Неволя - Виктор Кудинов

С этого дня бек сделался тихим, ничего никому не рассказывал о ребенке и перестал интересоваться здоровьем дочери, будто и не приближались с каждой неделей её роды.

Михаил видел: бек страдал, страдал молча, он сделался совсем плох, его мучила бессонница, он перестал есть свой любимый бараний плов, спал с лица, только и делал, что молился, вздыхал и безнадежно покачивал головой.

По совету Михаила он сделал крупные пожертвования на строительство мечети и медресе, чем вызвал разговоры и уважение мулл, имамов и самого шейх-уль-ислама, который усмотрел в этом деянии проявление истинной мусульманской добродетели, визирь прислал к Нагатай-беку нарочного с уведомлением, что о его поступке доложено хану и вседержавный поставил его в пример своим подданным.

Так Нагатай-бек прославился как верный поборник ислама. Почет окружающих немного отвлек его от личных переживаний, и, уповая на Аллаха, он принялся ждать, что будет.

Нарочным оказался Аминь-багадур, который в скором времени должен был отправиться в Москву с ярлыком на великое княжение для московского князя Дмитрия.

Нагатай-бек одобрил решение хана, считая, что, кроме Москвы, на Руси никто не справится с бременем такой власти, ибо русские очень строптивы, беспокойны и при малейшем ослаблении пытаются выйти из повиновения, и только Москва, её князь и бояре, способна заставить всех подчиниться.

Михаил попросил Аминь-багадура взять небольшой подарок для жены - два отреза хорошего сукна, тонкую кашемировую шаль и несколько палочек серебра; с подарками он послал и грамоту, в которой сообщал, что жив-здоров, того же желает всем своим родным и знакомым и что скоро вернется домой.

Только Аминь-багадур отъехал с ярлыком для московского князя, как хан Амурат вознегодовал на князя Дмитрия: ему донесли лазутчики, что такой же ярлык на великое княжение Дмитрий Московский получил и от хана Абдуллаха.

Сарайский хан, впав в слепую ярость, распорядился передать ярлык на великое княжение суздальскому князю Дмитрию Константиновичу. Новый ярлык был вручен во дворце Алтун-таш князю Ивану Белозерскому, который на той же неделе отбыл из Сарая в Суздаль в сопровождении небольшого татарского отряда.

В Сарае между тем появились странные дервиши и начали тайно мутить народ, восстанавливать его против царствующего хана. Они поговаривали, что хан Амурат клятвопреступник и грешник, что на его совести много безвинно погубленных мусульман, что было знамение в городе Хорезме - пала звезда с красным хвостом, а это, по предсказанию, к большой крови, если на святом престоле Чингисидов будет восседать Амурат-хан, неправдой занявший его. Дервишей ловили, били палками, секли мечами, но их не убывало, а становилось все больше. А вскоре и простолюдины стали выступать против Амурата и славить Абдуллаха, царевича из Мамаевой Орды, как прямого потомка хана Узбека.

Как-то после утренней молитвы явился радостно возбужденный Бабиджа. Он привез новое известие - хан Амурат убит эмиром Ильясом, сыном Амул-Буги. Сам эмир со своими верными людьми и некоторыми сарайскими беками бежал за Волгу, звать Абдуллаха с Мамаем в Сарай, и скоро те будут здесь.

Это Бабиджа рассказал с лихорадочно блестевшими глазами, ликуя и потрясая худыми руками.

Нагатай-бек встретил новость сдержанно и не высказал своего отношения к смене правителей: смутное время наложило на него свой отпечаток - он стал замкнут и откровенно набожен. Казалось, ничто его больше не интересует на свете, кроме служения Аллаху, ничто так не радует, как молитва и чтение Корана.

Зато Бабиджа совершенно преобразился, ничего не осталось от его былой святости; теперь это был энергичный, расчетливый хозяин. Он продавал, покупал, подсчитывал барыши, давал в долг под большие проценты. Завел знакомства среди арабских, армянских и русских купцов и сам превратился в купца. Он понимал, что вражда между ханами ослабляет Орду, мешает торговле и несет разорение. Богатые знатные беки, купцы, ремесленники, пастухи и простолюдины мечтали о могущественной сильной власти, какая была при умершем хане Джанибеке, но на это способен, по единодушному мнению горожан, только один человек - эмир Мамай. Всем своим сердцем Бабиджа желал успехов Мамаю и теперь, после убийства хана Амурата, ожидал прибытия в Сарай войск только этого эмира.

Он не знал, что в то время, когда он беседовал с Нагатаем и радовался смене власти, к городу действительно приближалась грозная конная лавина. Это было многочисленное войско, но не Мамая, а Азиз-хана, сына Тимура-ходжи, внука Орду-шейха.

