Пламенем испепеленные сердца - Гиви Карбелашвили

— Но у охоты, государыня, есть и достоинства неоспоримые, — почтительно возразил Георгий. — На охоте человек крепнет, закаляется, учится быстроте, меткости, удовлетворяет страсть к битве, столь необходимую для защиты от врага, и к тому же привыкает быть безжалостным к жертве, то есть к врагу.

— Объясни мне, мой добрый Георгий, — прервала его Кетеван, — зачем нужно преследовать бедных, беззащитных животных и ни в чем не повинных птиц? Разве мало у нас двуногих врагов, вредных и опасных?

— Прежде чем расправиться с двуногим врагом, нужно испытать свою силу на четвероногих. Кроме того, государыня, на этом свете нет ни одного живого существа, которое можно назвать абсолютно невинным. Возьмем хотя бы юную лань… Казалось бы, нет на земле существа безобиднее — никому она не угрожает, никому она не мешает, поперек пути никому она не становится. Не так ли?

— Так. Ну и что же дальше?

— Так вот, эта безобидная лань поедает еще более безобидные цветы и травы. И делает это, ничуть не заботясь о том, что сокращает тем самым чужую жизнь. Пасется себе, срывает, жует, топчет да еще выбирает при этом растения помоложе, понежнее. Перезрелое да невкусное, вроде меня, она не изволит есть. Так вот, на свете невинных существ нет: один уничтожает другого, кто кого одолеет, кто над кем возьмет верх, вот так-то! — заключил Георгий, глядя на свою повелительницу взглядом, в котором, кроме почтения и покорности, легко читалась мужицкая сила и несгибаемое упорство. — Прежде чем охотиться на двуногих, надо отточить свой меч на четвероногих, вот так-то!

— Оттачивайте, но не у меня на глазах, — отрезала царица, ловко спрыгивая с седла. — И Александр покойный так говорил, а какие слухи пошли? Вспомни-ка? Дескать, царь хочет народ истребить, чтобы охотиться было вольготнее. Когда он услышал об этом, досадно покачал головой и с болью сказал: «Язык, как известно, без костей, молва зла, опорочить человека — дело нехитрое, особенно если он на виду, а порочащий — ленив, непокорен, глуп. Тот царь, который мечтает свой народ истребить, себе могилу роет, а я жизнь превыше всего ценю и своей тоже дорожу…» Я еще и за то охоту не терплю, что старика обидели так несправедливо, — ловко обошла Кетеван по-крестьянски колючее остроумие Георгия.

— Тогда почему ты сегодня разрешила нам поохотиться? — спросил Леван.

— У нас мясо на исходе, а без мяса мужчины хиреют, — ответила Кетеван, бросая уздечку Георгию и направляясь к роднику.

Постепенно подтянулись и арбы. Аробщики распрягли быков, арбы опустили на лапы, а под колеса подложили клинышки.

— Райское место, настоящее пастбище! — не сдержал восхищения один из аробщиков.

— Пусти сюда овец и коров, летом так отъедятся — не узнаешь, гладкими станут, как лесные олени, как тот, которого Леван обезглавил.

— Места богатые, да не про нас!

— Погляди на царицу, как ловко она пьет из родника.

— Вот это, я понимаю, женщина! Сколько дней уж мы в дороге, а она не пожаловалась ни разу! Да и хворь не берет!

— Да о каких жалобах и хвори ты говоришь! Эта ведь не твоя благоверная!

— И моя не нытик!

— Тогда чего же она заплакала, когда тебя провожала?

— Ну, а как же ты хочешь! Кабы совсем не плакала, так и была бы у нас царицей она, а не Кетеван.

— А я так считаю, Дата, что слезы — самое что ни на есть женское дело. Женщина, которая никогда не плачет, сварлива и бессердечна. Слезы, искренние, горячие, уподобляют женщину ребенку, как бы очищают ее, — вмешался в разговор третий аробщик, который позже других выпряг быков и теперь кинжалом очищал от коры срезанную в лесу ветку ясеня. — Женщина, не уважающая и не знающая слез, не женщина, а змея, гадюка!

Тем временем на лужайке появился всадник в бурке и персидской папахе, по самые брови закутанный в башлык. Все оставили свои дела и с любопытством уставились на медленно приближавшегося незнакомца. Всадник нерешительно остановился поодаль и обвел собравшихся настороженным взглядом. Наблюдавшие за ним заметили, что внимание вновь прибывшего приковано к Левану, который, опустившись на корточки, резал оленье мясо для шашлыка.

Всадник спешился и двинулся прямо к Левану, который прекратил резать мясо и как бы навстречу пришельцу приподнялся и выпрямился.

— Здравствуй, Леван! — Голос у незнакомца был необычайно мелодичный, странный для лихого всадника.

— Здравствуй, — отвечал Леван, поправляя рукава чохи и вперяя удивленный взгляд в неизвестного. Тот развязал башлык, открыв безбородое улыбающееся лицо.

