Бунин без глянца - Павел Фокин

Нельзя вспоминать о грасской жизни Буниных, не уделив немного внимания Олечке. Эта маленькая девочка внесла в их жизнь своей непосредственностью, своей живостью, своим чутким сердцем — то тепло, которого им обоим так недоставало. Если бы не ревность матери (Елены Жировой, «Ляли». — Сост.), никогда бы они с Олечкой не расстались. ‹…›

Олечка могла входить к «Ване», даже когда он работал. Влезала к нему на колени с книжкой или картинками. Он писал для нее и говорил с ней шуточными стихами. Олечка заливалась смехом. Как серебряный колокольчик, звучал ее смех в кабинете, и раздавался раскатистый смех Ивана Алексеевича. Насмеявшись вдоволь, они расставались. Отпустив счастливую девочку, с бодростью, точно глотнув свежего воздуха, — принимался он снова за работу. «„Ваня“ дружит со всей комнатой», — говорила она. ‹…›

Я не знаю, писал ли Бунин о детях или для детей, — но когда они встречались на его пути — умел он с ними говорить, как кудесник, как чародей, и покорял их сердца! (32, 312, 314]

Ирина Владимировна Одоевцева:

Помню, я как-то случайно зашла к Буниным. Дверь мне открыла Вера Николаевна.

— Ян с Олечкой в столовой свой новый танец отплясывает, пойдемте полюбуемся на них, — весело предложила она.

И я действительно «полюбовалась», от удивления остановившись на пороге столовой. Надменный, гордый Нобелевский лауреат, казалось, превратился в семилетнего мальчика и самозабвенно, восторженно скакал и прыгал вокруг стола с прехорошенькой маленькой девочкой. Увлеченный танцем, он даже не повернулся, чтобы узнать, кто пришел. Должно быть, он даже не слышал звонка. Но Олечка уже бежала ко мне и вежливо, как полагается благовоспитанной девочке, поздоровалась со мной.

— Мы с Ваней танцуем новый танец, — деловито объяснила она. — Он его только сегодня выдумал. Он уже много танцев выдумал, — и она поощрительно, как старшая младшему, улыбнулась ему. — Он у меня умный, Ваня.

И Бунин весь засиял лучистыми морщинами ответной улыбки.

В тот день мне было дано впервые увидеть совсем другого, нового Бунина. Я и не предполагала, что в нем столько детского и такой огромный запас нежности.

С Олечкой он не только играл, исполнял все ее капризы и слушался ее. Рассердившись на него, она ставила его носом в угол, и он покорно простаивал в углу, пока она его не простит. Он писал ей шуточные стихи. Она была строгим критиком и не всегда хвалила их. Однажды она даже обиделась и возмутилась на описание угощения «Из кондитерской Бока» у одних знакомых — стихи эти были напечатаны в «Новом журнале». Олечка нашла их гадкими, поставила Бунина в угол и прочла ему нотацию.

Но чаще они проводили время в безмятежной дружбе, играли во всевозможные игры, танцевали и рассказывали друг другу сказки [37, 293–294].

Иван Алексеевич Бунин. Из дневника:

29. VI.41. Послал Олечке открытку:

С постели рано я вскочил:Письмо от Оли получил!Я не читал и не молчал,А целый день скакал, кричал:«Как наша Оля подросла!Переросла она осла!А ведь не маленький осел —Он ростом выше, чем козел.Потом, смотрите, как онаУжасно сделалась умна!Должно быть, очень хорошоСдала экзамен на башоУ кур и кроликов своих,Когда зимой кормила их!»Но оказалось, что во снеВся эта глупость снилась мне, —Что я письма не получалИ не скакал и не кричал…И так обиделся я вдруг,Что посинел и весь распух.

Иван Алексеевич Бунин. Из дневника:

30.3.42. Послал письмо Олечке: Ты спрашиваешь, как мы пировали у наших друзей. Вот как:

У моих друзей пируя,Ел змеиную икру я,Пил настойку из клоповИ вино из бураков.Остальное тоже былоОчень вкусно, очень мило:Суп из наба, фарш из блохИ на жареное — мох.А потом нам подавалиКарамель и мух в крахмале,Чай Пи-пи и торт Ка-каИз кондитерской в Bocca.

Семья

Предки

Иван Алексеевич Бунин:

Рождение никак не есть мое начало. Мое начало и в той непостижимой для меня тьме, в которой я был от зачатия до рождения, и в моем отце, в матери, в дедах, прадедах, пращурах, ибо ведь они тоже я [31, 384].

Вера Николаевна Муромцева-Бунина:

Алексей Николаевич (Бунин, отец. — Сост.) поведал ‹…› о своем роде, о том, что они выходцы из Литвы: о «роде Буниных» в «Гербовнике дворянских родов» сказано, что Бунины происходят от Симеона Бутковского, мужа знатного, выехавшего в XV веке из Литвы со своей дружиной на службу к Великому Князю Московскому Василию Темному. ‹…› При взятии Казани погиб их предок Александр Бунин, а другой, Козьма Леонтьевич, был стольником при великих князьях Иоанне и Петре Алексеевичах ‹…› это все записано в воронежских дворянских книгах ‹…› род их вписан в шестую книгу, которая называется Бархатной…

Юлий же сообщил, что он читал, что первыми граверами были «знаменщики» или рисовальщики Серебряной Палаты, составлявшей отделение Оружейной Палаты. Среди первых московских граверов встречается имя знаменитого «знаменщика» Серебряной Палаты Леонтия Бунина. «Так там и написано, — продолжал Юлий Алексеевич, — «Плодовитый гравер сей Леонтий Бунин, кроме множества отдельных листов, награвировал целые книги: букварь Кариона Истомина 1692 («Сий Букварь очини Иеромонах Карион») а знамени и резал Леонтий Бунин х ЗСВ — и Синодик 1700 г.» «Л. Б.». То, что в скобках, и последнюю фразу Юлий Алексеевич, по словам младшего брата, записал в книжечку, а начало рассказывал наизусть [35, 66].

Александр Васильевич Бахрах:

Еще больше он гордился тем, что к его роду принадлежала довольно замечательная женщина начала прошлого века, глубоко несчастная поэтесса Анна Бунина. ‹…› Бунину льстило даже то, что тогдашний министр народного просвещения и адмирал ‹…› Шишков выхлопотал ей у Александра I значительное по тем временам денежное пособие. Бунин не раз расхваливал творчество своей прабабки, хотя едва ли искренно восторгался ее виршами. Читал ли он их? Читал ли он посвященную Державину оду, прославившуюся тем, что над ее первыми строчками:

Блеснул на западе румяный царь природы,Скатился в океан, и загорелись воды…

потешались уже лицеисты пушкинского выпуска.