Ангелы уходят не прощаясь - Виктор Лихачев

— Михайловна, а может барышня и впрямь не понимает.

— Тогда объясняй ты.

Орлов стоял перед женщинами все в той же позе — нога за ногу, руки в карманах брюк. Он уже собирался открыть рот, как в притихшей комнате раздался голос Галины Аркадьевны, до этого тихой мышкой сидевшей за книжным шкафом.

— Володя, не надо ничего объяснять. Пожалуйста.

— Да не буду я ни о чем жалеть, радость моя. Вот я тут о любви к профессии распекался, а ты знаешь, мне уже давно стыдно за то, что я журналист. Стыдно за газету, которую мы делаем.

— Не тебе одному, друг, — одарил коллег неполноценной чеширской улыбкой Саша Ремизов.

— Так хоть здесь пар выпущу… Но — продолжим. — Орлов вновь повернулся к Тяпкиной. — Ксения Леонидовна, посмотрите на часы.

— Десять тридцать.

— Полтора часа мы ждем начальника. В пятницу его уже в полдень на работе не было. И если бы не его заместитель…

— Да ладно тебе, Орлов.

— Помолчи, Лариса Ивановна. Это только Ксения Леонидовна не видит, кто, собственно, выпускает газету. Я тоже не безупречен. Скажу больше: перед вами пьяница. Бытовой пьяница. Вчера я пил, но вчера было воскресенье. Выпью и сегодня, но — вечером. И никто и никогда не увидит меня дошедшим до положения риз. Повторюсь, Ксения Леонидовна, я — бытовой пьяница. И пью не потому, что не могу не пить, а потому что жить, как мы живем, тошно. Увы, пока никто лучшего лекарства от тоски не придумал. А вот наш с вами начальник — просто алкаш. По большому счету мне его жалко. Его лечить надо. Вот вы спросили у Марии Михайловны, о какой прическе идет речь. А речь шла о прическе Владимира Николаевича, точнее, о его чубе. Когда хозяин чуба трезв, чуб спокойно лежит на высоком князевском чале. Правда, сам Князев, когда трезв, злой как собака. Тогда к нему лучше не подходить. Но стоит хозяину «принять», как чуб моментально принимает боевую стойку.

— Ой, точно! Только вот я никогда не видела, как чуб лежит. Ой! — и Ксения Леонидовна закрыла ладонью рот.

Смех, который вызвала реплика Тяпкиной, стал без преувеличения гомерическим.

— А я вот видел, год назад, — гордо объявил Ремизов.

— Да ладно тебе врать.

— Не вру, Олегович. Помнишь, Абакумов какой-то прием делал в «белом доме»? Лучшие люди района, грамоты и прочая дребедень. Я должен был их всех сфотографировать.

— А, вот ты о чем…

— Дай расскажу всем.

— Да все знают.

— Я не знаю, Владимир Олегович. Расскажите, Саша.

Ремизов благодарно показал Ксении все свои восемнадцать зубов.

— Так вот, закончилась вся эта официальщина, спели — станцевали, а потом — фуршет. Для узкого круга. Еды почему-то не много, а водки полно. Всех сразу предупредили — на все про все — двадцать минут. Пролетели они не заметно

— Еще бы! — хмыкнула Мишина.

— Нет, Ивановна, я был в норме. Пьешь же, чтобы общаться. Этому слово, тому, короче, и двух рюмок не выпил. И вот нам говорят, мол, освобождай, народ, помещение. Ну, мы люди послушные, приказали — сделали. Спасибо и за это. Я выхожу и вижу сцену, которую мне никогда не забыть: стоит Князев, спиной ко всем, будто, одевается, а у самого полная бутылка и фужер для вина. Наливает полный — бабах! Не закусывая, тут же второй. Бабах!

— Мне почему-то сейчас герой Шолохова вспомнился, — заметила Мария Михайловна. — Помните: «Я после первой не закусываю».

— Во-во. Мне тогда тоже. Только наш герой и после второй, и после третьей, и после четвертой.

— Врать-то не надо…

— Олегович, не обижай. Пока он шарф и пальто одевал, полбутылки опорожнил, пока шапку и перчатки — вторую половину.

— Ужас! — было видно, что Ксюша искрення в своих чувствах.

— А все почему, Ксения Леонидовна. Спросите меня, почему?

— Почему, Саша?

