Мертвые воспоминания - Ирина Родионова

— Но…

— Но голову почаще включай, когда с такими дебилась связываешься.

Единственное, что было хорошего в этой ситуации, — Шмеля вместе с кроваткой Юра унес в пустую Янину комнату, где было потише, а Кристина жила напротив входной двери. Шмель хныкал и пытался вырвать пластиковые перекладины, кричал, но всем было не до него — Юра боялся, что дверь вскроют, хоть и поставил на всякий случай несколько крепких щеколд. Кристина пыталась вспомнить Лидию.

Лидия ненавидела грохот и вообще предпочитала полное отсутствие звука, ничего не было ей милее тишины. Она продумывала все на свете: на кухне установила сложную систему из ящичков для всего на свете (приправ, ложек-поварешек, тряпок, круп в маленьких стеклянных банках), все стояло на своих местах и подравнивалось каждый день. Ни пылинки, ни соринки — так Кристину попрекала мать, мол, умрешь в пожаре, приедут тушить огонь и увидят, что у тебя трусы разбросаны, а кровать не заправлена… Кристина пикировала, что к тому моменту все давно сгорит, да и краснеть будет уже некому.

Лидия же как будто готовилась к любому визиту пожарных.

Она попала под машину — задумалась, выбежала на проезжую часть, даже не поняла, отчего небо вдруг оказалось под ногами, а в ушах растекся страшный треск. Потом она долго, почти неделю, висела в какой-то зыбкости, холодном мутном киселе. Гудели реанимационные приборы, сдавалось тело. Смерть. И волонтеры с мешками из-под муки и пластиковым коробом на пороге — этого она уже не видела, но Кристина готова была поделиться с ней.

Еще до тридцати Лидия написала завещание и распорядилась передать эмоции волонтерам, квартиру переписала на родителей и, против извечных правил, черкнула в бланке: «не хочу грузить стариков». Будто объяснялась перед Палычем и девочками, которым и предстояло все это пережить.

— А нас, значит, можно, — развеселилась тогда Галка, закатывая рукава джинсовой рубашки.

— Можно, конечно. Мы зачем тогда вообще приходим? — буркнула Дана.

Лидия была красавицей с непослушными рыжими волосами, расчесанными до пуха, до вздыбленного перезревшего одуванчика, который макнули в яркую акварель и подсушили горячим феном. На каждой фотографии она улыбалась во весь рот, не смущаясь желтых меленьких зубов, и даже они ее не портили. Она много работала, пробовала себя в айкидо, садоводстве, рисовании спиртовыми маркерами или вязании на спицах, но быстро бросала — ей нужно было и в каждом деле оставаться идеальной, а это получалось не всегда.

Отсюда неврозы, походы к участковому психиатру, слезы и срывы. Идеальность была только на кухне, в шкафу с крупами, а жизнь у Лидии трещала и разваливалась, и она хваталась то за одно, то за другое, не получалось, она рыдала и не успевала проверить дорогу, так мчалась, только бы везде успеть… Муж Лидии к приезду волонтеров вывез из квартиры всю бытовую технику, выгреб золото и деньги, все мало-мальски ценное. Буркнул на прощанье:

— Забирайте, что хочется, остальное — на мусорку.

Когда каждая получила себе дозу чужих воспоминаний, приехала мать Лидии, неприятная и громкоголосая старуха, принялась орать, доставать безделушки из белого ящика и швырять ими в разные стороны, лезть в драку. Испуганная Машка заперлась в ванной, Дана тщетно пыталась бабку угомонить, а Кристина меланхолично перебирала цветные альбомы с фотографиями, вглядываясь в сияющее для вида лицо с тусклыми матовыми глазами. Мать Лидии вырвала очередной альбом у нее из рук и замахнулась, будто хотела прибить, как навозную муху.

Кристина, прекрасно зная все-все про эту женщину, спокойно посмотрела снизу вверх. Бабка осела на пол и зарыдала.

Муж ее был отставным военным, подполковником, и гипертонию без конца заливал водкой, доказывал, что хочет умереть первее всех, но Лидия, дочка, его обогнала. Всю жизнь они с семьей мотались из одного конца страны в другой, ни дома, ни привязанностей, скрипучие морозы с разводами блеклого северного сияния или степной колючий жар, бесконечные переезды, коробки и тюки, потерянные друзья и оставленные кому-то в подарок вещи, игрушки. А еще мать, которая без работы превращалась в размякшее нечто и без конца плакала, лежа в кровати и уставившись мутными глазами в потолок, а на службе за два месяца изматывалась так, что едва волочила ноги. Мать трудилась то товароведом, то продавщицей, то нянечкой в садике, и Лидия помнила, как надолго застывала от невинного вопроса: «А кем у тебя мама работает?».

Маша первой нашла темностекольную бутылочку с каплями, которыми Лидия отпаивалась после очередного скандала с мужем. По комнате потянуло спиртом и травами, бабку напоили из кружки, она тряслась и охала, всхлипывала без вздохов. Ее усадили на диван, укутали в одеяло.

— Оставьте мне… доченьку… одну.

Маша сидела рядом с горестным лицом и гладила бабку по руке.

Та чуть пришла в себя и разъярилась еще больше, насухо вытерла лицо, заорала что-то ради самого крика. Собрала старые записи, фотографии и рамки в пакеты, кое-как отодрала от себя вязаную крючком салфетку, залитую свечным воском, оставила высохшие спиртовые маркеры. Ни один из проб-рисунков не отдала, сказала, что могут руку ей отрезать, сердце вырвать, но она не дастся. Даже пустые глиняные горшки из-под умерших цветов забрала из коробки.

Останавливать ее, конечно, никто не стал, хотя Кристине очень понравились керамические блюдца со сложным этническим узором — муж тогда признался Лидии, что полюбил другую, но уходить не спешил, потому что Лидию якобы любил сильнее. Она промочила сапоги по дороге домой, наорала на какую-то девчонку, зашла в первый попавшийся магазин и купила хоть что-нибудь, показавшееся ей прекрасным. Лидия любила пестрый рисунок и гладкие, будто обточенные морской волной, края у блюдца, и чуть успокаивалась, гладя их пальцами.

Писать по памяти было сложно, и Кристина искусала древко кисточки до тонких светлых заноз. Молотком теперь били как будто ей по голове, грохот вопреки здравому смыслу становился все громче, в подъезде орали и свистели, дрожала железная дверь.

У Юры, казалось, тряслось лицо, даже бесцветные волоски на бровях бежали волной:

— Они замок пытаются вскрыть, — паническим шепотом сказала он Кристине. Она побултыхала кисточкой в майонезной банке с водой.

— Там же щеколды.

— Они отмычкой ковыряются, понимаешь!

— Много назанимал?

Он отвернулся. Перебросил сковороду из левой руки в правую, примерился, будто и правда смог бы ударить ей человека по лицу, проломить череп. Кристина не в первый раз видела его таким, пошатывающимся от болезненных напряжения и страха, но больше не собиралась успокаивать.

— Так сколько?