Коптский крест - Борис Батыршин

И в этот раз Пруссак подтвердил свою зловещую репутацию, появившись тогда, когда его ждали меньше всего; при виде на надзирателя, уши Николки похолодели, а сердце стремительно провалилось куда-то в желудок. Ваня же, державшийся за спиной товарища, наоборот, был встревожен, скорее, явлением городового – после вчерашнего инцидента в кафе Иван относился к гимназическим чинам без особого почтения.

— С нашим почтением, Василь Петрович, — доброжелательно прогудел квартальный. Овчинников, как домовладелец и человек, безусловно, благонадежный, хотя и «тилигент», пользовался у полицейских чинов самой лучшей репутацией.

— Так что вот, из гимназии, насчет вашего племянника пожаловали, — и квартальный кивнул на своего спутника.

— Точно так, господин Овчинников, — сухо произнес Пруссак. — Простите, что вынужден потревожить вас в столь неурочный час… — и надзиратель покосился на застывшую в дверях столовой Марьяну, с блюдом, на котором исходило ароматами жаркое с тушеной картошкой.

— Прошу извинить за то, что пришлось оторвать вас и ваше семейство от трапезы, но дело, ради которого мы явились, не терпит ни малейшего отлагательства.

— Что ж, господа, проходите, прошу вас – Василий Петрович посторонился, пропуская незваных гостей в столовую. Пруссак, кивнув хозяйке дома, прошел мимо замершей со своим блюдом Марьяны; Николку с Ваней он демонстративно проигнорировал. Квартальный, потоптавшись в прихожей, проследовал за надзирателем. В столовой сразу сделалось тесно; ароматы супа и жаркого оказались заглушены ядрёным запахом дегтя, исходящего от сапог квартального. Тётя Оля, не меньше Марьяны перепуганная вторжением официальных чинов, зашуршала юбками, вытуривая из комнаты малолетнюю Настю и изнемогающую от любопытства Марину.

Сам Василий Петрович, пропустив в гостиную визитеров, вошел вслед за ними:

— Что ж, господа, чем обязан? — голос Николкиного дяди звучал так же сухо-официально, как и речь Пруссака. Василий Петрович, безусловно, узнал надзирателя и догадывался, что неприятный визит связан с какими-то проделками племянника. А то, что гимназического служителя сопровождал еще и городовой, говорило о крайней серьезности происшествия.

— Около часа назад в переулке, возле нашей гимназии, — голос надзирателя был сух и бесцветен; он будто пересыпал из ладони в ладонь горсть шелестящих осенних листьев, — чином полиции были найдены трое учеников в весьма плачевном состоянии. Все трое заливались слезами и жаловались на сильнейшее жжение в глазах.

— Да орали они, как оглашенные, — вставил квартальный. Я ажно решил что гимназёры с глузду сдвинулись. А один, так и вовсе, по земле катался, и вставать не хотел – кричал, что ему глаза выжгли!

— Это очень прискорбно, милостивые государи, — недоуменно заметил Василий Петрович. — Но я, право, не понимаю, при чем здесь…

— Все трое пострадавших, — Пруссак продолжал, будто и не расслышал слов хозяина дома, — указали на вашего племянника, как на виновника сего происшествия. Так что я счел своим долгом явиться, дабы прояснить произошедшее в присутствии лица, уполномоченного на то законом. — И надзиратель кивнул на квартального, давая понять, что уступает бразды правления полиции.

— Вот что, малый, — квартальный поскреб подбородок кулаком, — ты лучше, того, повинись. Потому – нету такого закона, чтобы гимназистам в глаза кислотой плескать! Я понимаю, когда барышня малохольная своего полюбовника царской водкой, или там эссенцией уксусной обольет, — нам вот, как раз, господин околоточный бумагу зачитывали, о том, что таких случаев много. Так с нее, дурынды, какой спрос? Баба – она баба и есть… прощения прошу, барыня, — поправился квартальный, только заметив стоящую в дверях тётю Олю.

— Я к тому, что у барышень этих один ветер в голове, и от них не пойми чего ждать. А молодому барину такими выходками баловаться не пристало. Что ж вы так опростоволосились-то? — сочувственно покачав головой, обратился квартальный к Николке. — Может те трое вас забижали, или что еще? Вы уж скажите, мы люди понимающие, все разберем, по справедливости.

— Я настаиваю, чтобы ваш, господин Овчинников, племянник, дал объяснения по существу, — влез Пруссак. Он был явно недоволен примирительным тоном квартального. — А уж какую оценку давать этому проступку – будет решать гимназический совет.

— Что все это значит, Николай? — дядя обернулся к Николке. Это был плохой знак – Василий Петрович называл мальчика «Николаем» лишь в минуты сильнейшего недовольства. — Ты и правда сделал то, о чем говорят эти господа?

На Николку было жалко смотреть. Мальчик побелел, как бумага, губы его дрожали, глаза стремительно наливались слезами. Мальчик едва-едва сумел выдавить из себя несколько бессвязных звуков, как вдруг в дело вступил Иван.

