Галактический хищник - Виталий Забирко

Я терпеливо выслушал все наставления хирурга, как вести себя в ближайшие дни, какие препараты принимать и что делать, если раньше срока появятся признаки отторжения жабр. Надеюсь, что землянин, в отличие от целитерца, не умел читать мысли по мимике пациента, так как я, пожимая ему при расставании руку, страстно пожелал больше никогда в жизни не встречаться с этим занудным человеком. И если потребуется реабилитация после отторжения жабр, соглашусь на любой госпиталь, кроме марсианского.

Прощание же с нейрохирургом вообще нельзя назвать прощанием. Он вихрем подскочил ко мне в коридоре клиники, на мгновение завис напротив, пискнул что-то и тут же умчался радужным мельтешащим смерчем, окутав меня напоследок тошнотворным облаком пота. Только благодаря вживленным биочипам я смог расшифровать его последнюю тираду - целитерец с непререкаемым апломбом заявил, что запах его пота адаптирован под наилучшие духи Целитеры, и потому мне никогда не понять всей прелести и изысканности этого аромата. От такого наглого заявления я опешил, а затем страстно захотел на мгновение обрести ту же скорость движения, что и нейрохирург, догнать его и с не меньшим апломбом посоветовать восстановить свое первоначальное гражданство, возвратиться на родную планету и там охмурять "божественным" ароматом целитерок, поскольку для всех остальных гуманоидов этот запах сродни смраду гниющих отбросов. Было у нас с целитерцем кое-что общее низкий уровень толерантности. Но у цельных натур так и должно быть. Те, кто комплексует, извиняется, испытывает угрызения совести, обращает излишнее внимание на чужое мнение, идут к своей цели окольными тернистыми тропами и почти никогда не достигают ее.

В этот раз Тотт Мальконенн ждал меня на причале. Был он трезв, и, пока яхта швартовалась, я наблюдал на экране за его тщедушной фигурой, всем своим видом выражавшей раскаяние. Выглядело раскаяние весьма натурально, однако, зная артистические способности Мальконенна, я не очень-то верил в его искренность. Артист он первоклассный, но, на его беду, талант исполнителя и талант композитора слишком разные вещи. На его беду мне было наплевать, однако то, что он чувствовал себя виноватым, обнадеживало.

Когда диафрагма люка с треском распахнулась, Мальконенн с излишней поспешностью устремился ко мне, протягивая руку и сконфуженно отводя глаза в сторону.

- Здравствуйте, Бугой! - наигранно весело воскликнул он. - Надеюсь...

Он мазнул по мне взглядом и осекся. Лицо изумленно вытянулось, протянутая рука застыла в воздухе.

- Вы... Вам нехорошо?

Его реакция была предсказуема. Я видел себя в зеркале - безобразный горб на спине, лицо отекшее, бледно-желтушное, черные круги под глазами. И таким мне предстояло быть полтора месяца.

Дикий коктейль человеческой крови и плазмы гидробионта Раймонды представлял серьезное испытание для печени и почек, поскольку медикаментозные ингибиторы защищали внутренние органы от вредного воздействия инородной плазмы лишь на девяносто восемь процентов. И этого соотношения приходилось строго придерживаться, так как при ста процентах защиты наступало отторжение имплантанта.

- А как себя чувствуете вы? - спросил я, пожимая повисшую в воздухе руку Мальконенна. - Похмелиться не хочется?

Мальконенн сник, попытался выдернуть руку, но я держал ее крепко.

- Что вы, право... - смущенно пробормотал он. - Ничего страшного в конце концов не случилось...

- Случится, - мрачно пообещал я. - Еще одна подобная выходка с вашей стороны, и наши договорные отношения будут разорваны. С уплатой вами всех обусловленных договором компенсаций. Если потребуется, то и через суд.

При упоминании о суде Мальконенна передернуло. Больше всего он боялся огласки. Для моей репутации суд тоже был ни к чему, но крелофонист прекрасно осознавал, что это отнюдь не поставит крест на моей карьере. Слишком я независим в своей области, чтобы превратиться в изгоя. Для него же огласка означала бы полный крах.

- Зачем же так сразу - суд... - забормотал он. - Даю слово, что, пока вы будете на Раймонде, я ни грамма в рот не возьму и носа с виллы не высуну до вашего возвращения.

Он попытался заглянуть мне в глаза, но тут же отвел взгляд. Нехороший у него был взгляд, неискренний, но я ему поверил. У чересчур эмоциональных натур внешняя реакция редко совпадает со словами.

- И все это время не будете отвечать ни на чьи звонки, кроме моих, сказал я.

- И все это время не буду отвечать ни на чьи звонки, кроме ваших, эхом откликнулся Мальконенн.

- Даже если продюсер предложит вам сверхзаманчивые гастроли.

Это был удар ниже пояса. Третьеразрядному крелофонисту никто не предложил бы и низкосортного турне.

- Даже... - по инерции продолжил Мальконенн, но тут до него дошел иезуитский смысл моих слов, горло у него перехватило, он напрягся, медленно поднял голову.

- Обещаю, - процедил он, с ненавистью глядя сквозь меня, - что все это время проведу как отшельник и не поддамся ни на какие соблазны.

Получилось излишне патетично, но, учитывая его богатый сценический опыт, наложение театральных штампов на обещание не следовало принимать за ерничанье.

- Договорились, - ровным голосом произнес я и наконец-то отпустил его руку. - Помогите перенести багаж на причал - мне после операций нельзя поднимать тяжести.

Мальконенн нырнул в люк яхты и один за другим вынес на причал три объемистых баула. Последний, наиболее тяжелый, он не смог поднять и волоком протащил по настилу.

- Оставьте тут, - распорядился я. - Незачем переносить в дом, а затем обратно. Когда, кстати, прибудет катер с экспертами?

- Через полтора часа, - отдуваясь, выдохнул Мальконенн. - Что у вас в баулах?

- Снаряжение.

- Да? И для...

- Меньше будете знать, крепче будете спать! - оборвал я его на полуслове. - Кстати, снаряжение сделано по спецзаказу, и расходы превысили первоначальную смету.

- Я доплачу, - быстро согласился Мальконенн, чем приятно удивил меня. Когда мы расставались неделю назад, я посчитал его за скареда. Оказывается, не все так просто - дурман наркотиков и спиртного вызвал у крелофониста манию меркантильности, у иных буйство. Трезвый Мальконенн нравился мне больше.

- Идемте, - смягчил я тон. - Не торчать же нам на причале в ожидании экспертов полтора часа. К тому же экспертизу экспонатов положено проводить в здании.

В котловине был поддень. Искусственное солнце стояло в зените, перегретый песок источал жар, и рассеянная тень от куцых крон корабельных сосен не спасала от зноя. Пока мы шли по тропинке до коттеджа, я изошел потом. После недели пребывания в статичных условиях госпиталя пять минут на жаре на фоне общей послеоперационной слабости вызвали дурноту, и мне было не до красот долины. Поэтому, как только мы оказались в прохладе комнат, я упал на диванчик в первом же зале, достал баллончик с аэрозолем и, расстегнув ворот, брызнул за шиворот хорошую порцию двухпроцентного формальдегида. Жабры обожгло, меня передернуло, а затем по телу начала разливаться блаженная истома. Главное, не переусердствовать с формальдегидом: то, что для жабр - основа жизнедеятельности, для человеческого организма - яд.