Пусть смерть меня полюбит - Рут Ренделл

– Бокалы для вина.

Уна рассмеялась:

– Мне следовало предположить.

– Прежде чем вы переехали сюда, – осторожно сказал Алан, – у вас должны были быть какие-то вещи.

Черты ее лица неожиданно заострились, словно от боли, и это повергло Алана в смятение. Он так наслаждался ее обществом – столь неожиданно и чудесно, – что испугался разрушить эту связь, возникшую между ними. Но Уна быстро пришла в себя и беззаботно ответила:

– Стюарт, мой муж, оставил себе бо́льшую часть имущества. Бедняжка, ему надо знать, что у него много вещей, даже если он не может ими пользоваться. Эмброуз говорит, что это внешний признак неуверенности и что Стюарту нужно это проработать.

Алан выпалил, хотя знал, что не должен это говорить:

– Ваш свекор еще хуже, чем мой тесть! Он просто монстр.

И она снова засмеялась, став невероятно обаятельной. Потом протянула свой стакан.

– Налейте еще, пожалуйста. Это вкусно. Я так хорошо провожу время! Да, надо полагать, что Эмброуз ужасен, но если я это скажу вслух, люди подумают, что ужасна я сама, – ведь все считают его замечательным человеком. Кроме вас. – Она глубокомысленно кивнула. – Мне это нравится.

В этот момент Алан влюбился в нее, хотя прошло еще немало часов, прежде чем он это осознал.

15

Уна сидела в комнате Алана до одиннадцати часов – «времени Золушки» в Наделе Фиттона. Но она не спрашивала у него, который час, и не восклицала: «О боже, я и не знала, что уже так поздно!» После того как она ушла, Алан прибрал со стола и помыл стаканы, думая о том, как он рад, что Цезарь и его девушка не пришли. Еще больше он был рад тому, что здесь не было Роуз. Уна говорила о книгах, которые она прочитала, – во многом этот перечень совпадал с тем, что читал и сам Алан. Никогда раньше он ни с кем не говорил на эту тему. Нечто головокружительное, более опьяняющее, чем выпитая ими водка, было в том, чтобы находиться рядом с человеком, который рассказывает о персонаже книги или об авторском стиле с такой страстью. Подобные чувства в прежней жизни Алана его собеседники вкладывали только в рассуждения об экономии денег или о ценах. О чем бы говорила Роуз? За время, проведенное с Уной, она снова стала воображаемым образом, каким была прежде, слилась с этим образом. Алан едва мог поверить в то, что когда-либо встречал ее во плоти и что она вообще существовала в реальности. Он снова и снова прокручивал в памяти то, что сказала ему Уна, и то, что сказал ей он, и думал о том, что хотел бы ей сказать. Но это неважно, ведь еще будут встречи, будут разговоры. Он встретил друга, с которым можно говорить.

Прежде чем лечь спать, Алан внимательно изучил себя в зеркале. Он хотел понять, какого человека видела перед собой Уна. Он перестал гладко прилизывать волосы, так, что теперь они больше походили на шевелюру, чем на кожаную шапку, а лицо было… ну, не то чтобы смуглым, но вполне здорового цвета. Пока он жил в деревне, ему никогда не удавалось загореть, а вот теперь он получил загар за неделю прогулок по Лондону. Живот уже не так выпирал над ремнем. Алан подумал, что выглядит на тридцать восемь лет, а не на пятьдесят без малого. Вот что видела Уна. А он? Алан так ярко вообразил ее, словно она по-прежнему сидела возле стола: ее личико невероятно оживлялось, когда она смеялась, глаза ярко блестели. Кудрявые волосы выбились из-под ленты и к моменту ее ухода снова пышной массой обрамляли ее худые щеки. Завтра он поднимется наверх, встретит ее и пригласит на обед. Идея повести ее в ресторан, заказать еду и вино ничуть не пугала Алана. Но сейчас он слишком устал. Он лег в постель и немедленно уснул.

Около трех часов ночи он проснулся. Водка оставила у него ощущение страшной жажды, поэтому он направился в кухню и выпил пинту воды. После этого было бы естественным снова лечь в постель и проспать, скажем, часов до семи, но Алан чувствовал себя совершенно проснувшимся, бодрым и невероятно счастливым. Столько лет прошло с тех пор, как он ощущал такое счастье? Да и ощущал ли вообще? Да – когда был маленьким и еще когда родилась Джиллиан, потому что она была желанным ребенком. И еще он был счастлив на какой-то странный манер, когда уезжал прочь из Чилдона с деньгами. Но все это было совершенно иначе. Нынешнее чувство было совсем новым для него. Алану хотелось выбежать из дома и носиться взад-вперед по Монткальм-гарденс, крича о том, что он свободен, счастлив и нашел смысл жизни. Огромная радость охватила его. Энергия словно струилась через его тело, стекая с кончиков пальцев. Он хотел рассказать об этом кому-то, кто это поймет, и знал, что хочет рассказать именно Уне.

