Судьбы и фурии - Лорен Грофф

Лотто написал практически всем, кого знал, в надежде, что у них найдется хотя бы один общий знакомый. Но ни одна живая душа о нем не слышала. Он даже отправил е-мейл директору оперы на коровьих лугах в надежде, что та сможет предоставить ему хоть какую-нибудь контактную информацию. Ее ответ звучал так: «А какая выгода для нас?» Лотто ответил: «Любая помощь в любом вопросе – в первую очередь». И тогда она согласилась.

НЕУЖЕЛИ УЖЕ СЕНТЯБРЬ? Листья начали потихоньку срываться с деревьев. Бог отрастила шубку. Лотто все еще прихрамывал на левую ногу. Его нарциссизм был столь велик, что ему казалось, будто весь мир стал таким же неуверенным и прихрамывающим, отражая, точно зеркало, его собственное тело. На неделю они вернулись в город, чтобы привести кое-какие дела в порядок. Каждый вечер и каждую ночь Лотто писал короткие письма Лео Сену, но ответа не было. Матильда начала что-то подозревать и стала пристальнее следить за ним.

Когда он улегся в постель после очередного письма, она повернулась к нему во сне и обняла. Матильда, которая терпеть не могла, когда ее трогают во сне. Лотто проснулся, и у него во рту были ее волосы, а рука, на которой она спала, онемела и как будто отвалилась от его тела – по крайней мере, пока он не сел и не почувствовал, как кровь вперемешку с болью побежала по его венам. В октябре, с первой струйкой прохлады, просочившейся в воздух, Лотто удалось дозвониться до Лео Сена. Голос у того оказался мягкий, неуверенный, с британский акцентом, что здорово удивило Лотто – он ожидал услышать совсем другой.

А потом в его памяти всплыл тот факт, что Индия была колонизирована. Влияние BBC на обучение и… было ли это расизмом? Он не был уверен.

– Как вы сказали… Ланселот Саттервайт? – переспросил Лео Сен. – Ох… это очень волнительно.

– Волнительно для меня. – Лотто нервничал и потому говорил громче, чем обычно. Он так часто представлял этот момент, что теперь ему было странно слышать этот тихий (и это было первое, что он отметил) голос.

Он действительно думал, что Лео Сен окажется гением и отшельником, избегающим всяких контактов. Лео Сен объяснил: на том острове, где он живет, нет Интернета, а телефон находится на таком отшибе, что рядом с ним редко есть кто-то, кто может снять трубку.

По сути, он жил в коммуне, вся жизнь которой была посвящена смиренному труду и созерцанию.

– Похоже на монастырь, – сказал Лотто.

– Женский, – сказал Лео. – Иногда и мне так кажется.

Лотто рассмеялся. Какое счастье, что у Лео было чувство юмора.

Ему вдруг стало так легко, что он и не заметил, что начал рассказывать Лео, как его восхитила его опера летом, как она пробудила в нем что-то. Кажется, он использовал слова «великая», «переменчивая, как море» и «необычайно своеобразная».

– Я очень рад, – отозвался Лео Сен.

– Я бы все отдал, чтобы написать оперу вместе с вами, – выпалил Лотто.

Пауза, повисшая после этих слов, так затянулась, что у Лотто возникло желание немедленно бросить трубку. Что же, это была неплохая попытка, но иногда сами звезды складываются против человека и ему не остается ничего другого, кроме как признать поражение и молча уехать в закат с опущенным забралом.

А затем Лео Сен сказал:

– Да. Да, конечно, я согласен.

Перед тем как разъединиться, они договорились о трехнедельной совместной работе в резиденции для писателей и художников, которую можно занять в ноябре. Владелец был должником Лотто, так что это не проблема. Первое время Лео будет занят, так как ему нужно завершить заказ для одного струнного квартета, но они все равно смогут приступить к созданию концепции и обрисовать общие черты будущего творения. А затем – напряженная трехнедельная работа, пока у них наконец не появятся какие-нибудь годные идеи. Возможно, им даже придется закопаться в книги.

– У вас есть какие-нибудь мысли? – снова прозвучал из трубки голос Лео Сена. – Концептуальная составляющая всегда была моим слабым местом.

Лотто взглянул на пробковую доску в своем кабинете, к которой была приколота сотня, если не тысяча новых идей.

– Думаю, это не будет проблемой, – сказал он.

УТРОМ Матильда отправилась на свою обычную восьмимильную прогулку на велосипеде.

