Венецианский эликсир - Мишель Ловрик

Вместо этого они с Мимосиной бродят по все еще замерзшей Темзе, учатся кататься на коньках, словно новорожденные, постигающие правила ходьбы. Это не проходит для них даром. Как и ток воды подо льдом, который усиливается с каждым новым днем.

Валентин Грейтрейкс между тем ради любимой обновляет гардероб. Он выписывает себе кремовый жилет, расшитый зелеными и желтыми цветами, туфли с желтыми шнурками, похожими на мимозы. В самую суровую пору года он носит цвета весны. Она отвечает ему тем же, появляясь в платье из желтого шелка и тюли, расшитого двумя сотнями настоящих бабочек.

Они заходят в палатку города Москвы, когда до их слуха доносится шум ломающегося льда. Они выглядывают наружу и обнаруживают, что очутились на блестящем ледяном острове, который медленно дрейфует вниз по реке. Инстинкты Валентина заставляют его действовать, прежде чем он успевает подумать. Он хватает Мимосину на руки и сажает в один из яликов, которые прежде были вморожены в лед. Он прыгает за ней, потом вылезает назад, берет на руки трех детей, которые до сих пор стоят возле палатки с открытыми от удивления ртами, слишком напуганные, чтобы кричать. Он передает их Мимосине одного за другим, потом спешит в палатку, чтобы забрать остальных посетителей. Окружающие начинают следовать его примеру, забираясь в лодки. Когда он возвращается к ялику, актриса, дети и другие участники этого небольшого происшествия уже вполне оправились от потрясения, чтобы поднять крик. Валентин одаривает их широкой улыбкой.

— Великолепная шутка, верно? — Он смеется и щекочет одного из детей до тех пор, пока тот сам не начинает ухмыляться. — Просто замечательная.

Он смотрит на товарищей по несчастью и начинает корчить рожи, пока на лицах не появляются улыбки.

Потом он хватает весло и начинает грести к берегу, где детей забирают радостные родители, а взрослым предлагают горячий бренди.

Вернувшись на Бонд-стрит, актриса принимается гладить его волосы снова и снова. Каждый раз она ведет рукой с самой его макушки. Она показывает ему свою руку, словно бы намекая, что на пальце нет обручального кольца. Валентин с болью в сердце вспоминает, что эти пальцы доставили ему столько незабываемых наслаждений и если не свели с ума, то довели до состояния, близкого к безумию.

Она может делать это часами, а он представляет, что эти руки прикасались только к нему и больше ни к кому.

Именно тогда, в первую ночь оттепели, она говорит ему:

— Наши представления окончены, и я возвращаюсь в Венецию, конечно.

Мочегонный эль

Берем целые зерна горчицы, четыре унции; помещаем в кварту эля. Через три-четыре дня принимаем; объем эля должен быть неизменным, потому постоянно подливаем свежего эля, и так до тех пор, пока зерна горчицы не выдохнутся.

Разжижает дурную кровь; разрушает ее структуру. Также очищает мочеточник, раздражает папиллы и почечную лоханку, заставляя их сжиматься и самоочищаться. Таким образом улучшается мочеиспускание, что необходимо при водянке, цинге, параличе и избытке мочевого песка.

— Все пересохло и потрескалось, — говорит Валентин Грейтрейкс, попивая пиво в дорогом сердцу «Якоре». Он просто позволит ей вернуться туда, откуда она приехала. Их роман обладает неповторимой пикантностью из-за его мимолетности, каждый момент пронизан задумчивостью и грустью и ежедневным напряжением нервов.

Сомнений быть не может — чем ближе день ее отъезда, тем красивее она становится.

Но, конечно, этому не суждено случиться. Валентин ни сейчас, ни потом не намерен остепеняться и жить с одной женщиной. Действительно, он все еще думает лишь о Мимосине, но сколько времени пройдет, прежде чем он начнет ухлестывать за какой-нибудь симпатичной портовой шлюхой или скучающей великосветской дамой с хорошим достатком?

Он мог бы напиться сегодня в стельку.

