Иранцы. Личный опыт - Павла Сергеевна Рипинская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кости считались наименее тронутой скверной частью человеческого тела, а потому позднее помещались в своеобразные костехранилища, выбитые высоко в скалах (а еще в редких случаях в таких мавзолеях хоронили знаменитых правителей).
От древних «похоронных площадок» ничего не сохранилось, зато остались более поздние сооружения, возникшие как раз в эпоху исламского завоевания. Тогда зороастризм, стремившийся защитить свою самостоятельность, оброс массой специальных обрядов, и возникли особые ритуальные строения. «Дохме», которые европейцы окрестили «башнями молчания», — по сути, те же самые площадки на вершинах холмов, только обнесенные круглыми стенами. В центре устраивалось общее костехранилище. Сегодня молчаливые крепости мертвых, куда столетиями не поднимался ни один жрец, хранят угрюмое молчание на окраинах современных городов…
Для опытного скалолаза подъем на одну из башен молчания неподалеку от Йезда труда бы не составил. Я же выдохлась уже на середине тропинки, уходившей вверх под уклоном в шестьдесят градусов. Каким же образом сюда заносили трупы? Бехруз тянул меня вверх, советуя нашим спутникам «никогда не жениться». Забегая вперед, скажу: только поднявшись, мы обнаружили превосходную дорогу с другой стороны башни. Главный сюрприз нас ждал у входа: отверстие располагалось над рукотворным уступом высотой в человеческий рост — чтобы на него взобраться, пришлось попотеть. Туристы сюда обычно не заглядывают, а сами иранцы это место не любят, считая, что оно приносит несчастье. Тишина и красота! А из проема в стене видна соседняя, куда более грациозная и менее доступная, башня.
Площадка, засыпанная камнями, совсем не кажется пугающей. А в бывшем костехранилище валяется бутылка «Спрайта» — остатки чьего-то пикника.
Вдалеке Йезд и… Бехруз делает знак в сторону огороженного участка земли, усеянного массой белых плит, — современное зороастрийское кладбище.
Нынче древний ритуал соблюдать трудно. Но нарушать заповеди своей религии в угоду изменившимся временам зороастрийцы не намерены. Еще Геродот писал, как древние перед захоронением обмазывали тела воском. Сегодня на помощь пришла техника: трупы захоранивают в бетонных могилах.
У входа на кладбище оглушительным лаем нас встречает пес. В Иране собаку видишь не так уж часто, а тем более непривязанную. Робко зовем хозяина: он тут же, неподалеку, в домике сторожа. Едва вышел — как пес замолк: раз с нами разговаривают, значит мы «свои». Сторож похож на любого иранца из сельской местности — тюрбан на голове, традиционное одеяние, рядом трусит нагруженный ослик. Бехруз произносит: «Хаджи, можно нам…» — и тут же осекается. «Хаджи» — традиционное обращение к пожилому мусульманину («тот, кто совершил хадж») и тут оно кажется совершенно неуместным.
Старик согласно кивает, и мы проходим внутрь. Белые плиты зороастрийских могил похожи друг на друга как две капли воды: разве что темные надписи разнятся, да время от времени попадается символическое изображение верховного божества. На некоторых надгробиях курятся палочки благовоний. Внимание привлекает высокая четырехугольная стела с изображением крылатого фаравахара (ангела-хранителя). Он красуется над местом захоронения юноши, погибшего смертью храбрых в ирано-иракской войне. Свои мученики были и у зороастрийцев…
А мы идем назад: поболтать со словоохотливым сторожем и пофотографироваться на его ослике.
Итак, много сотен лет назад ислам принес на эту землю свои обычаи, которые сегодня и главенствуют в Иране. Еще раз подчеркну, что отношение к трауру и оплакиванию умерших в этой стране особое. Иногда кажется, что люди получают особое удовольствие от собственной скорби. А может, все дело в привычке не прятать эмоции?
Потеряв родственника, семья облачается в траур. Причем не имеет значения, близкий это родственник или далекий. Сорокадневную скорбь следует демонстрировать, даже если скончался американский дядюшка, которого уже лет двадцать никто не видел. Причем траур предполагает отмену всех запланированных торжеств, свадеб и т. п. Однако по истечении сорока дней к семье, пережившей потерю, приходят друзья и родственники, которые символически дарят им яркую, разноцветную одежду — как напоминание о том, что жизнь продолжается и грусть не может быть бесконечной. Если речь идет о близком родственнике, данный ритуал проводят по истечении года.
Сообщения о смерти с портретом умершего (хотя лица женщин нередко стыдливо заменяют изображением цветка) помещают в специальных колонках в газетах, расклеивают на стенах своего района, прикрепляют на заднее стекло автомобиля. Родственники и знакомые семьи развешивают на стенах погруженного в траур дома черные полотнища, на которых вязью выведены слова скорби и соболезнования.
Если умирает молодой человек, состоятельные семьи выставляют на соседних улицах несколько «хеджле» — похожих на шатер металлических конструкций в человеческий рост, увешанных множеством красных или зеленых ламп.
Мне довелось побывать на главной площади Тегерана через несколько дней после катастрофы, новость о которой облетела весь мир. Большой военный самолет, перевозивший группу журналистов, сразу после взлета рухнул на один из кварталов столицы. Больше сотни жертв. И если раньше на центральных улицах стояли одна-две хеджле, то теперь центр преобразился: ряды ярких шатров выстроились вдоль тротуаров, поражая и пугая одновременно. Спешащие по своим делам прохожие невольно замедляли шаг…
Всю неделю телепередачи то и дело прерывали особые ролики, посвященные погибшим. И это ничуть не походило на сухую декларацию фамилий, привычных нам со времен терактов. На экране появлялись фотографии людей и множество видеозаписей (погибли и известные телерепортеры), под скорбную музыку сменявшиеся картинами природы. Принимая смерть как данность, иранцы тем не менее не стесняются открыто выражать свою любовь и тоску по ушедшим.
Главное кладбище Тегерана носит название «Бехеште-Захра» («Рай Захры»). Оно занимает значительную территорию возле огромной мечети — мавзолея имама Хомейни. Гигантские размеры неудивительны: по сути, здесь хоронят всех умерших в многомиллионном городе (небольшие кладбища местного значения в расчет можно не брать). Горожанам, правда, приходится довольствоваться крохотными клочками земли размером аккурат с надгробную плиту, порой могилы уходят под землю на два-три «этажа» — иначе места просто не хватит. Тело покойного перед погребением заворачивают в саван — в землю укладывают без гроба, и всегда на боку.
Иранцы верят, что надгробие не должно отбрасывать тени. Именно поэтому типичное мусульманское кладбище напоминает лист, расчерченный на ровные квадраты — горизонтально лежащие
