Все зависит от нас - Владислав Конюшевский

Выйдя во двор под моросящий дождик, прерывисто выдохнул. Вот и все, а я боялся… Глянул на часы. Епрст! Всего пять минут прошло, как вышел от Круглова, с которым чаи гонял. Так что теперь, если вопросы возникнут, всегда можно ответить, будто сразу от Круглова пошел к Славке Ильину. Этих минут никто и не заметит, так что все сойдется нормально. Зато сейчас можно смело сказать – арривидерчи, товарищ генеральный секретарь! Теперь не будет народ коров резать и кукурузу на севере выращивать. Правда, на секунду мелькнуло сомнение – то ли я вообще сделал? До этого ведь только врагов валить приходилось. А этим убийством, как ни крути – резко поменял весь ход истории. Но как мелькнуло, так и пропало. Если бы не сегодняшний удар, то я бы точно знал время своей смерти, а это вовсе не способствует нормальному душевному состоянию. Хрущ с его характером, взойдя на престол, моментом бы показал кузькину мать оборзевшему в корень Лисову. И за меньшее расстреливал… так что сейчас все сделал правильно и нечего рефлексировать!

Пока дошел до дома разведчиков, нервная дрожь почти отпустила, и поэтому, глядя на толпящиеся у крыльца под навесом знакомые личности, издалека крикнул:

– Что, славяне, не ждали? Принимай гостей!

Охо-хох… Голова, если очень мягко сказать – болела. Блин! Ведь говорил, что трофейный марочный коньяк запивать самогоном – дурной тон! Так нет же! За победу, за братство, третий тост за разведчиков, за Сталина, за то, чтобы Гитлеру икнулось, за дам, за рода войск (причем за каждый в отдельности), за взаимовыручку… Причем отчетливо помню – тост, чтобы Гитлеру икнулось, был как минимум три раза. Да и остальные повторялись настолько часто, что благородный коньяк закончился уже через полчаса. Вот тут и появилась эта канистра с самогоном. Увидев ее, я содрогнулся, и дурно стало заранее. Это Лехе хорошо – он на коньяке вырубился, а мне пришлось отдуваться за двоих…

Выйдя во двор, на хрустящую от утреннего инея траву, умылся у колодца. Наконец полегчало и я смог увидеть нездоровую суету, творившуюся вокруг. Заметив идущего от здания штаба Кубика, поймал его и поинтересовался:

– Слав, что случилось? Чего все как в задницу укушенные бегают?

Хмурый Ильин щелчком выкинул папиросу и озабоченно ответил:

– Сегодня ночью Хрущев помер. Говорят, инфаркт. Но охрана на ушах стоит и шестой отдел всех трясет. Хорошо еще, все мои ребята вчера встречу отмечали и никуда не бегали. Так что к нам вопросов нет. Зато остальных, как грушу, обрабатывают…

– Ни хрена себе! Пойду, гляну…

Кубик сначала ухмыльнулся и сказал – мол, кто меня туда пустит, но потом, видно вспомнив о том, что я все-таки из особой группы, только рукой махнул. Я, зайдя в дом, оделся и, разбудив бледно-зеленого Пучкова, приказал ему готовить машины и фрица к отъезду. Пообещав через полчаса подойти, с самой безмятежной мордой двинул к штабу, хотя в животе был холодный тянущий комок. Все-таки не ожидал, что такая буча поднимется. Ну помер человек, зачем же всех на уши поднимать? Думал, конечно, что будут медики, следователи, но чтобы так…

В штаб меня сначала не пустили, но когда я начал качать права, выскочивший на шум знакомый контрик приказал впустить. Вот у него, пока шли к кабинету, и начал выяснять подробности. Несостоявшегося генсека нашел утром адъютант. Поняв, что его реанимационные действия не дают результата, побежал за медиками, попутно просветив охрану. В общем, пока следователи появились в кабинете, там помимо хрущевской челяди, охраны и медиков побывали еще и командующий с начальником штаба. Потом следаки, конечно, всех выгнали, но если даже и были какие-то следы, то они оказались безнадежно испорчены. Холодный ком от этих слов постепенно рассасывался, и я спросил:

– А какие там следы должны быть? Или подозреваете убийство?

Контрик туманно ответил, что следствие только начинается, и передал меня своему начальству. Генерал Левин курил возле окна и раздраженно обернулся на приветствие. Однако, узнав меня, слегка подобрел:

– Лисов, а ты здесь откуда? Или вам тоже доложили?

– Нет, тащ генерал, я вчера к Маркову за фрицем приехал. Ну и остался. Сейчас вот уже уезжать хотел, а тут такое…

– А, ну да! – Генерал махнул рукой. – Вы же вчера с разведчиками всю ночь гудели. То-то я смотрю – бледный ты какой-то. А у нас действительно – ЧП.

– Вот я и пришел уточнить, что Колычеву докладывать. Из первых рук, так сказать.

