Перпетуя, или Привычка к несчастью - Монго Бети

После обеда дом Жан-Дюпона снова заполнился людьми, но около двух часов мужчины стали расходиться — пора было возвращаться на службу.

Долгое время Перпетуя и ее соперница, Софи, следили друг за другом издалека, избегая столкновения, хотя обе они горели желанием рассмотреть соперницу вблизи.

Каждое утро, как только мужчины уходили на работу, женщины обычно собирались, чтобы посудачить, на извилистой улочке, зажатой между двумя рядами домов и идущей параллельно большому двору. Там, вдали от нескромных взглядов, они могли разгуливать в чем попало и болтать вволю. Анна-Мария была королевой этих сборищ. Ни Перпетуя, ни Софи не появлялись там, несмотря на все старания Анны-Марии. Для того чтобы накормить мужа, Софи приходилось в течение дня несколько раз выходить из дому. Она оказалась в довольно затруднительном положении, так как для этого нужно было пересечь задний двор. Она проскальзывала, словно тень, и исчезала прежде, чем ее могла увидеть Перпетуя, которую обычно предупреждала следившая за Софи Анна-Мария или кто-нибудь из соседок — все они были на стороне молодой матери.

Ни за что на свете Перпетуя не решилась бы заглянуть в лачугу, которая долгое время была ее домом, хотя женщины, пережившие подобную историю, не раз говорили ей, что в конце концов можно привыкнуть к такому двойственному положению, как бы потом не пожалеть о том, что имела глупость обидеться из-за такой малости!

Молодой женщине, вернее, девочке, искалеченной жизнью, казалось, что она уже до дна испила свою горькую чашу, и сказать, что она бесконечно страдала от этого, было бы слишком мало. Единственной ее поддержкой в эти тяжелые дни оставалась непоколебимая Анна-Мария, которая имела влияние и на других соседок, и, хотя Перпетуя была не очень близка с ними, под напором Анны-Марии они тоже встали на ее сторону. О том, чтобы поведать о своем горе матери, у Перпетуи и в мыслях не было; хотя стоило ей только подождать на площади Зомботауна, где останавливался автобус, самое большее полчаса — и она наверняка повстречала бы кого-нибудь из земляков; любой из них с радостью передал бы Марии все, о чем бы ни попросила Перпетуя. Но молодой женщине ни разу не пришло в голову обратиться за помощью к матери — словно глухая стена отгородила от нее Марию, до которой не доносились крики отчаяния дочери. А брат Мартин? О нем лучше и вовсе не вспоминать, его будто не существовало! Что же касается Катри, то Перпетуя слишком живо представляла себе эту картину: Катри, узнав о несчастье Перпетуи, начинает возмущаться в присутствии мужа, а тот в ответ ворчливо говорит:

— Ну и что? Подумаешь, несколько жен! Да разве этот молодой человек первый, кто так поступает? Не он первый, не он последний. Наши предки всегда так делали! Кто знает, сумели бы мы иначе сохранить свою расу? А это в конечном счете главное. Белые священники, которые хотят уничтожить наши обычаи, утверждают, что нескольких жен брать плохо. Да им-то это откуда известно? Да и можно ли им верить? Ведь они говорят, что и воровать плохо, а их собратья только и делают, что грабят нас. Они говорят…

Думая об Антонии, Перпетуя решила, что та, верно, погибла в Фор-Негре во время пожара.

По словам Анны-Марии, именно в тот период Перпетуя все чаще стала вспоминать своего брата, которого она называла не Эссолой, а Ванделином, его христианским именем. Анна-Мария рассказывала, что как раз в эту пору ее сын, которого она тоже звала Ванделином, начал делать свои первые шаги; в один прекрасный день Перпетуя вдруг заметила, что мальчик удивительно похож на ее сосланного брата — словно он был его собственным сыном. Это открытие до такой степени поразило ее, что она проплакала до самого вечера, склонившись над своим шитьем и изредка поглядывая во двор, где соседская девочка учила Ванделина ходить. На другой день, а может быть, и несколько дней спустя, Перпетуя сказала Анне-Марии:

— Брат был сердечным человеком, и, если бы его не сослали, я уверена, что теперь он был бы подле меня. Я знаю, это ничего не могло бы изменить, но разве присутствие брата так уж мало? Я без конца спрашивала себя: почему он так поступил?

Перпетуя задавала себе вопрос: что лучше — творить добро или стремиться преуспеть в жизни, не обращая внимания на страдания других людей? Что правильнее — хранить верность друзьям и не изменять своим детским мечтам о справедливости или добиваться богатства и власти, как Баба Тура, хотя и знаешь, что все шлют тебе проклятья?

