Элизабет Тейлор. Жизнь, рассказанная ею самой - Элизабет Тейлор
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нет, я не излечилась от сумасшествия по имени Ричард Бартон, но сводить счеты с жизнью, пусть и совершенно опустошенной, не собиралась тоже. Боль выжигала все внутри, однако понимание того, что кроме самих себя стоит знать еще и других, заставило жить дальше. Мы с Ричардом старательно держались подальше друг от друга, понимая, что достаточно одного прикосновения, одного неосторожного взгляда, и цунами, которое родится, сметет на своем пути все, поглотит нас вместе с нашими благими намерениями.
Удалось. Мы очень долго снимали «Клеопатру», но съемки закончились и группа разъехалась. Уехали и мы с Бартоном – каждый в свою сторону, хотя оба в Швейцарию. Мы с детьми в Гштаад на купленную еще с Эдди виллу, мои мама с папой поселились по соседству в отеле, чтобы помогать с детьми. Четверо весельчаков скучали по Бартону, который жил с Сибилл и Кейт в доме в Селиньи на другом берегу Женевского озера.
Это невыносимая тоска – знать, что твой любимый всего в часе езды, но и тебе к нему нельзя, и он не приедет.
Удивительно, но мои родные поддерживали меня во всем – и дети и родители. Папа привычно молчал, правда, не осуждающе, а мама была на моей стороне. И дети тоже, Кристофер, который сначала принял Ричарда настороженно, почти зло, видимо, ревнуя, потом сменил гнев на милость и однажды заявил мне:
– Сегодня ночью мне снился Ричард. Я молил Бога, чтобы вы с ним поженились.
Я ахнула, у моего сына было то же желание, что и у меня самой, правда, неисполнимое.
– Кристофер, это невозможно, у Ричарда семья и очень больная дочь.
– У нас тоже семья и больная Мария. Мы могли бы забрать и его дочерей к себе, взяли же Марию.
Как объяснить сыну, что для этого нужно согласие, прежде всего самого Бартона, а он уехал, не простившись, и даже не звонит.
– У Джессики и Кейт есть мама, которая вовсе не собирается отдавать их нам. А Ричард оставить дочерей не может.
Это невыносимая боль, никто не знает, что это за боль! Ужасно потерять любимого человека, но потерять, зная, что он живет совсем рядом, а ты не имеешь возможности даже увидеть его!..
Однажды я решилась. Взяла машину напрокат, надела большие темные очки, светлый парик, подвязала платочек, даже перчатки надела – все для того, чтобы съездить в Селиньи и только посмотреть на Ричарда одним глазком! Как об этом догадалась мама, не знаю, наверное, просто почувствовала, но она встала на моем пути и тихонько поинтересовалась:
– А ты уверена, что он этого хочет?
– Я люблю его!
– Знаю, но дай Ричарду возможность выбрать самому, не дави. Пока ты рядом, Бартон неспособен сделать это.
– А если он забудет меня или встретит другую за это время?
– Значит, не любит тебя по-настоящему.
Моя мама оказалась мудрейшей женщиной. Она права – если это любовь, столь же сильная, как у меня, то от разлуки она только окрепнет. А если я Бартону была нужна всего лишь ради привлечения внимания к себе, то мне стоило бы справиться со своими чувствами. Конечно, недозволенная страсть сильнее, но ради страсти не стоило ломать жизнь стольким людям.
Я была права, когда написала Бартону письмо о том, что нам надо расстаться, мы причиняем слишком много боли стольким людям! И мама права, когда советовала все оставить так, как есть:
– Время рассудит, дорогая.
Время рассудило, вместо того чтобы все забыть, мы все больше думали друг о друге. Никакая возня со своей беспокойной четверкой и множеством их подопечной живности, никакие игры, прогулки, занятия не могли заглушить тоску по Ричарду.
Поэтому, когда раздался звонок от него, я, услышав в трубке любимый голос, не сразу смогла прокашлять, чтоб ответить.
– Ты больна?
– Нет, все в порядке. Просто хотела крикнуть Майклу, чтобы не гоняли щенка, и запнулась.
Голос фальшиво бодрый, даже веселый…
Бартон предложил встретиться и поговорить. Разве я могла отказаться? Мудрая мама поддержала такое решение. Что она предвидела? Наверное, то, что произошло.
Мы сняли костюмы Клеопатры и Антония, сбросили кураж ролей, вернулись к семьям, пусть я и не к мужу, но к детям, постарались забыть друг друга. Удалось? И да и нет. Увидев Ричарда, я поняла, что люблю его и буду любить ВСЕГДА, даже если он вот прямо сейчас скажет, что мы больше не должны видеться совсем. Это моя любовь, она не зависела от внешних обстоятельств, от наличия семьи у него или у меня, даже от Ричарда не зависела. Я любила и была счастлива собственной любовью, она сильней глупой страсти, сильней любых препятствий и даже времени. Она есть до сих пор, даже сейчас, когда Бартона уже нет на свете. Я все равно люблю Ричарда!
Отправляясь на встречу, боялась, что не сумею сдержаться и брошусь в объятия Бартона, а он оттолкнет меня или, наоборот, обнимет, и все начнется сначала. Не произошло ни того, ни другого. Мы были на удивление смущены, словно школьники на первом свидании. Кстати, отвезли меня мои родители, мама и папа сумели понять мои страдания и очень хотели помочь.
Не было ни горячих объятий, ни даже страстных поцелуев. И не очень страстных тоже. Приветственное прикосновение губ к щеке, не более. И разговор долго не клеился. О чем могли говорить люди, у которых любая тема могла перерасти в воспоминания о сумасшедших днях и ночах в объятиях друг друга? Мы словно шли по минному полю, где каждый неверный шаг вел к гибели, причем не только собственной.
Ричард, у которого обычно не закрывался рот от обилия историй, стихов, анекдотов, невразумительно мямлил дежурные фразы. Я уже мысленно успокоила себя: «Ну вот и все, мама права, время все расставило по своим местам. Я не нужна Ричарду, ему даже говорить со мной не о чем». Удивительно, но ощущения боли или страшной потери не было, моя любовь оставалась со мной, Ричард жив-здоров, хорошо выглядит, у него все в порядке, это главное.
Все в порядке? Да не очень…
– Как твои девочки, Ричард?
– Кейт хорошо, а Джессика очень плохо… Как мальчишки, как Лиз?
У нас нашлись темы для разговора – дети, судьба снятого фильма, Манкевич, Вагнер,
