Ключи Царства - Арчибальд Кронин

Звук подъехавшего автомобиля заставил всех замереть во взволнованном ожидании, и минутой позже, приветствуемый бурной овацией, сэр Джордж показался на сцене. Это был человек лет шестидесяти, среднего роста, с блестящей лысой головой, вокруг которой венцом пушились седые волосы. Усы у него тоже были серебристые, а щеки румяные — он отличался удивительной бело- розовой свежестью, присущей некоторым блондинам в преклонном возрасте. Казалось невероятным, что человек, столь скромный в одежде и манерах, обладает такой громадной властью. Благожелательно прослушав всю церемонию и приветственную речь мистера Кайла, он и сам сказал несколько слов и любезно закончил:

— Справедливость требует отметить, что отец Фрэнсис Чисхолм, со свойственной ему проницательностью и широтой взглядов, первый подал весьма ценную мысль о создании этого клуба.

Аплодисменты были оглушительны. Фрэнсис вспыхнул и умоляющими глазами с раскаянием посмотрел на своего начальника. Отец Кезер машинально поднял руки и сделал два хлопка, улыбаясь улыбкой мученика.

Позднее, когда экспромтом начались танцы, он стоял, наблюдая за сэром Джорджем, кружившим по залу с юной Нэнси Кайл.

Затем отец Кезер словно исчез, растворился в ночи. Вслед ему неслись звуки скрипок.

Когда поздно ночью Фрэнсис вернулся домой, он нашел настоятеля сидящим в темной гостиной с безвольно сложенными на коленях руками. Отец Кезер казался странно инертным, вся его воинственность исчезла. За последние десять лет он выжил большее число своих викариев, чем было жен у Генриха VIII. Теперь он сам впервые потерпел поражение от своего помощника. Отец Кезер равнодушно сказал:

— Я вынужден жаловаться на вас епископу.

У Фрэнсиса сердце перевернулось в груди, но он не дрогнул. Что бы ни случилось с ним, власть отца Кезера пошатнулась. Старший священник хмуро продолжал:

— Может быть, вам на пользу пойдет перемена. Епископ сам решит это. Отцу Фитцджеральду нужен в Ньюкасл второй помощник. Там ведь и ваш друг Мили, не правда ли?

Фрэнсис молчал. Ему не хотелось покидать этот начавший слегка оживать приход. Но даже если его принудят к этому, все равно тем, кто сменит его здесь, будет легче. Клуб будет существовать, и это только начало, а там придут и другие перемены. Он не испытывал никакого личного торжества, только спокойную, почти зримую надежду. Фрэнсис тихо сказал:

— Мне очень жаль, если я расстроил вас, отец. Поверьте, я только старался помочь… нашим бездельникам…

Глаза двух священников встретились. Отец Кезер первый опустил свои.

Как-то в пятницу, в конце Великого поста, в столовой церковного дома прихода святого Доминика Фрэнсис и отец Слукас уже сидели за скудной трапезой, состоявшей из вареной трески и гренок без масла, поданных на серебре и прекрасном голубом вустерширском фарфоре, когда отец Мили вернулся с вызова к больному. По тому, как он старался казаться спокойным, как равнодушно ел, Фрэнсис сразу понял, что Ансельм что-то скрывает.

Декан Фитцджеральд во время поста обедал отдельно, у себя наверху, и три младших священника были одни, но отец Мили, жевавший обед с отсутствующим видом, молчал до конца трапезы. Только, когда литовец смахнул крошки с бороды, встал, поклонился и вышел, он несколько оживился и протяжно вздохнул.

— Фрэнсис! Я хочу, чтобы ты пошел сегодня днем со мной. Ты не занят?

— Нет, я свободен до четырех часов.

— Тогда ты должен пойти со мной. Я хочу, чтобы ты, как мой друг, как мой товарищ по работе был первым… — он замолчал, не желая больше сказать ничего, что могло приподнять покров с его тайны.

Вот уже два года как Фрэнсис был вторым викарием в церкви святого Доминика, где Джеральд Фитцджеральд, ныне декан Фитцджеральд, был настоятелем. Ансельм Мили был старшим помощником, а Слукас, священник-литовец терпелся, как неизбежная обуза, ввиду наводнявших Тайнкасл польских эмигрантов.

