Семь трудных лет - Анджей Чехович

С Янушем Корызмой я познакомился на конференции в Фельдафинге. Довольно быстро мы подружились. Разница в возрасте между нами была небольшая. Оба относительно недавно выехали из Польши, поэтому легче находили общий язык между собой, чем с так называемыми «стариками». Корызма, высокий стройный блондин с голубыми глазами, в Польше был театральным статистом и играл небольшие роли в нескольких фильмах; за границей говорил, что он актер. В «Свободной Европе» занимал должность диктора, выступал также в передачах. Большинство сотрудников польской секции, даже «новые», женаты и имеют детей. Корызма, как и я, был одиноким. Перед выездом из Польши я не женился. Пришел к выводу, что мне нельзя подвергать опасности другого человека: ведь я должен был жить на острой грани, разделяющей два мира.

Корызма не только был красив, но и умел нравиться женщинам. Часто мы вместе выходили на вечерние прогулки, заглядывали в маленькие ресторанчики, и иногда случалось, что я еще не успевал оглядеться, а он уже завязывал знакомство и приглашал девушку к себе послушать пластинки. Коллекция пластинок была у него большая, и все об этом знали.

Януш имел успех не только у немок, американок и англичанок, которых было полным-полно на Швабинге. Этот район по атмосфере напоминает Латинский квартал в Париже. Здесь тоже собираются студенты, художники, известные и начинающие, а также их почитатели. Они являются основными посетителями кафе, винных погребков и ресторанчиков, рассчитанных на различные вкусы и состояние карманов. Косматые начинающие художники разрисовывают цветными мелками тротуары. Поглощенные своей работой, они прикидываются, что делают это для своего удовольствия и их вовсе не касается, бросают ли пфенниги в как бы случайно оставленную шляпу толстопузые прохожие, которые попадают сюда, чтобы соприкоснуться с грешным миром художников. Хиппи продают свои не слишком красивые изделия из медной проволоки. На Швабинге можно купить наркотики, а также напиться вина, не опасаясь, что это кого-то возмутит. Немцы из Рейнской области, Гамбурга и Вестфалии говорят о Мюнхене, что это самая большая деревня в ФРГ. Заурядные баварцы никогда не отличались остроумием. Их шутки редко до кого доходят. Помню, как первый раз я приехал в столицу Баварии и остановился перед магазином с сувенирами. На витрине я увидел кошелек в форме баварских трусов из замши с вышитой цветными нитками надписью: «Будь счастлив, когда он полный». Для меня этот кошелек является своего рода символом истинной Баварии и баварцев, их бесцветной столицы, где улицы пустеют уже около десяти часов вечера. Швабинг на фоне мюнхенской серости кажется оазисом беззаботности и умственной изысканности. Поэтому не удивительно, что там укрываются иностранцы, насытившись баварским фольклором, сдобренным пивом. Мы с Корызмой не были исключением. Не одну ночь протанцевали и прогуляли на Швабинге.

Корызма нравился женам и дочерям сотрудников из польской секции. Однажды, когда Новак устраивал большой прием для иностранцев, он нанял в качестве старших официантов Корызму и еще кого-то из молодых сотрудников, снабдив их белыми смокингами. О них он говорил иногда: «Мои люди». Тогда-то разодетый Корызма и приглянулся пани Езёраньской. Было замечено, что жена директора, когда приходила — а в какой-то период она стала приходить чаще — в здание на Энглишер Гартен, всегда расспрашивала о «пане Януше», а при встрече смотрела на него, как удав на кролика. Новак об этом узнал. Корызма сразу же все потерял в его глазах. Кто хоть раз навлекал на себя гнев Новака, тот впадал в немилость легко и быстро.

Корызма не мог спастись, ибо он не был приспособленцем. Когда ему что-то не нравилось или он с чем-то не соглашался, он говорил это прямо, без всякой игры в дипломатию. Из-за этого он всегда был на плохом счету у начальников, средних и маленьких. Позже несколько раз ему случалось опаздывать на запись. Разразился большой скандал. Опоздания были, конечно, только предлогом. В этом ни у кого не было сомнений. Если бы с такой жестокостью подошли, например, к диктору Пекарскому, алкоголику, то его должны были выгнать с работы еще несколько лет назад. Януша понизили в должности — с диктора на курьера. Он разносил по польской секции газеты, журналы, папки с документами, но не все сочли необходимым с этого момента его избегать. Начальство раздражала эта терпимость сотрудников к «штрафнику», и вскоре, как и можно было ожидать, последовала новая история. Корызма якобы потерял папку с документами. Его уволили.