Левин шумно выдохнул и, подумав немного, сказал:

– Докладывать пока нечего. По предварительным анализам – инфаркт. Сердце прихватило, даже до дивана дойти не успел – так и упал. Но к обеду из Москвы прилетит бригада медэкспертов, они точнее скажут.

– Зачем аж из Москвы? Тут же свои медики есть?

– Положено так. Это тебе не дядя Вася умер, а член Военного совета, который также является членом Политбюро! Хотя я уверен, что и они оставят диагноз прежним. Зачем его кому-то убивать? И как? Никаких следов на нем нет. Просто перетрудился человек, как говорится – сгорел на работе… Ты еще молодой, тебе не понять, а на войне и так бывает, что не от пули, не от снаряда, а просто сердце не выдержало…

Епрст! Мне даже неудобно стало от таких слов, поэтому, коротко распрощавшись, быстренько оттуда сбежал. Пока ехали на базу, всю дорогу чувствовал смутное неудобство. Сначала даже понять не мог, что к чему. Уж больно непривычное чувство было. И только потом дошло. Вот блин! Меня что – раскаяние мучает?! И это после всех лет войны, оно еще во мне осталось?! А ведь действительно – очень не по себе. Особенно после слов Левина, точнее говоря, именно из-за них… Даже, несмотря на то что ко мне никаких следов не ведет и в будущем уже ничего не угрожает, настроение было мерзопакостным. Поэтому, когда уже почти на подходах к деревне, в нас начали стрелять из сильно заросшей балки, даже обрадовался. Оттеснив младшего сержанта от пулемета, принялся густо поливать кусты метрах в двухстах от дороги. Остановился, только когда Гек проорал в ухо:

– Все, Илья! Все! Там никого нет!

– Точно?

– Да они почти сразу откатились, а ты все долбишь…

– Тогда чего стоим? По машинам!

Даже не посмотрев, подстрелили ли кого-нибудь, рванули дальше. А меня наконец отпустило. Правда, как выяснилось, я рано расслабился…

Только подъехали к нашим домам, как появился хмурый Колычев и, приказав пока посадить оберштурмбанфюрера под замок, пригласил меня для приватной беседы. Иван Петрович задавал вопросы и издалека, и в лоб, но я, делая обиженные глаза, отпирался от всего. Как бы ни увещевал командир, твердо стоял на своей исключительной невиновности. При этом постоянно держал в уме слова Гоши Шустрого, моего знакомца еще по прошлой жизни. Шустрый, сходив к хозяину по серьезной статье, делился опытом общения со следователями:

– Никогда ни в чем не сознавайся. Как бы тебя ни уламывали. Природа очень любит равновесие, поэтому душу, конечно, облегчишь, зато и срок увеличишь.

На мой вопрос, почему же он тогда раскололся, Гоша ответил, что к нему применяли методы дознания, несколько отличающиеся от принятых законом. У него, кстати, тоже выбор был, но не между душой и сроком, а между сроком и здоровьем. И Шустрый, выбрав здоровье, не прогадал. Сейчас моему здоровью ничего не угрожало, поэтому я смело отпирался от всех полковничьих намеков:

– Иван Петрович, что же, если вдруг кто-то помрет в радиусе километра от меня, это значит Лисов виноват? Да я и не видел его в штабе! Даже не знал, что он там! Вы у ребят спросите, я ведь с ними всю ночь был!

– Но не сразу… Дневальный показал, что ты вышел из штаба через несколько минут после того, как туда зашел Хрущев.

– Да вы что, вообще нае… – Я замялся, подбирая слово.

– Но-но!

Пришлось быстренько смягчить:

– Вообще меня за оберубийцу держите? Я с майором Кругловым чай попил и пошел к Ильину. Все это видели, все подтвердят! Да и как я его мог убить? Одним видом? Зашел, сказал ему – «БУ!!!» и ЧВС помер? Ну ведь это несерьезно…

Колычев, скептически пожевав губами, поднялся, закурил и, пройдя по комнате туда-сюда, ответил:

– Армейские медики констатировали инфаркт. Судя по твоей пышущей благородным негодованием физиономии, москвичи этот диагноз подтвердят. Но меня ты не убедил. – С силой вмяв папиросу в консервную банку, служившую пепельницей, командир исподлобья посмотрел на меня: – И не знаю, сумеешь ли убедить Верховного…

Опаньки… А при чем тут Усатый? И с какой стати я должен его убеждать? Так и спросил, на что получил обескураживающий ответ:

– Он мне уже звонил по этому поводу. Я рассказал о своих подозрениях, и товарищ Сталин приказал после твоего допроса связаться с ним. Его очень интересовало, что ты скажешь.

– Ну и докладывайте, что Лисов тут ни при чем.

Пожав плечами, я тоже вытянул папиросу и приготовился закурить, но не успел. Перехватив руку с зажигалкой, командир наклонился вплотную и, глядя в глаза, тихо сказал: