Следы в Крутом переулке - Винокуров Валерий

В семнадцать лет закончил курсы шоферов (в те годы можно было получать водительские права и четырнадцатилетним) и сразу же, буквально на следующий день, ушел из детдома. Ушел, поблагодарив за кров да пищу, да и за науку, какой бы она ни была. Но поблагодарил формально, потому что так положено. Директора уже давно в живых не было, а искренней благодарности ни к кому другому Елышев не питал.

Уехал за двести километров от детдома. Случайный знакомый, шофер, у которого обе руки были покрыты рваными шрамами, уговорил податься на рудники.

Этому человеку Елышев до сих пор благодарен не меньше, чем директору детдома. Тот, первый, научил его самостоятельности. Научил принимать решения без подсказки, без чьего-либо принуждения. Второй же научил жизни. Показал ему всю неприглядную ее изнанку. Он не щадил Елышева, не скрывал от него людских пороков, но одновременно учил верить в высокое назначение человека. Он и сам искренне в это верил, хотя многого в жизни не добился, ни дома не имел, ни семьи, образования приличного не получил. Зато в себя верил и верил, что трудом всего можно добиться.

На работу Елышева взяли без разговоров, но в общежитии отказали, потому что никаких общежитий на руднике не было вообще. «Пошли ко мне, — решил шофер. — Мозги у тебя вроде есть, сам во всем разберешься…»

Парень разобрался в обстановке довольно быстро. И в судьбе своего покровителя тоже разобрался, хотя она оказалась непростой. Судьбу ему сломали раз и навсегда. Однако он держался и жил надеждой, что наступит день, когда ему вернут доброе имя, очищенное от налипшей, не по его вине, грязи. Правда, в невиновность своего покровителя Елышев поверил не сразу.

В одной комнате они прожили недолго. Так уж вышло, что на второй день ноябрьских праздников Елышев утром проснулся в чужой постели и остался надолго в том доме, до призыва в армию. Хозяйка этого дома, тоже работавшая шофером в одной с Елышевым автоколонне, была старше его, да и мужа имела, который, однако, находился в местах весьма отдаленных от поселка, отбывая срок за неправедную расправу с бригадиром. Эта женщина не заменила Елышеву покровителя — тот не забывал парня, встречались и толковали они часто, чуть ли не каждый день, тем более, что его старший друг находился в близких отношениях с сестрой его хозяйки.

Призвали Елышева в армию в конце пятьдесят пятого года, через неделю оказался он в степном гарнизоне, далеко от рудников. Естественно, сразу же отправил два письма — хозяйке и другу. Первые полгода регулярно получал от них весточки. Вскоре узнал, что никакой вины за шофером больше не числится, обо всех бедах тот может забыть и никогда не вспоминать, если сам не захочет. А как не вспоминать, подумал тогда Елышев, рваные шрамы на руках остались ведь.

А потом он перестал получать ответы на свои письма. Но писал, хотя и редко. Вдруг в мае пришло письмо: почерк незнакомый, обратный адрес тоже. Почему-то он не решился сразу вскрыть конверт. Ушел к плотине, перегораживавшей речку. По отлогим берегам громоздились бетонные плиты. Гудел генератор за кирпичной стеной электростанции. Елышев покрутил конверт в руках, посмотрел на свет, оторвал полоску по краю.

Он до сих пор помнит, как его зазнобило, когда он читал письмецо — полстранички тетрадного листа. Ни женщины, ни друга с руками в шрамах нет в живых. Они погибли в один день. Сперва он, потом она. Он — защищая ее, она — не защищая себя. Убийца же поклялся разыскать Елышева и расквитаться с ним.

Елышев помнил, как женщина бледнела, вспоминая о муже. Она показала ему его письмо: кто-то все же сообщил, что в его доме с его женой живет безвестный, приезжий парень-приблуда. Многих слов в том письме Елышев не понял, они были размыты. Понял только, что смысл этих слов страшен.

Теперь — всё. Всё — позади.

Он разорвал на мелкие клочки исписанный мелкими буквами листок, разорвал конверт. Подержал в ладони, резко бросил в водоворот. Вода увлекла бумажки вглубь.

Еще одна часть его жизни исчезла. Но не из памяти. Просто к ней уже нет возврата.

Гибель этих людей пробудила в Елышеве нехорошее чувство. Всплыли в его душе и остались на ее поверхности застывшей накипью худшие его качества: неверие в людей, презрение к ним, ко всем вообще, без разбора, невзирая на ум, образование, пол. С того дня именно эти, худшие качества стали определять его характер. Нет, он вовсе не намеревался мстить людям, он просто всех вычеркивал из жизни — за ненадобностью. Тех, кто почему-либо оказывался нужным, вычеркивал позже, когда надобность в них проходила.

Встречи с убийцей он не боялся: пусть появится, адрес найти нетрудно, он ведь писал, и не раз, в поселок, — пусть появится, а там видно будет — кто кого. Но убийца не появился до тех пор, пока Елышева не перевели в другой гарнизон.

Командиры быстро обратили на него внимание. По истечении третьего года службы его не уговаривали остаться на сверхсрочной: даже командир полка считал этот вопрос давным-давно решенным.

По сути, с самого начала службы отношения с офицерами складывались у него удивительно хорошо. Впервые же Елышев понял, какое место занимает в дивизионе, когда остался на сверхсрочной, а их часть уже перевели в Новоднепровск. Однажды офицеры отправились на рыбную ловлю в кучугуры. Елышев должен был утром, по пути с вещевого склада, завернуть в речной порт и забрать рыбаков-офицеров. Машина — обыкновенный армейский двухтонный грузовик, даже без тента над кузовом. Естественно, Елышев предложил командиру дивизиона занять место в кабине рядом с водителем, но тот лишь улыбнулся — ты, мол, на службе, а у нас выходной — и подтолкнул Елышева к кабине, сам же ловко забрался в кузов к остальным офицерам. Водитель — солдат первого года службы — уважительно смотрел в лицо садившемуся рядом старшине. «Чего ты?» — спросил Елышев. «Вот как он к вам! Лучше, чем к нашему лейтенанту», — ответил солдат. «Поехали!» — приказал Елышев.

И отношения с рядовыми не омрачали ему жизнь. Он был придирчив, строг, резковат, близко к себе никого не подпускал и сам ни к кому в душу не лез, но солдаты по-своему любили старшину-сверхсрочника. Восхищались и его похождениями, о которых в конце концов становилось известно в казармах. После той осенней истории с домом в Крутом переулке ему даже сочувствовали, потому что при всех личных неприятностях он все равно оставался справедливым. Внешне сильный характер всегда вызывает положительную реакцию окружающих, тем более — в армии. А каков по существу характер у Елышева, ни солдаты, ни офицеры не знали. Разве могли они знать, что никто из них никакого места в его душе не занимает, что каждого из своего окружения он давно уже мысленно вычеркнул из жизни — за ненадобностью. Но тем более не могли они знать, что помимо воли, вопреки своим принципам, своему характеру он сейчас не может, уже несколько месяцев как не может, вычеркнуть из жизни доктора Рябинина, его сестру, Чергинца, Привалова… Хочет вычеркнуть и не может? Или уже не хочет? Не хочет вычеркивать?

Подкатили милицейские машины. До их приезда капитан не сказал Елышеву ни слова. Но как только появилась милиция, громко, чтобы услышал прибывший лейтенант, заявил:

— Наверняка пьянчуга. От бабы шел или к бабе. Тут его такой же забулдыга и прикончил. Ревность-то мозги всем туманит. Ты здесь пока оставайся, — сказал капитан Елышеву и отправился на КПП сдавать дежурство.

При слове «ревность» Елышев зябко поежился, но не проронил ни слова. Он убеждал себя не думать о последствиях, старался вообще ни о чем не думать. Но так или иначе, он знал, что его обязательно вплетут в следствие по делу о смерти Петрушина. Привалов немедленно свяжет все с осенней историей, когда старшина поступал не слишком-то умно. Вот и сейчас: если б не эта глупая отлучка с дежурства, если б не поддался он на уговоры…

Судебно-медицинский эксперт, приехавший с милицией, обследовав Петрушина, констатировал смерть и высказал предположение, что она наступила более шести часов назад, вскоре после полуночи. Смерть, однако, наступила, по мнению врача, не как следствие удара в область виска, а несколько позднее. Но точный диагноз, подчеркнул врач, поставит вскрытие и последующее исследование.