— Да ерунда все это, Василь Петрович! — безапелляционно заявил гость из XXI-го века. — Я сам видел – эти трое домотались… то есть, простите, напали на Никола, а тот побежал от них по переулку. Я был в другом конце, как увидел – сразу к нему. Ну, те трое, как меня углядели – живо сделали ноги… то есть, убежали. А мы с Николкой пошли домой – вот и все!

— Так и было, Николай? — строго спросил Василий Петрович. Мальчик нашел в себе силы только на то, чтобы, судорожно всхлипнув, кивнуть.

— Вот видите, как эти трое его напугали? Он, пока сюда шел, вообще ни слова не мог выговорить, только икал, да слезы утирал, — напирал Ваня. — Нашли, понимаешь, слабого – втроем на одного!

— А как же тогда кислота? — недоуменно спросил квартальный. — Ее-то они не выдумали?

— Вот что, милостивые господа, — неожиданно вступила в разговор Николкина тетка, — а что, лица мальчиков сильно обожжены? Глаза пострадали? Он видят?

— Да все с ними хорошо, барыня, — поморщился квартальный. Что им сделается, обормотам? Глаза только красные, как у кроликов, да морды… то есть лица в грязи перемазаны, и всех делов. А чтобы ожоги – так нет ничего, господь милостив…

— Прово же, это какая-то erreur[75]. Может быть, дело вовсе не в кислоте? — спросила тётя. — Если кожа на лицах не обожжена – значит, никакой кислоты не было. Возможно, мальчики просто шалили – запорошили друг другу глаза? А потом, когда подошел городовой – с испуга стали наговаривать на Николя??

— Да и как мог мой племянник плеснуть в глаза кислотой всем троим? — поддержал супругу Василий Петрович. — Я еще понимаю – одному; достал из кармана склянку, вынул пробку – и пожалуйста, готово. Но – троим? Нет, воля ваша, господа, но рассказ этих ваших… гимназистов решительно не вызывает у меня доверия. Могу я лично расспросить их об этом происшествии?

После этих слов Николка, было воспрянувший духом, снова обмер – он представил себе, чем может закончиться такая беседа. Но, к счастью, квартальный пресек надвигающуюся угрозу:

— Да не утруждайте себя, ваше благородие, Василь Петрович. Тех шелопутов я по домам отправил, пущай рожи от грязи отмоют. — Я же вам говорил, сударь (это уже надзирателю), — те сорванцы сами все и удумали, а на племянника господина Овчиннникова зря наговаривают. Мы-то знаем – оченно приличный молодой человек, и никогда за ним никаких безобразиев не замечено.

— Не знаю, не знаю… — Пруссак все не хотел признавать поражения. — Я, право, удивляюсь, господин квартальный, вашему благодушию. Ясно ведь, что раз о проступке Овчинникова сходно свидетельствуют те трое мальчиков – это не может не иметь под собой основания.

— Да сговорились эти паршивцы, вот вам и основания! — немедленно отвел аргументы квартальный. Повторяю вам, сударь – племянник Василь Петровича нам хорошо известный. Вполне положительного поведения юноша, не то что те трое охломонов. Вы уж, у себя, в гимназии, сами разбирайтесь, а полицию в ваши дела без нужды не впутывайте. Так что – счастливо оставаться, господа хорошие! — И с этими словами городовой поднес руку к козырьку и покинул театр боевых действий.

Надзиратель, лишившись поддержки стража порядка, тоже счел за лучшее удалиться. Сухо попрощавшись с Василием Петровичем и тётей Олей, извинившись за испорченнный обед, Пруссак проследовал к выходу. Напоследок он обернулся и выпустил парфянскую стрелу:

— А с вами, Овчинников, мы поговорим в гимназии. И не думайте, что эта выходка сойдет вам с рук!

Глава семнадцатая

В общем, обошлось – сбагрили таракана этого гимназического. А дядя с теткой Николкины – молодцы, не дали племянника в обиду. Вон, как напустились на Пруссака! Да и про городового, дядьку этого, с усами до уголков глаз, дурного слова не скажу. Полезная штука – теплые отношения с участковым! Николка рассказывал, что квартальный приходит в дом по праздникам, (а их тут немерено) — с поздравлениями. Зайдет, протрубит что-то своим басом, от которого лошади на улице шарахаются, а прислуга ему – нате-здрасьте, чарочку на подносике, пирожок. И непременно – полтину серебром. Квартальный чарку опрокинет, пирожком зажует, полтину в карман, усы подкрутит – и дальше, поздравлять. Ничего так доходец – по кварталу домов – десятка два, а праздники здесь по паре в месяц. Взятки, скажете? А по мне – никакие не взятки. А уважительное отношение. Потому как люди должны знать участкового… а он их. Вот, у нас – я участкового, хорошо, если раз в полгода вижу… Хотя – опорный пункт милиции прямо в нашем доме. Летом – как вечер потеплее, то непременно во дворе по ночам какие-то гопники орут и матерятся. Сколько раз в милицию звонили – толку ноль. Приедет машина, помигает фарами, спугнет. А те уроды, стоит ментам отвалить, снова вылезают – и так всю ночь. Как-то у отца терпение лопнуло, он позвонил в отделение и заявил: если не решите этот вопрос, соберем мужиков по окрестным домам и порешаем все на свой манер. Но уж потом не обижайтесь, когда покалеченных будете вывозить. Помогло.