Прирожденные лжецы. Мы не можем жить без обмана - Иэн Лесли

«Признание не является главной целью допроса, — заявил Смит в интервью газете „Times“. — Гораздо важнее понимать, что любое признание должно подтверждаться реальными фактами с места происшествия». Однако на деле получалось, что отсутствие таких фактов не состыковывалось с решением, вынесенным присяжными. А потому Смит и еще двадцать пять бывших сотрудников ФБР написали письмо Тиму Кейну, губернатору штата Вирджиния, в котором попросили его принести публичные извинения незаконно осужденным. В этом письме они настаивали на том, что, «хотя такие дела — редкость, на практике еще встречаются случаи, когда некорректно проведенный допрос приводит к тому, что подозреваемые начинают давать ложные признания».

После некоторых размышлений Кейн все-таки согласился с доводами независимых экспертов и принес публичные извинения перед тремя из осужденных (Эрика Уилсона, осужденного за причастность к изнасилованию, на тот момент уже выпустили из тюрьмы, где он провел более восьми лет; перед ним Кейн извиняться не стал). Мужчинам было разрешено покинуть тюрьму, но судимость, тем не менее, осталась непогашенной. Так что, как бы ни сложилась их жизнь в дальнейшем, на них все равно будет висеть клеймо преступников, совершивших покушение на половую неприкосновенность личности[25]. (Главным условием освобождения был длительный контроль над каждым из них — кажется, в двадцать лет.)

В 2008 году Кейн в радиоинтервью признался, что его действия — скорее уступка, а если точнее — вынужденная мера. «Некоторые так называемые правозащитники просят, чтобы суд не принимал во внимание все признания, полученные в ходе слишком долгих и слишком упорных допросов… Но это абсурдное требование. Я не верю, что человек признается в том, чего он не совершал», — заявил он.

Кейн не одинок в своих утверждениях. Соул Кассин, профессор нью-йоркского Колледжа уголовного правосудия им. Джона Джея, — эксперт в области психологии ложных признаний. Где бы он ни выступал с лекциями, аудитория всегда одинаково реагирует на поставленный им вопрос: «А как бы поступили вы в таком случае?» — «Ну, я бы так никогда не сделал. Ни за что не признался бы в том, чего не совершал. Это же очевидно!» — говорят люди. По словам ученого, присяжные заседатели, вынося вердикт, руководствуются той же логикой. Действительно, раскаяние — чрезвычайно сильное доказательство вины. Судебная практика однозначно указывает на то, что человека, сознавшегося в совершении преступления, наверняка ждет суровая участь, — даже в том случае, если присяжные заподозрят, что признание было получено нелегитимным путем, под угрозой применения насилия. Кстати, иногда присяжные настаивают на том, что признание подсудимого — решающий фактор, повлиявший на их решение. «Не думаю, что судьи долго думают над приговором, если в протоколе зафиксировано признание, — говорит Кассин. — В этом случае они считают, что просто обязаны вынести соответствующий приговор — обвинительный, разумеется».

Так или иначе, признание (или раскаяние) формирует отношение к человеку, который по известным только ему причинам возлагает на себя вину в совершении преступления, и это может повлиять на исход дела задолго до судебного разбирательства.

Соул Кассин вместе со своей коллегой Лизой Хэйзэл провели эксперимент, в котором, не зная об этом, участвовали студенты колледжа. На одном из занятий Лиза растерянно сказала, что забыла кое-что важное у себя в кабинете и что ей нужно ненадолго отойти. «Кто хочет, может пока перекусить в столовой», — сказала она.

Через пару минут после того, как она покинула аудиторию, с преподавательского стола исчез ноутбук. По просьбе Лизы и Соула его взял человек, заглянувший в аудиторию, якобы привлеченный шумом.

Когда Лиза вернулась, она талантливо изобразила шок, вызванный пропажей дорогой вещи. Получалось, что студенты были единственными свидетелями преступления. Чуть позже им показали фотографии «подозреваемых» и попросили сказать, кто именно украл ноутбук. Фотографии настоящего «вора» среди них не было. Тем не менее кто-то из студентов опознал «преступника», а далее сработало «сарафанное радио» — все стали говорить о том, что ноутбук стащил именно этот человек.