— Потому что халява! А наш Князев это халявщик из халявщиков. Представляете, ему уходить, а бутылка — полная! — стоит. И с собой не взять… Но я продолжу. Вышли мы с ним…

— Перебью вас, — это была Галина, — я эту историю тоже не слышала: когда он выпил… когда все уже…

— Нет, не закусил Галина Аркадьевна. Зачем? Закусь градус крадет. О чем бишь я… Да, вышли, попрощались. Прихожу домой, ужинаю…

— Ты еще расскажи, как зубы чистишь…

— Не перебивай, Владимир Олегович, к самому интересному подхожу. Ночью — звонок. Чертыхаясь, беру трубку. Женский голос: «Где мой муж?» «Вы че, — отвечаю, — дамочка, у меня нормальная ориентация. Нет здесь вашего мужа». В ответ слышу: «Я тебе не дамочка, Ремизов, я Валентина Петровна Князева. Где мой муж? Говорят, что ты его последним видел». Все, все, заканчиваю. Есть грех — подробен. Короче, нашли мы его за домом культуры, где пьянка была, то есть награждение. Прошел он метров двести и упал в скверике. Замертво. А под ногами кашица. Утром наш Николаевич глазенки открыл — и нечего понять не может. На родную кровать не похоже. Пытается встать, — что-то его держит. А просто утром морозец ударил, и кашица льдом стала, вместе с князевским чубом. После этого у Владимира Николаевича чуб целую неделю висел…

— Просто ему Валентина Петровна такого прочесону дала, что чубу не с чего было подниматься, — заметила Лариса Ивановна.

— Он, наверное, заболел сильно? — подала голос Галина.

— Кто? — не понял сразу Ремизов. — Князев что ли?

— А то кто же? Он же целую ночь… на снегу…

— В кашице.

— Тем более…

— Даже гриппа не схватил, Галина Аркадьевна! Гвозди бы делать из этих людей. Не то, что нынешнее племя.

— Свои пять копеек в копилку положу, — это был уже Орлов. — Тебя, Санек, тогда у нас еще не было. Редакторствовал покойный Зотов, Владимир Николаевич у него в замах ходил, партийную жизнь в газете вел. Да и вообще мужичков у нас тогда поболе работало. Дим Димыча помнишь, Ларис?

— Мы в одном кабинете сидели, как не помнить. А вот молодой еще был…

— Костя Рябов. Он потом в Москву подался.

— А назывались мы тогда не «Энская заря», а «Заря коммунизма».

— Верно, Лариса Ивановна. А говоришь, на пенсию пора. Вон память какая.

— Издевайся, издевайся, Орлов. Ты вообще что-то рассказать хотел…

— Ну, я как бы представил молодежи героев моего рассказа. Был, как сейчас помню, день журналиста. Стало быть, пятое мая. Нам из области какую-то грамоту дали, короче, отметили мы сию грамоту славно. Водка лилась рекой. Николаевич в своем репертуаре. Ближе к концу про закуску совсем не вспоминал, пил одну за другой. Расходиться по домам, видим, а он совсем плохой. Зотов мне и Костику, как самым молодым, дает команду: «Проводить человека до дома». Приказ есть — подхватываем Князева под руки, а он тогда совсем легкий был… Одним словом, довели мы его до квартиры, позвонили… Кто не знает: живет он с домочадцами на пятом этаже в микрорайоне. Сейчас такие дома хрущобами называют, а мы, помню, гордились, что у нас в Энске такие громадины появляться стали — целых пять этажей! Разбираться с Валентиной не хотелось, позвонили, значит, мы, поставили перед дверью — и бегом вниз. Человека проводили, что еще надо. Вышли на воздух и вдруг слышим грохот. Что-то катится. Звук был такой: бух, бух, бац! Бух, бух, бац! Мы открываем входную дверь, и к нашим ногам выкатывается Владимир Николаевич Князев собственной персоной. Оказывается, это он кубарем с пятого этажа по лестнице съезжал. Так что же вы думаете? Весь урон — только разбил очки. Даже синяков не было. Силен, подлец, а?

В этот момент дверь резко распахнулась, и в комнату уверенными шагами вошел невысокий худенький человек, скорее даже — человечек. Чуб у него стоял под углом девяносто градусов, как у панка.

— Подлец, это кто, Орлов? Всем привет. О ком говорили?

— О ком же нам еще говорить? О Пушкине. Дантес, подлец, такого поэта нас лишил.

— Врешь небось. Где Пушкин, а где мы.

— Владимир Николаевич, февраль не за горами, юбилей гибели будем отмечать.

— А что, было указание?

— Так ведь Пушкин — солнце русской поэзии. И по неподтвержденным, правда, данным, мог проезжать наш город, когда ехал в южную ссылку.

— Лариса Ивановна, Орлов говорит правду?

— Так это он у нас краевед, откуда я знаю, проезжал здесь Пушкин или нет. Я старая, конечно, но не настолько же, чтобы такое помнить.

— Тише! Шутники. Я про указание спрашиваю… Ладно, давайте летать. Кто сегодня оборзевает… тьфу! — кто сегодня обозревает газету?

— Я Владимир Николаевич.

— Начинайте, Ксения Леонидовна.

— Так. Первая страница. Большой снимок. Григорий Алексеевич Абакумов разговаривает с фермером Кожуховым… Хороший снимок. Лица не казенные, живые…

— Умеешь, Ремизов, когда захочешь.

— Я всегда хочу, Владимир Николаевич.

— Молчи. Продолжайте, Ксения Леонидовна.

— Колонка новостей… Ничего особенного. Вторая страница. Большой снимок. Григорий Алексеевич Абакумов выступает перед учителями района. Хороший снимок…