Ключ от башни - Гилберт Адэр
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как бы то ни было, он начал писать меня в разных стилях, главным образом современной Ecole de Paris[86]. Приходится признать, — она сухо усмехнулась, — они наиболее просты. Началось это всего лишь как наша безобидная игра. А может быть, для него это служило средством дать выход желанию, которое он ко мне испытывал. Его способ ухаживать за мной. И, правду сказать, мне это льстило. Потом, примерно два года назад — причем, по-моему, он даже не понял, чего достиг, — он просто великолепно нарисовал меня в стиле Ла Тура. Я была потрясена. Я подбодряла его, и он продолжал работать и работать над этим рисунком до тех пор, пока, могу поклясться, никто бы не сумел отличить его от оригинала — только, разумеется, никакого оригинала вообще не было. От Жоржа де Ла Тура не осталось ни единого рисунка.
Я знала, что вряд ли сумею долго терпеть мою жизнь с Жан-Марком, но уйти от него, не обеспечив прежде свое будущее, я не собиралась. Вот так, сначала смеха ради, мы с Сашей сочинили план. Он напишет картину Жоржа де Ла Тура, и мы продадим ее какому-нибудь клиенту Жан-Марка. Причем нам долго и в голову не приходило, что кто-то из нас может думать об этом всерьез.
— Жан-Марк был посвящен в ваш план?
— Конечно, нет. Но хотя он и не имел к этому никакого отношения, его положение в мире искусства служило наилучшей гарантией подлинности картины.
— А почему именно Наср?
— Он полный невежда вообще, а в искусстве в частности, хотя денег у него больше, чем он способен их истратить. Годы и годы, должна сказать тебе, Жан-Марк всучивал Насру всякую дрянь по завышенной цене — либо второсортные произведения второстепенных художников, либо третьесортные произведения ведущих художников. Только Богу известно, сколько раз он его надувал. Мы просто намеревались сделать еще один логический шаг в этом направлении.
— Но кое-что мне непонятно, — сказал я. — Ведь именно эту картину, то есть ее репродукцию, я видел в книге на вилле. Эту комнату. Твое лицо.
— Книгу Саша написал только для того, чтобы придать достоверность существованию такой картины.
— Как?!
— Позволь сказать тебе, Гай, что написать книгу было пустяком в сравнении с тем, чтобы написать картину. Саша действительно знаток французской школы семнадцатого века. — Она опять усмехнулась. — Во всем этом деле подлинна только его репутация.
— Написать книгу…
— Почему тебя удивляет, что мы пошли на это? Подумай, что было поставлено на карту. На то, чтобы написать «La Clé de Vair», у Саши ушло почти два года. Нам требовалось подыскать краски, холст и прочие материалы, соответствующие эпохе Ла Тура. Я часами, днями просиживала в библиотеках, изучая истории костюмов. Одна-единственная ошибка в одежде погубила бы все. Поверь мне, книга в сравнении с остальным — ничто.
— И она была опубликована?
— Напечатана частным образом в Бельгии. Ну, хоть это было весело. Мы придумали фамилию издателя, написали аннотации, сочинили международный стандартный номер для книги. Никогда его не забуду! Ноль, дефис, четыреста тридцать шесть, двести четыре, двести девяносто.
— А Жан-Марк?
— Жан-Марк?
— Он знал о существовании книги?
— Он думал, что ее издали в Англии. В Кембридже. И был вне себя от ревности, когда я отвезла экземпляр к Насру в тот единственный раз, когда он взял меня в Кент. Видишь ли, книга должна была уже находиться в библиотеке Насра, когда мы начали бы зондировать его насчет покупки картины, и все прошло как по маслу… пока это дерево, мать его, не угодило под молнию.
— Так вот почему ты не могла допустить Риети в эту комнату!
— Если бы Риети увидел то, что сейчас увидел ты, если бы он встретился с Сашей…
— О Господи!
Я отчаянно старался понять, что именно чувствовал в эти минуты. Я знал, что по-прежнему хочу быть с ней, по-прежнему на ее стороне, рядом с ней, и не могу отрицать, что ее рассказ вызвал у меня пьянящее возбуждение, которое знает всякий, кому довелось услышать волнующе плохую новость. Но ведь это и была плохая новость, несомненно плохая новость, и обернуться она могла только кризисом, катастрофой, если не смертью. Было необходимо спасти Беа от нее самой, от Саши, от непредсказуемых последствий их folie a deux[87] — но прежде чем я успел выразить хотя бы часть того, что чувствовал, она уже подошла ко мне и обняла меня за шею.
