До особого распоряжения - Борис Пармузин

лошадей и лепешек; обещали хорошо заплатить. Переправа состоялась. Ибрагим-бека встретили как

положено. Кроме двух находчивых колхозников в этом деле участвовали славные помощники чекистов:

Карахан Садаров, Абдурахман Алимарданов, Иса Хальяров, Мукум Султанов.

Абдулла Валишев писал:

«Главарь басмаческой банды, руководитель одной из крупнейших военных провокаций против наших

среднеазиатских республик, агент английской секретной службы, сподвижник эмира бухарского,

«неуловимый» Ибрагим-бек был пойман сейчас здесь, у берегов Кафирнигана, простыми колхозниками,

взявшими оружие в руки, чтобы избавить наконец свою землю от ядовитых змей, заползших из-за

рубежа».

Я часто вспоминал этот эпизод из истории борьбы народа против своих врагов. Народ творил правый

суд.

Салим был тоже простым колхозником. К сожалению, я не мог поговорить с ним откровенно.

Приходилось всю энергию этого парня, жажду мести осторожно вводить в нужное русло. Следовало

удержать Салима от неверного, бездумного шага, который мог ему стоить жизни. В шайке Фузаила

Максума действовали свои законы. Малейшее подозрение - и бандиты расправились бы с Салимом.

Мы много думали о судьбе не только этого человека. Подготовить опытного разведчика в условиях, в

которых мы находились, было очень трудно.

Кстати, опыта не было и у меня. Я помню, как опустил руки, когда узнал, что вторично уходит от

справедливого суда Фузаил Максум. А все, казалось, так просто! Фузаил очень нуждался в оружии. И он

бы пошел за ним. Но местная полиция теперь следила за курбаши. Отлучиться он не мог.

Я помню и завидное спокойствие Аскарали. Он будто уже заранее приготовился к провалу.

- Что ж, подумаем, - сказал он. - Нужно работать.

ЧАШКА КОФЕ

Муфтий Садретдин-хан в последнее время стал раздражителен. Из-за каждой мелочи взрывался,

тряс головой. Он нелестно отзывался и о своих руководителях.

- Сидеть там, в Париже, - совсем другое дело. - Это упрек в адрес самого Мустафы Чокаева.

- Поднимать, поднимать, - ворчал Садретдин-хан над последним письмом. - Как их поднимешь? - Он

кивает на дверь. Глаза зло сверкают, а руки дрожат. Муфтий старается скрыть эту дрожь. Ах, если бы

всевышний вернул ему силы, молодость! До власти он добрался бы сам.

За дверью - обычные крики и ругань. В караван-сарае жизнь начинается рано. Люди спешат:

обмануть, выгадать, урвать у ближнего.

- Господи, - вздыхает муфтий, - как быть с народом? Забыли, совсем забыли о главной цели. Каждый

ищет выгоду. Им во сне деньги видятся. Проклятые...

Когда муфтий приехал в этот город, все обстояло иначе. С утра до вечера шли к нему выразить свое

почтение знакомые и незнакомые, именитые и простые смертные. Одни заходили по-хозяйски, степенно,

расправив плечи, другие скользили тенью и сами старались оставаться в тени.

В честь Садретдин-хана устраивались обеды. Он все принимал как должное и не заметил, когда

начался спад. Вечно занятый, решающий десятки вопросов, погруженный в переписку с

многочисленными адресатами, однажды он поднял голову и сказал:

- Давно не заходил Курширмат.

- Давно, - согласился Махмуд-бек.

Садретдин-хан вопросительно посмотрел на своего секретаря.

- Все заняты, - высказал предположение Махмуд-бек.

- Заняты, - недовольно проворчал муфтий. - Знаю, чем заняты.

Карабкаются люди, из кожи лезут, к власти тянутся. Обдирают пальцы в кровь, задыхаются. А какая

власть? Они же на чужой земле. Мотаются по караван-сараям, слушают ругань купцов да ослиный рев. А

чем лучше тот же Курширмат? Тоже чужой.

Муфтий продолжал надеяться на добрые вести из Кашгара. Не может быть, чтобы здание, которое

добротно складывали по кирпичику сильные, опытные англичане, рассыпалось.

Его даже буря не разрушит, а тут подул всего лишь ветерок, и они там, в Кашгаре, уже попрятались в

свои норки. Решили, что пришел конец и новое независимое тюркское государство развалилось, не успев

родиться.

