Черная свеча - Владимир Высоцкий

Мир качнулся живым маятником, звон в ушах поглотил крики и выстрелы. Он объяснил себе сам — выбора нет. Почти не целясь, разрядил обойму в то место, откуда пришла смерть Дениса, побежал.

Все, что должно было с ним случиться, все, что должен был он пережить в будущем, вырастало из этого слепого бега и было так же безнадежно. Но он бежал.

Перепрыгивая через валежины, канавы. Бежал, как бегают во сне, умоляя Господа дать ему хотя бы возможность все потерять мгновенно. Жизнь утратила ощущение бесконечности, готовая прерваться в любую секунду.

Но игра продолжалась. Он падал, полз, увертывался, хотел раствориться, чтобы стать воздухом. Прозрачным, бесплотным, способным пропустить сквозь себя пулю и ке ощутить тугого разрыва тела.

Пули ложились рядом, рождая маленькие снежные вулканчики, как взрывы возмущения тех, кому надо было в него попасть. Все решал разыгравшийся случай.

И он оказался на стороне зэка. Выстрелы прекратились, потому что он бежал мимо жилых бараков.

Упоров залетел в проулок, проскочил между сколоченных из фанерных листов кладовок. Впереди закашлялся вышедший до ветру мужик в заячьем треухе. Глухое буханье трясло его завернутое в рваный полушубок тело. Мужик постоянно отхаркивался и матерился, вспоминая при этом чье-то женское имя.

«Не стоит ему на глаза попадаться, — Упоров прижался к стене фанерной кладовки. — Скорей бы убирался, дурак ленивый!»

Справа загремела цепь, в колодец упало ведро, а чуть позже послышался стук сапог.

— Левонтий, кто тут пробегал?!

— Кому в такую рань бегать? Вы, что ли, стреляли?

— Мы.

— Убили кого?

— Одного.

— Сколь их было?

— Да пошел ты! Замыкайся крепче. Такие рыси бегают.

И сапоги застучали в обратную сторону. Зэк подождал. Глянул за забор. Никого. Он перелез, пошел вдоль бревенчатого дома, кланяясь низким окнам. Остановился перед сараями, от которых на них кинулась первая собака, ножом подвинул видимый в широкую щель язычок внутреннего замка. Дверь открылась спокойно, пропустив его в обыкновенный дровяник, где огороженное толстыми досками пространство заполнял смолистый запах лиственницы.

Беглец прилег на поленницу свежесрубленных дров, погружаясь в усталую дремоту. Сладковатый аромат свежего дерева вливался в кровь, наполняя ее медовой тягучестью, отчего мысли при нем остались только ленивые и спокойные.

В соседнем сарае петух прокричал зорю, под его бодрую песню подумалось: «Хорошо бы сонного застрелили…» Но дальше того пожелания дело не пошло; о том, как лопнет голова, наполняясь болью от входящей в нее пули, зэк не успел додумать: он заснул.

Спал без снов, но даже в столь глубоком забытье почувствовал на себе внимательный взгляд. Он явно не имел отношения к его сну. Был настоящий.

«Мент или собака. Больше ходить за тобой некому. Собака бы уже кинулась. Значит, мент. Любуется, гад. Лучше б стрелял!»

Мысленно представил путь руки за голенище, где был нож. Чуть приподнял ресницы… Прямо перед ним на земляном полу стояли валенки, подшитые кусками старых покрышек от полуторки.

«Пора, парень!» — скомандовал себе зэк, выхватив нож, быстро вскочил. Он не сразу сообразил, почему лицо человека оказалось на уровне его груди, но интуитивно отдернул к себе нож. Неизвестный ойкнул. Голос был слабый и не мог родить крик. Чуть погодя Упоров увидел, как на узкой, почти детской ладони расходится короткая рана.

— Тихо! — предупредил изрядно смущенный беглец. — Не надо шуметь! Я нечаянно…

— Не буду, — так же шепотом ответил неизвестный и поднял два больших, наполненных слезами глаза. Они были зеленые, как мокрый нефрит.

Девчонка! Это, конечно, лучше, чем чекист с автоматом, но все равно неловко, да и глаза смотрят прямо в душу. Неловко…

Из зажатого кулака выпадали капли крови. Он не мог на них смотреть и спросил:

— Тебе больно? Надо чем-то перевязать. Сейчас же! Извини, я не хотел. Со сна принял тебя черт знает за кого. Извини…

Она кивнула, продолжая смотреть ему в глаза.

— Дома есть бинт и йод. Вы можете меня отпустить домой?

— Отпустить?! — Вадим понял: она видит в нем бандита, и горько усмехнулся: — Ну, конечно же! Только не надо звать солдат. Вечером освобожу этот отель. Как тебя зовут?

— Наталья.

— Иди домой, Наташа. Не сердись на меня. Я, понимаешь ли, беглый, потому злой. А злой потому, что беглый. Заколдованный круг.