Вечером, выехав со двора Нагатая на улицу в легких санках, Бабиджа увидел черный столб дыма, пронизанный красными искрами и высоко поднявшийся в небо из центра города, взмахнул рукой, приказывая:

- Скорее туда!

Ему не терпелось увидеть своими глазами долгожданных Мамаевых нукеров. Он был так ослеплен восторгом предстоящей встречи, что не придал никакого значения закостеневшим трупам на улице, вою собак и плачу старухи, которая бежала куда-то, седая, растрепанная, обезумевшая от горя.

Соловый скакун нес его санки с приятной, захватывающей дух быстротой; казалось, он летел, так плавен его бег и скольжение полозьев; все мелькало с боков, сливаясь в один темный цвет, а впереди - огоньки, какие-то люди, всадники с пиками.

Вот уж различимы их лица, круглые щиты, и, привстав на своих слабеющих дрожащих ногах, Бабиджа крикнул:

- Да будет славен эмир Мамай!

Но тут же засомневался: "Да Мамай ли это?"

Между тем над ним уже склонилось молодое худое лицо со злой ухмылкой на тонких губах, белым узким месяцем сверкнула сабля, и вслед за сильным ударом в лоб он услышал:

- Получай, собака!

Теплая кровь залила глаза Бабиджи и струйками побежала по белой бороде. Слуга подхватил Бабиджу под руки, сани остановились, конный отряд с шумом и свистом промчался мимо.

Уже мертвого доставил слуга Бабиджу назад в дом Нагатай-бека. Увидев своего друга, лежащего в санях с залитым кровью лицом, Нагатай-бек всплеснул руками и громко воскликнул:

- Сон мой вещий! Вот мертвый старик, который приснился мне. Слава Аллаху! Свершилось, что предсказал Дарий.

Только сутки спустя Михаил, возложив покойника на сани и накрыв белым саваном, повез через весь город в усадьбу. И там, впервые за шесть месяцев разлуки, Михаил увидел Джани.

Она выбежала из дома в одном домашнем платье, до глаз загораживая свое лицо темной накидкой, под свободными складками одежды угадывался большой тугой живот. Джани быстро, почти мельком взглянула на Михаила своими угольно-черными влажными глазами и, будто не признав его, отвернулась. Она не забилась в плаче при виде покойника, а лишь растерянно застыла возле саней. Заголосила только Фатима, появившаяся на крыльце с шубкой. Даже плача, старая служанка не забыла укрыть свою госпожу; потом, поддерживая её под локоть, увела в дом.

Михаил распорядился отнести Бабиджу в комнату, где его положили прямо на пол.

В тот же вечер, уезжая, Михаил встретил во дворе однорукого крепкого мужчину. "Да это же Хасан", - подумал Михаил, смотря тому в широкую мускулистую спину. Действительно, это был бывший сотник. В одной из дворцовых стычек он потерял левую руку, остался не у дел и вынужден был искать службу у знакомых беков. Бабиджа из милости принял его сторожем как раз за месяц до своей смерти.

Глава двадцать восьмая

В один из холодных январских дней в дом Нагатай-бека пришла радостная весть - Джани неожиданно и благополучно разрешилась от бремени желанным деду мальчиком. Бек сразу пришел в радостное расположение духа и засобирался к дочери взглянуть на младенца. Нагатая совершенно не смутило, что Джани родила раньше срока, да и никто, как заметил Михаил, не придал этому значения. Однако это заставило его задуматься. Если младенец родился, как ему положено, девятимесячным, то наверняка он не от Бабиджи-бека. Джани понесла за два месяца до свадьбы, весной. Тогда не его ли это сын? И он с нетерпением стал ожидать возвращения хозяина.

Нагатай-бек появился через пять дней, заметно преображенный: он помолодел, в узких глазах появился счастливый блеск. Со слов Нагатай-бека, его внук оказался крепким здоровым мальчуганом, белокожим, темноволосым, с правильными красивыми чертами лица. Весь его облик очаровал деда, и он рассказывал о нем каждому, кто приезжал с поздравлениями. И всякий раз заканчивал разговор следующими словами:

- Теперь можно и умереть спокойно. У меня есть наследник.

Согласно договоренности, все состояние Бабиджи-бека переходило в собственность Джани, вернее, маленького Мухаммеда. Новорожденный сделался наследником обширных пастбищ, больших табунов лошадей, бесчисленных отар овец, сотен рабов и слуг, двух больших усадеб в Сарае и одного крупного поместья в Крыму, у города Сурожа.

Кроме этого к нему переходило тарханство деда, некогда предоставленное предкам Нагатай-бека ханом Узбеком, а тарханство давало возможность получать большие доходы со всего движимого и недвижимого имущества, не платя никаких податей и налогов в ханскую казну. Тарханная грамота, написанная на тонкой, хорошо выделанной коже и скрепленная двумя красными печатями, бережно хранилась Михаилом в маленьком железном сундучке.