О Кашгаре муфтий не заговаривал даже с Махмуд-беком. Секретарь реже присутствовал и на

приемах у Эсандола, но знал, что турецкий консул в курсе событий; он искренне переживает крушение

планов в Кашгаре. На то воля аллаха...

Про себя Садретдин-хан сожалел, что он не находится там, в Синьцзяне. Он верил своему опыту.

Возможно, удалось бы направить события в нужное русло.

Проклятый караван-сарай! Здесь ни днем ни ночью нет покоя. Жадные купцы, подлые ростовщики,

хитрые слуги... И в этой разношерстной компании должен жить муфтий Садретдин-хан. Жить в ожидании

чудес.

- Вы где-то опять пропадали, Махмуд-бек, - строго заметил муфтий.

- Был у Аскарали.

52

Аскарали из тех, кто с искренним уважением относится к муфтию. Если Аскарали не видит

Садретдин-хана два-три дня, он обязательно передает привет с Махмуд-беком. И сейчас секретарь,

делая вид, что не замечает плохого настроения, передает муфтию поклон и пожелания доброго

здоровья.

- Как он там? - смягчившись, небрежно спрашивает Садретдин-хан.

- Торгует. Отнял у него немного времени. Новые покупки смотрел.

- Опять книги?

- Да. Очень редкие, господин.

- Не знает, куда деньги девать, - ворчит муфтий. Но прежняя злость исчезла.

- Эти книги действительно стоят больших денег. Однако Аскарали не настолько глуп, чтобы покупать

их по дорогой цене.

- Хитер, хитер, - соглашается муфтий.

- Спрашивал о вас.

Метнулась вверх острая бородка. Муфтий выжидающе посмотрел на секретаря.

- Я не стал жаловаться.

- Правильно, - похвалил Садретдин-хан. - В крайнем случае мы учтем его доброе отношение. Но этот

случай, слава аллаху, еще не подошел. - Он опустил голову, задумался, побарабанил пальцами по

столику. - Сегодня вечером, сын мой, нам надлежит пойти в гости.

Махмуд-бек продолжал почтительно стоять, не задавая вопросов.

- Пусть вас не удивит наш визит к этим людям.

О! Махмуд-бек давно перестал удивляться знакомствам муфтия. Кто только не побывал, к примеру,

здесь, в караван-сарае!

Вечером муфтий старался казаться невозмутимым, спокойным. Это ему теперь давалось с трудом.

Прекрасный актер в жизни, он забыл, что подошла старость. Жест, который раньше казался

величественным, сейчас вызывал у присутствующих улыбку.

Муфтий торопливо натягивал халат. Самый дорогой. Значит, они направляются в гости к важному

господину.

- Возможно, наши дела пойдут намного лучше, мой сын.

Он никак не мог попасть в рукав. Махмуд-бек помог.

- Спасибо, дорогой.

Муфтий погладил бородку. Лихо завернул кончик.

Конечно, в эту минуту Садретдин-хан лихорадочно думал о предстоящей встрече и, как искусный

шахматист, взвешивал десятки вариантов игры.

Каждый разговор, каждая встреча для муфтия - игра. Он двигает фигуры то дерзко, небрежно, то

медленно, прикусив губу, сдвинув брови.

Они вышли из ворот караван-сарая торопливо, словно опаздывали. Муфтий семенил мелкими

шажками, кутаясь в халат. За углом он перевел дух и, оглянувшись, объяснил:

- Не хочется ни с кем встречаться. Когда предстоит важный разговор, лучше сосредоточиться.

Они выбрались из лабиринта узких переулков на большую улицу. Муфтий, наклонив голову, не

обращая ни на кого внимания, шел по краю тротуара. Махмуд-бек спокойно шагал рядом. В тихом

квартале муфтий остановился у богатого особняка. Махмуд-бек с удивлением посмотрел на японский

флаг. Муфтий перехватил этот взгляд:

- Да, сын мой, нас здесь сегодня ждут.

С первых минут стало ясно, что господин Таяхара - профессиональный разведчик. Он не счел нужным

даже прикрыться каким-нибудь дипломатическим званием.

Таяхара был вежлив, но в меру. Он уделил на редкость мало времени расспросам о здоровье

«многоуважаемого муфтия и его замечательного помощника».

В эмигрантских кругах каждый разговор начинается с растянутых, слащавых предисловий.

Собеседники словно движутся в кромешной темноте, выставив ладони, ощупывая стены, без конца

извиняясь перед встречными.

Таяхара, видимо, заранее обстоятельно изучил жизнь муфтия Садретдин-хана. И особенно - его

секретаря. Он был в курсе всех их дел.