— Не забывай, что ты сказал, Гай, — прошептала она, словно опасаясь, что Саша ее услышит. — Ты обещал, что никогда не будешь судить меня. Ну, я хочу, чтобы ты сдержал это обещание. Я не позволю судить себя. Я сделала то, что должна была сделать, а это, собственно, и есть жизнь.
— И чья же это теория жизни?
— Ничего не изменилось, — сказала она, и я вспомнил, как она употребила это же самое выражение — rien n'a changé, — когда улещивала Сашу открыть ей дверь. — Ну и что, если «La Clé de Vair» подделка? Это деталь. И уж конечно, не причина не продавать ее Насру. Для него никакой разницы нет. Говорю же тебе, люди вроде него не способны заметить разницу.
Да, ответил я быстро, обращая против нее ее собственный довод: действительно, ничего не изменилось, и это нас спасет. Ведь пока никакое реальное преступление еще не совершено. «La Clé de Vair» можно уничтожить, а деньги, уже переведенные на счет Беа, вернуть Насру. Крайне неприятная перспектива, сопряженная с риском физической расправы над нами обоими. Нам остается надеяться — но с достаточными на то основаниями, — что Наср предпочтет не компрометировать свое положение иностранца в Англии и готов будет удовлетвориться опытом, который почерпнет из этого мерзкого дела. И мы с Беа сможем быть вместе, избавившись от вечного страха расплаты.
— Что помешает нам быть счастливыми?
Беа медленно сняла руки с моей шеи и посмотрела вниз на длинное тощее тело Саши. Потом опустилась на колени рядом с ним и прижала ухо к его груди. Несколько секунд прислушивалась, а взгляд у нее был напряженным и смутным, потом подняла его правую руку, которую, падая, он откинул в сторону в жесте детской невинности и полноты жизни. Беа подержала эту руку, будто взвешивая, и уронила. Рука ударилась об пол с тошнотворным стуком. Я сглотнул. Я чувствовал, как внутри меня что-то, пенясь, поднимается из живота в горло, угрожая задушить. Беа подняла на меня глаза и без малейшего намека на какое бы то ни было чувство произнесла слова, которые я уже от нее ждал:
— Саша умер.
Мне почудилось, что я теряю сознание. Зажмурился, и адский фейерверк беззвучно вспыхнул под пещерными сводами моих век. Я открыл их. Беа все еще стояла на коленях рядом с трупом Саши.
— Ты лжешь, — сказал я.
— Он умер. Сердце не бьется, а его пульс… Пощупай сам. Наверное, он разбил череп, когда упал.
Она было приподняла его голову, поддерживая затылок, но тут же снова уронила. К ее ладони прилипла полузасохшая кровь цвета яблочной карамели. Беа показала мне ладонь.
— Вот теперь совершено реальное преступление. Нам нет хода назад, ни тебе, ни мне.
Я должен был что-то сделать, сказать что-то — сейчас же.
— Ты с ума сошла. Ты же видела, что произошло. Это была самозащита, несчастный случай.
— Вроде несчастного случая, который убил твою жену?
Я откинулся, словно получил пулю в сердце. Гнусная жидкость, поднимавшаяся из моих внутренностей, теперь вторглась в горло. Я старался сохранять ясность мысли. Поймал себя на том, что жду — жду, чтобы Беа сказала что-нибудь, что сразу стерло бы пятно, хотя и знал, что оно — нестираемо. Я поймал себя на мысли, что, быть может, в языке есть какой-то еще никогда не использованный резерв, конфигурация существительных, глаголов и прилагательных, которые в некой необходимой комбинации могли бы каким-то образом загладить роковой удар.
Если такая конфигурация и существовала, от Беа она ускользнула.
— Милый Гай, — сказала она прагматично спокойным голосом, будто мой ужас был всего лишь запоздалым сознанием опасного положения, в котором я очутился, — нравится не нравится, но кто-то должен это сказать вслух. Полиция рано или поздно начнет копаться в наших делах и разузнает о нас все, что сумеет, и случившееся с тобой и Урсулой не может не всплыть. Не берусь судить, к каким выводам они придут, какую связь попробуют установить, но могу вообразить. Даже если они примут версию событий, а она ведь включает и твою встречу с Жан-Марком, обмен машинами, удар молнии… удар молнии, Гай! Сам подумай, поверил бы ты этой истории на их месте? Для тебя это будет конец. Мы вынуждены продолжать. К тому же, — добавила она задумчиво, — смерть Саши — это, пожалуй, нежданная удача. Он ведь был единственным, кто мог бы нас выдать.
— Как ты можешь говорить о нем так? Он же был твоим любовником.
— Саша для меня никогда ничего не значил. Я же говорила тебе, что он был просто удобным средством.
— А такая его смерть просто небольшое неудобство?