У памяти свои законы - Николай Евдокимов

Она уперлась локтями в подушку, задумалась.

— А вообще ты, наверно, правильно поступил, что молчал на бюро.

— Наверно.

— Нервы надо беречь.

— Конечно.

— Сколько ей лет?

— Кому?

— Ну, той женщине.

— Не знаю. Лет сорок.

— Нагнись!

Я нагнулся. Она обняла меня. Поцеловала. Она крепко держала меня за шею и не отпускала. И вдруг заплакала, шепча сквозь слезы:

— Неужели все в прошлом, Петя? Все в прошлом!..

— Не нужно, — сказал я, — успокойся.

— Нет, этого быть не может, — воскликнула она. — Иногда мне кажется — я только начинаю жить, только начинаю. Ведь у нас все впереди, правда? Ну, скажи, Петя, скажи.

— Конечно, — ответил я и поцеловал ее в шею, — конечно, все еще впереди...

Варя

Обед я готовила. Яичницу жарила. Вдруг со двора:

— Варька! Варя! — Мама, тетя Аня кричат. Дикими голосами.

Испугалась, яйцо даже выронила и — во двор. Тетя Аня повисла на калитке, смеется. Костыли валяются. Мама плачет. Соседи из-за забора что-то лопочут.

— Варька! — Тетя Аня кричит. — От крыльца — сама. Триста пятнадцать шагов. Где шоколад?

— Мало! Триста двадцать уговор.

— Злодейка! Погоди! Раскошелишься!

До калитки-то дошла, обратно на коляске везти пришлось. А вообще — чудо. Ну, чудо — и все.

Яичницей их накормила. Подгорелой. Не наелись.

— Приветик, — я сказала. — Пошла. Не умрете.

— Куда?

— Мама! Пути не будет.

— Купила водку? — мама спросила.

— Успеется: завтра похороны. А зачем так много? Обопьются.

— Надо.

— Дурацкий обычай. Из похорон праздник устраивать. Помру — чтоб никаких поминок.

— Не болтай.

Что-то мать у меня сегодня повеселела. Два дня ходила как в воду опущенная. Сегодня повеселела.

— Варька!

— Ну?

— Вернись.

— Зачем?

— Вернись, говорю. Олег Николаевич обещал зайти.

— Пусть себе.

— Ты ему нужна.

— Он мне не нужен.

А он тут как тут. Стоит у калитки, скалит зубы. Держит за хвост копченую рыбину. Мне в подарок принес. Я люблю копченую. С чего это раздарился?

— Ворованная? Стыдно колхоз-то грабить.

— Ага. Совесть так и гложет.

Вошел в дом, вынул из кармана кулек, размотал. Там цветы. Фиалки горные. Тетя Аня их любит.

— Анна Васильевна, вам.

Тетя Аня растрогалась.

— А теперь, Варвара, встань-ка сюда. Видеть тебя хочу, — сказал он.

Я встала возле тети Ани.

— Граждане, что хотите делайте, милуйте, казните, но выслушайте. Решили мы с Зинаидой Дмитриевной пожениться. Благословите!

Он смотрел на нас, а мы молчали. Тетя Аня молчала. И я. Я маму разглядывала. Она сидела голову опустив. Красная.

— Анна Васильевна?

— Что «Анна Васильевна»? Я человек посторонний. Чужой.

Злилась тетя Аня. Голос сухой, холодный.

— Аня! — мама сказала.

— Не делай жалкие глаза. Вы что, у меня совета, что ли, спрашиваете? А какой я могу дать совет? Живите, будьте счастливы. Если бы ты хотела, раньше бы посоветовалась, а теперь...

— Вот как, — сказал Олег Николаевич. — Думаешь, как лучше. Восторга не ощущаю. Ну, Варвара?

— А мне-то что?

— Все-таки я тебе вроде в отцы набиваюсь…

— А у меня есть отец!

Мама вскинула голову, но я отвернулась. Снова помолчали. Мама сказала:

— Странные люди, сами уговаривали замуж выходить...

— Кто возражает-то? Ну, скажу «нет». Послушаетесь? Чего ж в самом деле? А селедку свою возьмите. Нашли чем задобрить.

Я ушла.

— Погоди, — сказал он.

— Вы мне пока не родственник. Не командуйте.

— А ты так не разговаривай. Я строгий, знаешь?

— Слышала.

— Вот и зови — ваше превосходительство.

— Ваше превосходительство, вы мне надоели.

— Ну и доченька! — сказал он.

— У меня есть отец! — Я посмотрела на маму, убежала.

Нехорошо, зачем так сказала? Ударила по самому больному. Теперь у меня не будет ни отца, ни матери. Верно, сама уговаривала ее. Ныла: выходи. А сейчас обидно. До слез. Другая какая-то жизнь пойдет. Да не ревную я! Не хватало! Пусть выходит: молодая.

Я к Андрею собиралась. Теперь расхотелось. Села в винограднике. Думала, поплачу. Не плакалось.