Два дня спустя группу снова собрали, чтобы «кое-что уточнить». Предварительно студентам сообщили, что такой-то и такой-то из числа «подозреваемых» признался в краже. Как и следовало ожидать, это коренным образом изменило мнение свидетелей. Около шестидесяти процентов студентов, ранее опознавших «преступника», готовы были согласиться, что ноутбук украл другой человек. Половина из тех, кто ранее не пришел к определенному выводу, узнав о признании «вора», после некоторого замешательства все-таки сказали, что видели его у преподавательского стола. Объяснение было примерно таким: мы просто не смогли хорошо запомнить «вора», а потому и не узнали его в первый раз, ну а если он сам признался…

С провокационной целью Соул сказал кое-кому из студентов, что их подозрения (ошибочные в действительности) оправдались. Они ничуть не были удивлены, так как, по их словам, «прекрасно запомнили преступника». То есть, как только прошла информация, что человек сознался, память свидетелей становилась кристально чистой и они начинали припомнить мельчайшие детали произошедшего.

А теперь посудите сами — даже если свидетелей того или иного преступления ничего не стоит ввести в заблуждение, то что уж говорить о тех, кто выносит суждения о случившемся только по протоколам и вещественным доказательствам?

В 2006 году психолог лондонского Университетского колледжа Хайшол Дрор в рамках эксперимента пригласил к себе шестерых специалистов по дактилоскопии. Он показал им образцы отпечатков пальцев и попросил определить, какие из них остались на изъятых с места преступления вещах. После того как специалисты сделали заключение, им была предложена новая информация: одним сказали, что человек, которому принадлежат отпечатки, признался в совершении преступления, а другим — что подозреваемый в момент совершения преступления находился в руках полиции. В результате четверо из шести экспертов усомнились в своих выводах и приняли совершенно новое решение.

Признание — настоящее ядерное оружие в ряду доказательств по делу. Но, к сожалению, мы не можем с полной уверенностью сказать, насколько оно искренно. Как известно, индивидуальные особенности человека заложены в молекулах ДНК, и если следов ДНК конкретного человека на месте преступления не обнаруживается, говорить о том, что он виновен, преждевременно. ДНК-экспертиза не раз помогала «Проекту „Невиновность“» реабилитировать в глазах правосудия незаконно осужденных. Более двухсот пятидесяти человек были оправданы — и при этом четверть из них во время расследования сознавалась в совершении преступления. Для кого-то «повесить» на себя чужую вину — способ самовыражения, попытка привлечь к себе внимание и даже заработать своего рода славу. (В 1932 году сотни людей признавались в том, что это они похитили полуторагодовалого сына американского летчика Чарльза Линдберга, известного тем, что он первым совершил трансатлантический перелет.) Однако ни для кого не секрет, что признание может быть сделано и по другим причинам. В частности, некоторые подозреваемые сознаются в совершении преступления под грубым напором следователей, проводящих допрос. Полицейские, работающие над сложным делом (особенно если оно привлекает к себе внимание общественности), сами находятся в затруднительном положении — их задача наиболее эффективно провести расследование. А потому они — настоящие мастера создавать у допрашиваемых впечатление, что в их положении лучше всего сознаться, даже в том, чего на самом деле не совершали. Например, опытному следователю ничего не стоит убедить подозреваемого в том, что ему грозит смертная казнь, если он не сознается (именно так было в случае с «норфолкской четверкой»). Когда у подозреваемого не остается сомнений, что ему никто не собирается верить, он все больше склоняется к мысли, что придется взвалить на свои плечи вину, пусть и чужую. Ведь именно это может стать последней соломинкой, ухватившись за которую удастся избежать электрического стула.

Сторонники применения МРТ в качестве детектора лжи утверждают, что, пока еще несовершенная технология со временем будет развиваться, дело за практикой. Что ж, вполне возможно, когда-нибудь МРТ позволит нам преодолеть изворотливость преступников. Но если бы Джозефа Дика протестировали на всех аппаратах, распознающих ложь, то они, скорее всего, однозначно свидетельствовали бы о его виновности. Почему? Для того чтобы понять это, давайте подумаем, насколько лживыми могут быть наши собственные мысли.

В 1980-х годах психолога Элизабет Лофтус не раз вызывали в суд в качестве эксперта. Эта милейшая дама не уставала повторять: если умный, образованный и совершенно нормальный человек помнит что-то определенное, то это вовсе не значит, что его воспоминания точны.