Перевод из глухого прихода в Шейлсли в этот знакомый с детства приход, где службы отправлялись с точностью часового механизма, а церковь была верхом элегантного изящества, не прошел для Фрэнсиса бесследно. Он был счастлив жить вблизи от тети Полли, счастлив, что может присматривать за Нэдом и Джуди и раза два в неделю видеться с Уилли Таллохом и его сестрой. Кроме того, он испытывал какое-то странное облегчение, какое-то неопределимое ощущение поддержки оттого, что монсиньор Мак-Нэбб вернулся из Сан-Моралеса, получив повышение, и стал епископом их епархии. Однако новый для него вид зрелости, морщинки вокруг серьезных глаз, худощавость фигуры без слов говорили, что эта пересадка была для него нелегкой. Декан Фитцджеральд, изящный и утонченный, гордившийся тем, что он джентльмен, был полной противоположностью отцу Кезеру. Однако при всем своем старании быть беспристрастным, он не был лишен некоторых предрассудков и высокомерия. В то время, как Фитцджеральд очень тепло относился к Ансельму, своему любимцу, и полностью игнорировал отца Слукаса, чей ломаный английский, неумение вести себя за столом, манера затыкать салфетку под бороду и странное пристрастие носить котелок в сочетании с сутаной ставили его вне круга настоятеля, к своему второму помощнику он относился со странной настороженностью.

Фрэнсис скоро понял, что его низкое происхождение, причастность к «Юнион таверне» и трагедии семьи Бэннон были для него препятствием, которое нелегко преодолеть.

К тому же он так скверно начал здесь! Устав от избитых общих мест, которые чуть не слово в слово повторялись в соответствующие воскресенья церковного года, Фрэнсис рискнул вскоре после своего приезда произнести простую, свежую и оригинальную проповедь, высказать собственные мысли о личной чистоте и честности. Увы, декан Фитцджеральд резко осудил это опасное новшество. В следующее воскресенье на кафедру взошел Ансельм и выдал противоядие — великолепное восхваление Звезды морей, в котором были и олени, припадавшие к воде, задыхаясь от жажды, и лодки, благополучно минующие мели. В конце проповеди красивый оратор драматическим жестом протянул руки вперед и воззвал: «Придите же!» Все женщины прихода были в слезах, а потом, когда Ансельм уплетал за завтраком бараньи котлеты, декан многозначительно поздравил его.

— Да, отец Мили, это было красноречиво. Я слышал, как наш покойный епископ сказал совершенно такую же проповедь двадцать лет назад.

Быть может, эти две проповеди, такие разные, и определили их дальнейший путь: месяцы шли, и Фрэнсис не мог не сравнивать свои весьма незначительные успехи с примечательными успехами Ансельма. Отец Мили был заметной фигурой в приходе: всегда жизнерадостный, даже веселый, всегда готовый засмеяться и похлопать ободряюще по плечу всякого попавшего в беду. Он много и серьезно работал, всегда нося в жилетном кармане маленькую книжечку с записями приглашений и обязанностей. Мили никогда не отказывался произнести послеобеденный спич или сказать речь на собрании. Он издавал «Газету прихода святого Доминика» — маленький листок новостей, иногда довольно забавный. Отец Милли часто посещал светское общество и, хотя никто не мог бы назвать его снобом, пил чай в лучших домах города. Когда какой-нибудь выдающийся священник приезжал проповедовать в их город, Ансельм обязательно встречал его, а потом в восхищении сидел у его ног. Позднее он посылал ему написанное прекрасным слогом письмо, где горячо благодарил за духовную радость, вынесенную им из этой встречи. Следствием такой потрясающей искренности было приобретение Ансельмом многих влиятельных друзей.

Естественно, что даже его работоспособности были пределы. Охотно приняв пост секретаря нового в епархии Центра иностранных миссий в Тайнкасле, любимого детища епископа, он с неослабным рвением работал там. чтобы угодить Его Преосвященству, но вынужден был с сожалением отказаться от заведования Клубом рабочих мальчиков на Шэнд-стрит и передать его Фрэнсису.

Район Шэнд-стрит был худший в городе, застроенный высокими многоквартирными домами и ночлежками, настоящими трущобами. И этот район, вполне, впрочем, справедливо, стал считаться районом Фрэнсиса. Здесь, хотя результаты его трудов были очень незначительны, работы у него было хоть отбавляй. Ему приходилось учиться смотреть в глаза нищете и видеть без содрогания все постыдные и печальные стороны жизни, вечную агонию бедности. Не с праведниками приходилось ему общаться там, а с грешниками, пробуждавшими в нем такую жалость, что иногда он готов был заплакать.

— Уж не вздумал ли ты поспать после обеда? — сказал Ансельм укоризненно.

Фрэнсис, вздрогнув, очнулся от своей задумчивости и увидел, что Мили ждет его у обеденного стола со шляпой и тростью в руках. Он улыбнулся и покорно встал.

На улице было свежо и ясно, дул легкий ветерок. Ансельм шагал вперед бодрым размашистым шагом, чистый, честный, здоровый, добродушно-грубовато здороваясь с прихожанами. Популярность в приходе святого Доминика не испортила его. Многочисленных почитателей Ансельма больше всего очаровывала в нем манера отрицать свои достижения.