Долго сидела. Наконец мама и он вышли из дома. Мама грустная. Мне стало ее жалко. Я крикнула:

— Ваше превосходительство!

— Ай?

— Вы будете маме туфли надевать и какао в постель носить?

— Само собой!

— Благословляю!

Они засмеялись. Мама сказала:

— Совсем ты еще ребенок, Варя.

Ребенок! Ладно, повеселела, а там хоть грудным младенцем зови. Знала бы, как это — родную мать замуж выдавать. Я заорала:

Ой, не ходите, девки, замуж,Замужем не весело:В девках я была хороша,Теперь нос повесила.

И перемахнула через забор. И чуть не сшибла Краба.

— Мальцева! Тебе что, три года? — спросил Краб.

Краб — наш физик. Глаза навыкате — потому, наверно, и Краб. Будущее светило. Застрявшее у нас. Знает все — про землю, про воду, про тайны вещества. Изучил английский, немецкий, французский. В школе музей организовал. Краеведческий. Пишет историю поселка. Открыл у нас минеральный источник. Теперь дом отдыха строят. Каждый день ходит к тете Ане разговаривать умные разговоры.

— Извините, — сказала я и реверанс сделала.

«Мальцева». И вовсе я не Мальцева. Это мама — Мальцева. А я — Полякова. Чего мне, в самом деле, от родного отца отказываться. У них свои счеты. Пусть считаются. А у меня нет никаких счетов.

Да, нелегко выдавать мать замуж. Ну, зачем, зачем она обманывала меня всю жизнь? Всю жизнь твердила сказку, что отец умер. Благородную сказочку. А оказалось — он жив, оказалось, что ничего между ними не было. Никакой любви. Просто, как пишут в статьях на моральные темы, случайная связь. А я... я результат этой случайной связи. Ладно бы уж там — «дитя любви». А то... «результат». Ничего не могу поделать с собой, знаю: нехорошо так думать, но не могу, думаю. И все равно, все равно надо было рассказать мне правду — я бы поняла, я бы все поняла. Потому что любую, даже самую страшную правду можно понять, а ложь нет...

За пять домов, наверно, был слышен визг со двора Андрея. Женька визжал. Весело. Колька смеялся. Чему обрадовались? Мать, что ли, наконец вернулась?

Нет, не вернулась. Колька с Женькой бросали картонный бумеранг. И хохотали, когда он возвращался. Андрей каждый день придумывает им новую игрушку.

Вообще он нянька неплохая. Терпеливый. Не ноет на судьбу. Хотя мальчишки уже довольно большие — Женьке шесть, Коле — четыре, все равно одних не оставишь: накормить надо, то да се. А мать гуляет. Какой уж день. Когда вернется — неизвестно.

У Кольки из носа ползла белая струйка. Он втянул ее, но она снова выползла.

Не люблю я сопливых детей — утерла ему нос, пошла Андрея искать. Если во дворе нет и мальчишки без присмотра — знаю, где он. За сараем. Там у него тайный прачечный трест. Никто чтоб не видел, не знал.

Не ошиблась: стоит в трусах, трет что-то в корыте, пена мыльная летит во все стороны.

— Эй, прачка!

Смутился:

— Сказал — приду. Чего явилась?

— Отойди! Кто ж так стирает?

Сто раз говорила: «Я буду стирать», нет — гордый.

— Отойди — не слышал?

Смешно: дома-то не очень рвусь к корыту, а тут...

Прогнала. Выстирала. Дела-то на десять минут. Колькины трусики да Женькины рубашонки.

Повесила на забор, сказала:

— Новость: мать замуж выходит. За председателя.

— Тю! С бородой новость...

На забор взобрался петух, только клюв разинул — закукарекать, наверно, хотел, вдруг бумеранг по самой его бороде угодил.

Это Женька запустил. Женька — курносый, рыжий, головастый. Ни на кого не похож. Ни на Андрея, ни на мать. На отца небось похож. Только кто он, отец? Все они тут от разных отцов собрались.

— Убьешь петуха-то, — я сказала.

— А што? Он не петух, — сказал Женька, — дурак он старый. От него уж куры не несутся.

— Не мели, Емеля.

— А што? Мамка говорит.

— «Мамка, мамка», — передразнила я. — Пропала мамка-то.

— Зато конфет принесет. Во, — Женька показал, сколько она принесет: наверно, мешок, выше головы показал.

— А вообще нехорошо, — сказала я Андрею. — Не будет на похоронах.

— Может, придет еще.

— Андрей, — я спросила, — почему люди лгут друг другу?

— Не знаю.

— Ответь!

— Я тебе не лгу.

— Люди, спрашиваю.

— Людей много. Пригляжусь, лет через двадцать отвечу. Одни лгут, другие нет.

— Все лгут. Даже боги. Вон в Древней Греции все эти Зевсы, Венеры только и делали, что козни строили друг против друга. Боги. Каковы же люди?

— Лучше. Сильнее. Люди все могут. Боги — ничего. Не боги людей создают, а люди богов.