С кем ей хотелось бы быть рядом? С таким человеком, как Жан-Дюпон, или с таким, как президент Баба Тура, который учился с ним в школе и был тогда, как утверждал Жан-Дюпон, несчастным, рахитичным мальчишкой, болезненным и боязливым?

Именно такого рода вопросы, видимо, задавал себе и Ванделин, и он нашел на них единственно правильный ответ, решив хранить верность памяти Рубена и продолжать его дело, оставшееся незавершенным.

— Глупая я, глупая, — говорила Перпетуя. — Ну конечно же, брат мог впасть в заблуждение только из-за своего благородства, если он вообще заблуждался, когда встал на путь политической борьбы.

— Ты даже понятия не имеешь, насколько верны твои слова! — отвечала Анна-Мария, осторожно выглянув за дверь — ведь говорить о политике было сейчас крайне опасно. — Ты даже понятия не имеешь, насколько верны твои слова, девочка. Сколько раз Жан-Дюпон тихонько говорил мне: «Чем дальше, тем больше обнаружим мы героев среди этих удивительных молодых людей, которых мы позволяем Баба Туре уничтожать». Гебе известно о брате хоть что-нибудь?

— Нет, ничего. Полная неизвестность с тех пор, как он исчез. Ходят слухи, будто политических заключенных отправляют в лагеря, где люди мрут как мухи. Я думаю, Ванделин умер.

После того как Перпетуя отняла ребенка от груди, она очень переменилась, что не могло укрыться от внимательного взора Анны-Марии. Молодая женщина теперь зевала над своим шитьем: она, уже никого не стесняясь, подолгу спала по утрам, и даже плач ребенка, надрывавшегося от голода, не мог заставить ее расстаться с постелью. Перпетуя стала хмурой, замкнутой и молчаливой. Ее часто видели теперь в бистро, и, если ей предлагали выпить, она охотно принимала приглашение и пускалась в разговоры не только с женщинами, но и с малознакомыми мужчинами. Анна-Мария следила за ней с тревогой.

Однажды после полудня квартал охватило небывалое волнение. Перпетуя как раз сидела у себя в мастерской, когда послышался незнакомый женский голос:

— В Зомботауне его никто не знает, такой маленький, с лохматой шевелюрой. Как я слышала, сама-то я в тот момент была на рынке, так вот, я слышала, что он явился в бистро Альфонса, угостил всех раз, другой… Потом разговорился с теми, кто там был, и тут-то выяснилось, что он профессор магии. «Вы мне не верите? Ну что ж, испытайте меня», — сказал он. Он заявил, что сумеет сделать массу банкнотов, если для начала ему дадут десять тысяч франков. Я как раз возвращалась с рынка и проходила мимо бистро Альфонса. Увидев меня, Альфонс предложил мне участвовать в этом деле. Ну и история, бог ты мой! Можете себе представить, все согласились! Признаться по чести, мне самой хотелось попытать счастья, так что я была не в числе последних. Надо вам сказать, что, кроме Альфонса и двух его друзей, все остальные, принимавшие участие в складчине, были женщины.

В конце концов с трудом удалось набрать десять тысяч франков. Тогда этот человек, уверявший, будто может превратить их в миллион на наших глазах, забирает деньги и вырезает из газеты банкноты по образцу тех, что держит в руках. Потом складывает в одну пачку настоящие банкноты и те, что вырезал из бумаги, и просит принести ведро воды. Ему приносят ведро. Он требует, чтобы его оставили одного, так как ему надо войти в контакт с духами. Все уходят и закрывают за собой дверь. Проходит какое-то время, может быть с полчаса, внезапно дверь кафе распахивается, и мы врываемся туда. «Видите вон ту комнату, в глубине? — говорит он. — Так вот, деньги там. Однако до завтрашнего утра входить туда нельзя, не то случится большое несчастье. А завтра, как только взойдет солнце, возьмите ведро с водой, размешайте и вылейте содержимое в таз, на дно которого надо положить крест. Расскажете мне, что там найдете. Завтра в это же время я к вам обязательно приду».

И он ушел. Видно, все мы, африканцы, круглые дураки. Признаюсь, к величайшему моему стыду, что все поверили ему. Никому и в голову не пришло пойти посмотреть, что лежит в ведре, запертом в комнате. Никому, если бы не явился бригадир Кёнджомбе из полицейского участка Зомботауна, который решил предостеречь Альфонса и всех его посетителей, сообщив о гнусном мошеннике, занимающемся вымогательством. Этому жалкому типу, рассказывал бригадир, удалось очистить все предместья, и сотни, если не тысячи олухов, попались на его удочку.

— Почему это олухов? — возмутился Альфонс. — Потому что банкноты фальшивые? Но ведь они все-таки существуют! Пусть правительство и доказывает, что они поддельные.