж пустого места не было, просто он сам инсталлировал, помимо механизма-шлюза в параллельные миры, постоянно открытый порт к вспомогательному пространству — подчиненного измерения, не соприкасающегося с какой-либо реальностью, существующего на самой обочине вселенной. Это небольшое подпространство с ограниченными размерами должно было служить всегда находящимся с тобой и рядом тайничком, правда, сам Данил пользовался им редко. К примеру, он никогда не прятал туда деньги, считая их слишком грязными, чтобы носить в груди. Внутри находились только две вещи: жестяной медальончик с Богоматерью — единственная памятка от матери, и небольшой, ничем не примечательный артефакт.

Инженер вытащил его с некоторой осторожностью и осмотрел в свете сальной свечки. В его руке находилась изготовленная из меди масляная лампа. Выглядела она не стоящей ни копейки архаичной рухлядью. Погнутая и поцарапанная, она не имела каких-либо украшений, форма у нее была самая простая и неинтересная. Довнар взял лампу за ушко и потер корпус. Теперь достаточно было подождать.

Сквозь щель в оконной фрамуге влетел клуб дыма, в углу камеры сформировалось нечто человекоподобное, из которого уже появилась могучая фигура Алоизия. На плечах негра был наброшен еврейский лапсердак, доходящий ему только до колен, а не до земли. В руке у лакея была наполовину объеденная копченая рыба. Увидав своего хозяина, негр спрятал ее в карман и отвесил поясной поклон.

— Приветствую тебя, хозяин, — произнес он своим глубоким словно колокольный звон, официальным голосом. — Сердце мое радуется, видя тебя здоровым. Я не мог дождаться вызова на службу.

— Шепотом, темный ты придурок, — прошипел Данил. — Мы в тюрьме находимся. Пришлось дожидаться оказии, чтобы вызвать тебя сюда. Здесь я не могу делать всего, чего я только желаю.

— Я и сам пытался сюда прорваться, но Цитадель окружена эспланадой реальности и кордоном святости, — шепнул джинн. — На стенах стоят урны с мощами святых, а в землю вокруг крепости вкопаны инженерные артефакты. Так что незамеченным прорваться никак невозможно. Никогда бы я сюда не вошел, если бы не мое сопряжение с лампой. А вот хозяин выглядит паршиво.

— А как я должен выглядеть после пребывания в таком месте? Здесь тебе не курорт в Баден-Бадене, — буркнул Данил. — Ладно не будем тут устраивать дискуссии. Нам нужно отсюда смываться, поскольку боюсь, что очередной допрос может быть уже не столь мягким. У тебя что-нибудь выпить есть?

Алоизий отрицательно покачал головой и разложил руки.

— Царство за бутылку водки! — простонал Данил.

— Я мог бы перенести тебя за решетки, только это ничего не даст, — Алоизий уселся на нарах Бурхан Бея. — Магические запоры крепости действуют в обе стороны. Пытаясь вырваться наружу, мы только запустим системы тревоги и упремся в барьеры. Реальность лишит меня сил, после чего мы станем легкой добычей для охранных автоматов и стражи. Боюсь, что позвав меня сюда, ты лишь ухудшил ситуацию, поскольку теперь за решеткой находимся мы оба…

— Не бурчи. Достаточно лишь головой чуточку поработать, — махнул рукой Данил.

Он встал и сунул медную лампу в сверток с вещами Бурхан Бея, после чего улыбнулся Алоизию.

— Ну, понял, пустынная ты башка? Теперь остается лишь подождать, пока охранники сами вынесут нас из камеры, из Десятого Павильона и — наконец — из Цитадели, — торжественно объявил он. Ну, чего ждешь? Забирай нас обоих в лампу.

— Так я что, в лампе должен сидеть? — удивился джинн. — Ну нет, я заболеваю от одного вида этого предмета. Я не сидел там уже лет сто, и все равно становится нехорошо. Нет, в средину я не полезу, что бы ни случилось!

— Тихо! И без дискуссий! Лезь и не болтай!

Данил подскочил к лакею и схватил того за плечо. Потянул сильно, но чернокожий упирался. Его гордое и благородное лицо искривилось в гримасе отвращения и даже чуточку как бы страха.

— Ну не могу я вот так, просто взять и лезть… — слезливым тоном заявил он. — Это же словно я вновь будто самый обычный пустынный демон, закрытый в лампе и ожидающий милости от обычного смертного… Это меня унижает. Помимо того, я страдаю болезненным отвращением к тесным помещениям. По этой причине у меня сыпь может пойти, приступы жара… У меня в этом плане даже имеется папирус, выписанный придворным сину фараона Тутмоса!!!.

— Кем? — спросил изумленный инженер.

— Сину. Так называли дипломированного врача в древнем Египте. А знаешь, какими замечательными медиками были древние египтяне?

— Хватит уже. Сейчас сюда охранники пожалуют, и вот тогда у нас начнутся неприятности, — зашипел Данил. — А ну лезь в лампу. Я приказываю!

Алоизий встал с болезненным вздохом и вытер нос рукавом. Он взял своего хозяина под руку и закрыл глаза, затем произнес магическую формулу на древнем и уже мертвом языке, и Данил почувствовал, как резко теряет вес. Он глянул вниз и еще увидал, как ноги их окутывает дымный водоворот. Они поднимались в воздухе, легкие, словно пушинки, и через мгновение превратились в облако. Облачко закружило и помчалось в сторону узелка с вещами турка, где со свистом всосалось в носик старинной лампы.

Варшава, 14 (26) ноября 1871 г., утро