Так вот что такое «влюбиться», вот на что это похоже! Алан рассмеялся вслух. Он открыл холодный кран, набрал полные горсти воды и плеснул в лицо. Комната уже почти выстыла, потому что отопление выключали в одиннадцать, но ему было жарко, он весь словно пылал и по-настоящему вспотел. Упав на кровать, Алан накрылся простыней и стал думать об Уне, которая сейчас спит где-то наверху в доме. Или, может быть, она тоже бодрствует и думает о нем? Примерно с час он вспоминал прошедший вечер, в мыслях воспроизводя дословно свои диалоги с Уной, а после фантазируя о том, как они жили бы вдвоем в таком же доме, как этот, и были бы счастливы непрерывно, каждую минуту дня и ночи. Фантазии плавно перешли в сон об этом счастье, длинный красочный сон, – но потом этот сон оборвался и начался заново, уже в новом виде, и завершился кошмаром. В этом кошмаре Алан слышал крик Уны. Он бежал по бесконечным лестницам и бесчисленным комнатам, пытаясь понять, откуда доносится крик, и найти Уну. Наконец он наткнулся на нее – точнее, на ее тело. Она лежала мертвой, обгоревшей до смерти, среди обугленных банкнот. Но когда он поднял ее на руки и заглянул ей в лицо, то понял, что держит в объятиях вовсе не Уну. Это была Джойс.

Утренний холод проник через тонкую простыню, и Алан проснулся дрожа, с онемевшими ногами. Ночная эйфория прошла. Он понятия не имел, как нужно ухаживать за женщиной. Заговорить с Уной о любви было бы так же трудно, как и с Роуз, даже еще труднее, потому что в Уну он действительно был влюблен – это осталось неизменным, – в то время как к Роуз его влекло лишь ее сходство с воображаемой любовницей и порожденное этим сходством желание. Должно быть, сейчас он и Уна были одни во всем доме, и это ужасало Алана. Пригласить ее на обед было невозможно, невообразимо было вообще проявить какую-либо инициативу по отношению к ней. Он был женат, и она это знала. У него было представление, почерпнутое скорее из разглагольствований Пэм, чем из литературы: мол, если ты скажешь женщине, что любишь ее, и окажется, что она тебя не любит, она даст тебе пощечину. Особенно если ты женат, а она замужем. Это было очевидно – хотя логичной причины этому он придумать не мог, – что в некоторых обстоятельствах сказать женщине о своей любви к ней будет оскорблением. Алан оделся и вышел, думая, что если встретится с Уной в прихожей, то упадет в обморок или разрыдается. Но он ее не встретил.

Воскресные газеты гласили: «Бывший священник женится на стриптизерше» и «Сообщения о пытках опровергаются». Еще было сообщение о том, что в карстовых ямах в Дербишире ищут тела его и Джойс. Серебристо-синий «Форд Эскорт», ранее замеченный в Дувре, обнаружен в Турции, его пассажиры держат путь в индийский монастырь и ни в каких преступлениях не замешаны. Алан выпил чашку кофе и съел сэндвич, хотя его и мутило от вида и запаха еды. Довольно не скоро он заметил, что день славный. Вернулась такая же погода, какая стояла в неделю, предшествовавшую его бегству, – совсем как весной, сказала тогда Джойс. Теплые солнечные лучи ласкали лицо Алана. Если пойти в Кенсингтонский парк, можно встретить там Роуз, поэтому он дошел до ближайшей станции подземки, «Ноттинг-хилл», и купил билет до Хемпстеда.

Когда-то Уна жила в Хемпстеде. Алан вспомнил об этом лишь тогда, когда прибыл туда. Он шел по Хемпстеду, гадая, жила ли она на этой улице или вон на той, и гуляла ли она здесь каждый день, как сейчас гулял он. Он добрел до холмистой пустоши Хемпстед-Хит, просто следуя по Хит-стрит до ее конца. Весь Лондон лежал перед ним, и, стоя на холме близ Спаниардс-роуд, Алан смотрел на город сверху вниз, так же, как некогда смотрел Дик Уиттингтон[41], видя в солнечном сиянии вызолоченные крыши и улицы.

Его золото тоже лежало там, внизу, но оно было для него ничем, ведь оно не поможет ему получить Уну. Алан резко повернулся и зашагал в противоположном направлении, через лес, отделявший Спаниардс-роуд от Норт-Энда. Этот лес был совсем не похож на Чилдонский Выгон. В лесах, примыкающих к большим городам, деревья такие же, как в сельской глубинке, однако у их подножия вся поросль и бо́льшая часть травы вытаптывается почти начисто. Под ногами лежала бурая бесплодная пыль. В воздухе не чувствовалось влажного и свежего запаха зелени. Однако в это солнечное воскресное утро – было все еще утро, он ушел из дома очень рано – лес для Алана был наделен нежной ранимой красотой, которую весна возродила только для новых страданий. Теперь он знал, что авторы книг были правы относительно того, что делает с человеком любовь, как она преображает и возвышает, как вымывает из глаз соринки, мешающие видеть мир.