Наваждение Люмаса - Скарлетт Томас

«Пусть железнодорожный вагон, с которым мы уже не раз имели дело, движется по рельсам с постоянной скоростью v»,[10] — пишет Эйнштейн в своей книге «Теория относительности». Затем он говорит о том, что, когда вы идете по вагону в направлении движения поезда, вы передвигаетесь не с собственной скоростью и не со скоростью поезда, а со скоростью, равной суммам этих двух скоростей. Если поезд едет со скоростью сто миль в час, а вы — со скоростью одна миля в час, то фактически относительно полотна железной дороги вы движетесь со скоростью сто одна миля в час. Точно так же, если я поеду по автомобильной трассе вдоль железнодорожных путей со скоростью, скажем, восемьдесят пять миль в час и этот поезд проедет мимо меня, мне будет казаться, что он движется со скоростью пятнадцать миль в час, а вы, идущий внутри вагона, будете двигаться относительно меня со скоростью шестнадцать миль в час. Если же вы выглянете в окно и увидите, что вдоль железной дороги еду я на автомобиле, вам покажется, что я вообще двигаюсь в обратном направлении. Все это — ньютоновская теорема о сложении скоростей, и к свету она неприменима.

Уравнения Эйнштейна, конечный итог его первоначальных мысленных экспериментов, доказывают, что материя и энергия — разные проявления одного и того же и что если бы ты попытался развить скорость, близкую к скорости света, ты бы становился все тяжелее, потому что твоя энергия преобразовывалась бы в массу. Он также указывал на то, что пространство и время — по большому счету одно и то же. Для Люмаса четвертое измерение было пространством, вмещающим существ или, по меньшей мере, мысли. Герберт Уэллс называл четвертым измерением зеленый неведомый мир, населенный ангелами. Для Цельнера это было место, полное призраков, которых хлебом не корми — дай выручить из беды мага или чародея. Для Эйнштейна же четвертое измерение вообще не было местом. Но и просто временем оно тоже не было. Это было четвертое измерение пространства-времени: не просто часы, но часы, которые тикают на стене, относительно тебя.

Техник прочистил горло.

— Почти готово, — сказал он.

— Отлично, спасибо! — ответила я.

Иногда я думаю, интересно, каково это — быть Эйнштейном, сидеть в душном патентном бюро и смотреть в окно на проезжающие мимо поезда и железную дорогу. В этом есть какая-то романтика — ну, конечно, когда смотришь на это со стороны. Я на секунду оторвалась от своих записей и посмотрела на улицу через большущее окно в стальной раме. Вдруг меня осенила странная, неожиданная мысль, и я снова заглянула в свои записи. Я написала: «Метафора (см. предисловие Люмаса)… Троп… (Тропосфера! — странно.) Способы размышления о мире. Невозможно использовать поезда в качестве метафор, если поездов нет. Ср. difference. Может ли существовать мысль без языка, на котором ее можно подумать? Как язык (или метафора) влияют на мысль? Ср. поэтика. Если бы не было вечера, никто бы не сравнивал его со старостью».

— Все в порядке, — сказал техник. — Готово. Теперь просто вбейте сюда новый пароль…

Он встал и ушел в другой конец комнаты, а я уселась на его место и начала придумывать, какое бы слово выбрать. Надо было просто использовать свой собственный пароль и не морочить себе голову. В голове мелькнуло несколько возможных вариантов. Но я почему-то взяла и невозмутимо вбила в рамочку слово «хакер». Оно появилось на экране в виде пяти звездочек, я нажала «ввод» и сообщила технику, что пароль введен. Он подошел, проделал еще кое-какие махинации и перезапустил машину.

— Готово, — сказал он и ушел.

Я успела подвинуть мышь по экрану всего на миллиметр, и тут раздался телефонный звонок. Это была Ивонна.

— Приходил техник? — спросила она.

— Да, только что ушел.

— Достала свой документ?

— Э-э-э… нет. Еще не достала. Буквально только что включила компьютер.

— Ну ладно, тогда давай делай все, что нужно, а я спущусь минут через десять — займемся столами. Тут у меня Роджер, но я сделаю ему чаю, так что, думаю, он подождет. Ты ведь подождешь меня здесь, Роджер? — На заднем плане послышалось приглушенное: «Подожду, если еще и печенья дадите». — Ладно, Эриел, скоро спущусь.

Десять минут. Черт. Не могу же я изучить все содержимое компьютера Берлема за десять минут! Ладно, план Б. Я достала из сумки айпод и подключила его к компьютеру Берлема. Я молилась (кому? чему?), чтобы он не отказал в подключении, и через несколько секунд значок айпода появился на экране в виде диска F. Фантастика! Теперь скопировать содержимое папки «Мои документы»… Есть. Заняло всего секунд двадцать. Не мог он спрятать часть информации в какой-нибудь другой части компьютера? Я порылась но разным папкам, но после нескольких кликов стало понятно, что Берлем хранил все свои файлы исключительно в папке «Мои документы». У меня осталось ощущение некоторой неудовлетворенности, но пришлось довольствоваться тем, что есть. Я два раза проверила, нормально ли скопировались файлы, отсоединила айпод и выключила компьютер. И в эту секунду раздался стук в дверь — пришла Ивонна.

Глава восьмая

Ивонна страшно расстроилась, увидев, как много в кабинете книг.

— Что будем делать, Роджер? — спросила он.

— Хм, — ответил он. — Больше полок сюда не влезет.

— Ну да, я как раз об этом.

Пока они беседовали, я освобождала ящики стола Берлема — этим мне, конечно, следовало заняться давным-давно. Я сложила в папки несколько разрозненных страниц, имеющих отношение к курсу по литературе и точным наукам, и теперь приступила к ненаучному хламу. Я обнаружила чайную ложку, предположительно украденную из кухни, и спрятала ее прежде, чем мою находку успела заметить Ивонна. Нашла пакетик кофе, еще неоткрытый, поэтому его я тоже спрятала, сказав себе что-то вроде «что упало, то пропало» — ну и к тому же вряд ли Берлем возражал бы против того, чтобы в случае крайней необходимости я позаимствовала у него пакетик кофе. Больше в столе у Берлема не нашлось совершенно ничего интересного — только куча карандашей и фломастеров для магнитной доски. А еще электрическая точилка для карандашей! Ее я тоже присвою.

— Как думаешь, Эриел? — вдруг спросила Ивонна.

— Что? — Я была так увлечена разграблением ящиков Берлема, что совсем отключилась от этих двоих.

— Я говорю, книги Берлема, пожалуй, тоже можно отправить в хранилище. Я сейчас принесу коробки — сложишь их туда, ладно? А остальное доделаем завтра утром.

К четырем часам я упаковала большую часть книг. Ну, то есть упаковала большую часть тех книг, которые мне вряд ли когда-нибудь понадобятся (в основном классику — те романы, которые у меня тоже есть, в том числе здесь, в кабинете), и с ужасом обнаружила, что наполнила только две коробки из выданных мне пяти. Места на полках почти не освободилось. Я снова пробежалась глазами по корешкам. Ну не могу же я отправить в хранилище теоретические труды Берлема! Они все мне нужны. И учебники по литературе и точным наукам обязательно нужно оставить, ведь через пару недель я начинаю читать курс лекций! А научные книжки девятнадцатого века? Думаю, многие из них есть у меня дома. Черт. Как же быть?