Тадеуш Подгурский (тот, который в своих передачах так часто и возвышенно говорит о роли профсоюзов и постоянно нападает на Центральный совет профессиональных союзов Польши, обвиняя его в том, что он слишком слабо защищает интересы трудящихся в случаях их конфликтов с дирекцией) был членом «профбюро» в польской секции.

«Профбюро» в «Свободной Европе» — хотя это и звучит несколько парадоксально — в соответствии с уставом должно выполнять те же функции, что и профбюро в Польше, а следовательно, заботиться об интересах сотрудников. В деле Корызмы «профбюро» заняло вначале умеренную позицию. Оно не возражало против увольнения, но и не хотело, чтобы это сделали в дисциплинарном порядке. Тогда Новак вызвал к себе председателя «профбюро» графа Михала Тышкевича. Выйдя из его кабинета, перепуганный председатель тут же сообщил своим коллегам, что директор не желает какого-либо вмешательства «профбюро», поскольку Корызма должен быть уволен. Тышкевич «расхворался», поэтому Новак взял на себя труд переговорить и с другими членами «профбюро»: Микицюком, Птачеком и Подгурским. Он объявил им, что если Корызма напишет покаянное письмо, то он, директор, согласится еще подумать. Тогда, чувствуя намерения начальника, в атаку бросился Подгурский.

Не спрашивая мнения остальных членов «профбюро», Подгурский встал на сторону директора. Он даже не подсказал Корызме, что тот может апеллировать в вышестоящую инстанцию, и не сделал ничего, чтобы ему помочь. Подгурский повсюду распространял домыслы о том, что Корызму нужно уволить как можно быстрее, поскольку тот якобы обкрадывал универсальные магазины. Знаменитая в секции коллекция грампластинок Корызмы — не что иное, как плоды этой кражи. Клевета сделала свое. «Профбюро» пошло за Подгурским. Только один его член, Кшиштоф Бауэр-Чарноморский, имеющий британское подданство и работающий в «Свободной Европе» как аналитик радиопередач, а это значит — в подразделении, независимом от Новака, имел смелость защищать Корызму и требовал соблюдения условий коллективного договора. Этим он восстановил против себя Новака и на новых выборах в результате стараний доверенных лиц директора уже не прошел в состав «профбюро».

А между тем Корызма обжаловал в суде решение о своем увольнении. Он требовал возврата на службу и возмещения убытков в размере десяти тысяч марок. Независимо от этого он обратился с личной жалобой на Новака за клевету, так как директор не только Подгурскому рассказывал о мнимых кражах Корызмы в универсальных магазинах. Дело закрутилось и… Корызма исчез. Когда он пропал, уже никто не поддерживал его жалобы, поданной в суд, и она вообще не рассматривалась. Новак торжествовал.

Только через некоторое время мы узнали, что Корызму арестовала западногерманская полиция и, хотя в силе было еще разрешение на его проживание на территории ФРГ, он был доставлен во Францию — в страну, которая ранее предоставила ему политическое убежище, когда он решил искать актерскую славу на Западе. В Страсбурге западногерманские полицейские, передавая Корызму французским чиновникам, одновременно вручили им медицинское заключение, в соответствии с которым он считался психически больным с проявлениями опасной для окружающих мании преследования. Его поместили в закрытое психиатрическое заведение. Таким образом, повторилась история шотландки, жены графа Михаловского. А те, кто еще не знал или не верил, что у Новака очень длинные руки и что он ни перед чем ни отступит, получили наглядный урок.

Подобной же шумихой закончилось дело Кавки и его жены. Новак еще раз доказал, на что он способен, когда кто-нибудь отваживался в споре с ним сохранить чувство собственного достоинства. Кавка уже во второй раз приехал на работу в «Свободную Европу». В первый раз ему что-то не понравилось, и он возвратился в Швецию, где надеялся устроиться лучше, чем в столице Баварии. Надежды не сбылись, поэтому он опять вернулся в Мюнхен. Новак дал Кавке место, но тому хотелось, чтобы в «Свободной Европе» работала и его жена, очень элегантная женщина. Она имела специальность манекенщицы и декоратора витрин. Не знаю, что бы она могла делать в редакции, но некоторые пани даже и такой квалификацией не могли похвастаться. Жена Кавки приглянулась Новаку, но против нее ополчился его заместитель Михал Гамарников-Гурецкий. Люди посвященные утверждали, что это просто так не кончится…