Он никогда не мог справиться с ощущением своей вины и пытался смягчить впечатление говорливой бесшабашностью.

— Вы не волнуйтесь, — очень просто сказала она, будто давно знакомому человеку. — У меня дядя тоже поселенец с поражением в правах. Я приехала к нему из Ленинграда. Бросила балетную студию и прикатила. Меня даже из комсомола хотели выгнать. Ужас!

Девчонка изобразила ужас на лице, лица не стало видно — одни глаза.

— Да, серьезное дело. Ну, ты иди, не то тебя хватятся. Если можно, я побуду здесь до вечера?

Ему вдруг сразу расхотелось погибать, он проклинал эту ворвавшуюся в сарай девчонку с ее детской непосредственностью и такими огромными зелеными глазами.

Наталья понимающе кивнула, протянула перед собой руки:

— Положите мне поленья.

— Как же ты с такой рукой?

Она улыбнулась как приятелю:

— Грузите и считайте, что отель в вашем распоряжении.

В щель между досками Упоров видел, как девчонка пересекла двор, забавно раскачиваясь под тяжестью дров. Поднялась на крыльцо, прижала поленья подбородком и оттопыренным мизинцем левой руки открыла дверь.

«Сейчас успокоится. В ней заговорит долг комсомолки и… Но бежать все равно некуда. Может случиться — она не побежит? Не может! Вся страна доносит!»

Он воткнул нож в чурку и отхлебнул из фляги медвежьего жира. По заваленному хрустящими на морозе нечистотами двору прошла толстая баба в засаленной телогрейке. Остановилась, глянув по сторонам, стала подтягивать сшитые из байки панталоны. Еще раз с коровьей стеснительностью глянула на окна, прошла вразвалку, и он почувствовал себя окончательно отторгнутым от всякой надежды человеком, куда несчастней этой бесконечно несчастной бабы.

«Она — просто не видавшее другой жизни животное, а ты — загнанное в западню, живущее на волосок от смерти животное. Кому лучше? Ей! Она не понимает своей трагедии: день прожила — и ладно. Ты все знаешь — поделать ничего не можешь. Девчонка, однако, никуда не побежала. Странно…»

Зэка отвлек знакомый мужик, справляющий нужду у своего дома. Кашель его уже не мучал, держался он с несколько театральным достоинством и, даже громко испортив воздух, остался при том же многозначительном лице.

«Член поселкового совета, не меньше гусь, — подумал Упоров. — Тоже меня ищет. Все кого-то ищут. Работали бы лучше, суки!»

Серьезный мужик явно шел в гости. Вытер подошвы о березовый веник-голяк, потянул к себе ржавую ручку. В бараке он долго не задержался и вышел расстроенный. Харкнул на крыльцо, оглядел двор внимательным взглядом опытного в вопросах сыска человека и задержал взгляд именно на той двери, за которой находился беглый каторжанин. Глаза сыскаря остановились, только что рыскающие, они начинали обретать смысл, концентрируя все внимание в одной точке.

Взгляд обладал почти осязательной силой. Упоров хотел посторониться от щели, однако сдержался, понимая: главное — не суетиться. В настроении мужика произошла разительная перемена, отразившаяся на испитом лице гримасой внутренней заостренности. Оно, словно морда легавой на стойке, подалось вперед, а ноздри выразительно пошевелились.

«Или засек, или вспомнил, где можно похмелиться. Ты — осел: дверь забыл закрыть за девчонкой! Может, поленом — по башке? Заорет. Успокойся: его кумар с похмелья трясет».

Минут через десять после того, как бдительный бухарик ушагал в сторону водокачки, на крыльце появилась Наташа с дымящейся чашкой и куском хлеба. Рука, встретившая его нож, была перевязана стираным бинтом. Зэк смотрел на нескладное, длинноногое существо, пытающееся по-мальчишески тощим задом захлопнуть двери, со сложным чувством вины и умиления. Поведение ее было естественным, по-домашнему не выставочным.

Она справилась с дверью, сделала шаг с первой ступени крыльца, остановилась, сурово собрав к переносице брови. Ребенок сразу поменялся, зэк видел перед собой обманутую маленькую женщину. Потом она сказала кому-то, кого Вадим еще не мог разглядеть:

— Ну и подлец же вы, дядя Левонтий!

Автоматчиков он увидел мгновением позже. У них сводило от напряжения скулы, автоматы были готовы открыть огонь. Следом в поле видимости появился капитан, вызывающе аккуратный среди загаженного бытовыми отходами двора.

— Это кому? — капитан указал на дымящуюся кружку в руке девчонки и улыбнулся.

— Собачке, — Наташа покраснела, снова стала ребенком.

— Должен тебя огорчить, — капитан почесал твердую переносицу, изобразив подлинное сожаление. — Твою собачку мы пристрелим: бешеная. Такие вот дела, красавица!