— Ты не узнал меня? — все еще с подчеркнутой нежностью спросил странный гость, игриво сощурив глаза.

— Не-ет… — медленно протянул Леван, как будто начиная о чем-то догадываться.

— Да? как ты можешь узнать, если никогда не видел меня при дневном свете…

— Лела! — вспыхнул царевич.

— Да, это я, — потупила голову красавица.

— Но… как ты тут очутилась? — в голосе царевича звучали удивление, растерянность и нескрываемое тепло, но тут же, спохватившись, он мгновенно обвел глазами всех присутствующих — любопытные взоры челяди были устремлены на молодых людей. Леван дал знак Леле следовать за ним и направился к царице, которая все еще была у родника со своими прислужницами. Как только костер остался позади, Леван повторил свой вопрос:

— Как ты здесь оказалась?

— Не выдержала я, парень… В ту же ночь сбежала и вдогонку пустилась за вами, как за надеждой… Держалась поодаль, боялась подъехать близко, издали наблюдала за вами… А теперь решилась…

— А этот… твой… этот?..

— Он пошлет погоню, конечно, но в сторону Кизики направит ее, в противоположную сторону. Ему и в голову не придет искать меня здесь. Он, верно, думает, что я домой убежала. Я же просила замолвить за меня словечко перед царицей!

— Я не посмел… — признался Леван, виновато опустив глаза, и тотчас поспешил исправить неподобающую царевичу робость: — Сейчас я все скажу, идем!

Когда они подошли к царице, Леван бойко попросил женщин оставить их, но слово свое начал смущенно:

— Бабушка… эта девушка — наша, грузинка… — он кашлянул и продолжал глухо, переминаясь с ноги на ногу. — Там… где мы останавливались недавно… там…

— В Чинаре, — подсказала Лела.

— Да, в Чинаре… Там, в доме хана, я ее увидел… Я вышел ночью… И она там была, во дворе… Я заговорил по-персидски, она по-грузински ответила… Ее вывезли из Камбеч… из Кизики, — быстро поправился Леван, ибо знал, что царица не любит, когда Кизики называют Камбечовани[44], — похитили и сделали четвертой женой чинарского хана.

— У меня, государыня… — упала на колени перед царицей Лела, — ни матери нет, ни отца, и сестер я потеряла, не гневайся на меня, не гони, умоляю ради господа бога! Позволь с тобой остаться, я все буду делать, что прикажешь, я и мужскую работу выполнять могу, и женскую…

— Зачем мне тебя гнать, дитя мое, праведное дело свершается по воле божьей. Оставайся с нами: где мы, там и ты!

Обрадованная Лела стала горячо целовать руки царице, Кетеван мягко отстранила ее, погладила по голове и сказала:

— Женщина из Кизики не должна стоять на коленях, не в роду у вас унижаться перед кем бы то ни было.

— А я не почитаю зазорным ноги царице целовать, — отвечала Лела, утирая слезы, вызванные радостью и волнением.

Кетеван подняла девушку и обернулась к Левану:

— Ступай, займись своими делами, за Лелой мы сами присмотрим.

Леван, не помня себя от счастья, вернулся к костру, где уже жарились шашлыки и суетились люди, дразнимые вкусным запахом жареного мяса.

Верный тушин Гела мгновенно оказался рядом с ним и попытался шепотом затеять разговор. Леван решительно ткнул его локтем в бок, — дескать, сейчас не время приставать!

Сумерки быстро сгущались. Вечер в горах наступал разом. Повеяло ночной прохладой. Все собрались у огромного костра, вокруг наскоро, по-походному приготовленной еды. Женщины расположились по обе стороны от царицы Кетеван, мужчины сели возле Левана — восточный ритуал стола строго соблюдался и дома, и в походе.

Приятно похрустывал хворост в пламени костра, горящие поленья свирепо трещали, на угольях аппетитно, как бы первым голоском, шипел жир, стекающий с мяса; Георгий разогревал на огне кахетинский хлеб — шоти-пури. Слегка подрумяненное мясо ловко снимали с наспех выделанных шампуров и щедро наваливали на большие блюда. Принесли вино в кувшинах, разлили по чашам.

Все дружно принялись за еду. За обе щеки по-мужицки уплетал оленье мясо царевич. Он хорошо запомнил наказ прадеда, который передала ему бабушка, царица Кетеван: кто плохо ест, тот и воюет плохо, а трудится нерадиво!

Возглавила застолье Кетеван, как это было заведено у нее, когда она сидела за крестьянским столом. Правда, на Востоке женщин вообще не сажали вместе с мужчинами, но у грузин за общий стол они допускались в пути. Царица по обыкновению говорила коротко, внятно, выразительно и метко. Провозгласив тост за вновь прибывшую Лелу, она украдкой, чтоб никто не заметил, ласково взглянула на Левана.