Лотто разделся и встал перед зеркалом. Вот он, средний возраст. Как ужасно. Обычно он смело смотрел в лицо собственной ускользающей красоте, но вот его дряхлеющее тело… Всю жизнь он был высоким и сильным. Теперь же его мошонка покрылась складками, в волосах на груди проступила седина, а шея обвисла, как у старой птицы. Одной небольшой трещинки в доспехах достаточно, чтобы туда просочилась смерть. Лотто вертелся то так, то эдак, пока не нашел угол, с которого он выглядел почти так же хорошо, как весной, до того как свалился с трапа. Оглянувшись через плечо, он увидел, что Бог наблюдает за ним, положив голову на лапки. Лотто моргнул, а затем послал ослепительную улыбку Ланселоту в зеркале и ободряюще подмигнул. Насвистывая, снова натянул одежду и сдул несуществующие пылинки со своего плеча. Потом принял свои таблетки и, удовлетворенно хмыкнув, поспешил прочь из комнаты, как будто вспомнил о каком– то чрезвычайно важном деле.

НОЯБРЬ кружился над седеющими полями Хадсона, Вермонта и Нью-Гэмпшира. Тишина сгущалась в воздухе комком энергии. За всеми своими приготовлениями Ланселот потерял десять фунтов. Он часами крутил педали на велотренажере, потому что только движение заставляло его думать.

Они направлялись в резиденцию. За рулем была Матильда. Колени Лотто отбивали беззвучную мелодию.

– Я сузил круг идей до пяти, Эм, – сказал он. – Послушай, как тебе эти: переделка «Ожерелья» Мопассана. Или «Русалочка», только не та, что была у Диснея, а классическая, андерсеновская, но еще более смелая и странная. Или испытания Иова, только немного чокнутые, с черным юмором. Или взаимосвязанные новеллы о солдатах в Афганистане, которые сидят и рассказывают истории. Эту можно было бы назвать «Хроника смертельных предвестий». Или «Шум и ярость» в формате оперы.

Матильда прикусила нижнюю губу своими длинными передними зубами, стараясь смотреть только на дорогу.

– Чокнутая? С черным юмором? Опера и веселье едва ли могут ужиться вместе. Когда люди думают об опере, они сразу представляют себе жирных теток, торжественность, дочерей Рейна или женщин, совершающих самоубийство ради любви мужчины.

– У оперы своя история юмора. Итальянская шуточная опера-буффа, например. В свое время она была отличным массовым развлечением. Было бы неплохо возродить ее и сделать более демократичной. Сделать так, чтобы ее насвистывали даже почтальоны. Вдруг под синей униформой скрыт прекрасный голос?

– Да, – согласилась Матильда. – Но тебя знают как лирика. Ты всегда был серьезным, Лотто. Экспрессивным – да, но не смешным.

– Ты считаешь, я недостаточно веселый для этого?

– Ты потрясающий. Но я не думаю, что твои работы были веселыми.

– Даже «Гэси»?

– «Гэси» была мрачной и противоречивой. Как и ее юмор. Но она не была смешной, это точно.

– Прекрасно. Я докажу тебе, что ты ошибаешься. Так что ты думаешь о моих идеях?

Матильда скорчила рожицу и пожала плечами.

– О, – сказал Лотто. – Понятно. Тебе не понравилось.

– Слишком много переделок, – сказала она.

– Даже та, которая про Афганистан?

– Нет, – сказала Матильда. – Действительно. Это единственная стоящая идея. Хотя и на любителя, если честно. Она слишком прямолинейная, слишком в лоб, попробуй сделать ее более аллегоричной.

– Прикусите-ка язык, милая женушка.

Матильда рассмеялась:

– Думаю, именно на ней вы и сойдетесь. Я имею в виду – ты и этот твой Лео Сен.

– Лео. Да. Я чувствую себя подростком в смокинге и бабочке, которому предстоит танцевать первый танец.

– Что же, моя любовь, теперь ты знаешь, как чувствует себя большинство людей, которые встречают тебя в первый раз, – тихо сказала Матильда.

Маленький каменный домик с камином, в котором Лотто предстояло провести три недели, был расположен не очень далеко от главного здания, где подавали завтрак и ужин, но Лотто все равно не давал покоя лед и собственная ненадежная нога. Не хотелось бы снова упасть.

В домике их встретили стол, стул и кровать, правда, обычного человеческого размера, недостаточно большая для Лотто и его длинных конечностей.

Матильда села на край и слегка покачалась. Пружины панцирной сетки заскрипели, как мыши. Лотто присел рядом – ему было здесь так же непривычно, как и Матильде. Его ладонь легла ей на колено и поползла вверх, дюйм за дюймом, пока не легла на бедро. Его пальцы коснулись ее паха, скользнули под белье и ощутили тепло и влагу. Матильда встала, и Лотто остановился, покачиваясь на пружинах. Не задвигая занавесок, Матильда сдвинула край трусиков и шире расставила ноги. Лотто нырнул ей под юбку, в уютный, приветливый полумрак.

– Добро пожаловать, – сказала она, лаская и подразнивая его. – В секретную резиденцию…