Было приятно осознавать, что он влюблен. Действительно, ощущаешь какую-то теплоту внутри, представляя, как будешь вспоминать эту историю в старости. Валентин воображает это отдаленное время и то, как этот роман займет достойное место в его запасе житейских историй.

О, эта история за долгие годы обрастет новыми подробностями.

Я всегда буду вспоминать, как она была смыслом моей жизни, как заставила вздрогнуть мое сердце.

Действительно, расставание должно стать самой приятной частью этой истории.

Для нее и для него.

Конечно, он даст ей почувствовать, что она бросает его. Ей будет приятно сознавать, что в данном случае инициатива исходит от нее и что она оставляет мужчину с зияющей раной в сердце. Он ей, конечно, подыграет в этом.

Лучше оставить ее, пока она еще так свежа.

Ибо вряд ли найдется мужчина, который сможет по достоинству оценить всю ее красоту.

Потому в день расставания они едут не на Бонд-стрит, не в ее апартаменты, а отправляются в скованный морозом Гайд-парк, где фонтаны покрыты льдом, а голуби жмутся друг к другу, словно капли черной росы на снегу.

Валентин и Мимосина одеты в элегантное платье, как и подобает в таком случае. Рукава его рубашки так сильно накрахмалены, что торчат во все стороны, словно перья. Высохшие бабочки тихо шелестят на ее платье. Они картинно прощаются друг с другом со всеми атрибутами, необходимыми в таком случае. Мимосина роняет скупую слезу, Валентин говорит несколько смелых слов и целует актрису. Как бы отдавая дань серьезности случая, половой орган Валентина галантно остается пассивным.

Валентин удивленно замечает, что немного шатается, когда они покидают парк. Он думал, что лишь пригубил пива, а оказывается, что еле стоит на ногах. Вероятно, из-за этого у него так стучит сердце. Он пьян как свинья, как боров, но знает, как сделать так, чтобы Мимосина ничего не заметила. Он это умеет.

Он сажает ее в дилижанс, который должен отвезти ее в Дувр. Глядя вслед экипажу, он удерживается от того, чтобы ринуться за ним вдогонку. Вернувшись в парк и пропустив еще один стаканчик пива в торговой палатке, он понимает, что не засунул ей в перчатку любовное письмо, не говорил о возможных встречах в будущем и даже не дал на дорогу сладостей, словно, уехав, она переставала существовать и потому не нуждалась в еде.

Когда ее экипаж скрывается за углом, Валентин говорит себе, что не поедет за ней, в Венецию, со слезами на глазах. Нет, Валентин Грейтрейкс так не поступит. Расстегнув брюки, он облегчается в темном углу парка, приговаривая, что память о Мимосине растает, как этот снег по весне.

На следующий день, забираясь в экипаж, отправляющийся в Дувр, Валентин спотыкается на подножке.

Часть третья

Горький жаропонижающий декокт

Берем сушеные цветы ромашки, две унции; кошениль, шестнадцать гран; кипятим в трех пинтах воды, пока не остается одна кварта; процеживаем и растворяем соль полыни, две драхмы; смешиваем.

По праву считается отличным средством при перемежающихся лихорадках. Это лучшее средство, не считая перуанской коры, однако иногда помогает лучше, чем кора, а иногда бывает наоборот. Обычно принимают четыре унции снадобья каждые три часа между приступами.

На Рождество он оставил меня одну, представляете?

На Рождество, когда другие девочки надевают муфты и лакомятся гусем со сливами и яблоками в лучших заведениях города. Мне пришлось кушать в школе в одиночестве, если не считать хозяйку заведения. Она проявила слабость и отпустила слуг по домам праздновать Рождество, потому нам пришлось есть холодную нарезку. Когда оказалось, что горячего пудинга не будет, потому что на кухне нет огня, у меня случился небольшой припадок.

Дядя Валентин приехал повидаться со мной на следующий день. Ему пришлось идти рядом с каретой, потому что ему не нашлось места в ней из-за горы подарков. Я благосклонно приняла его у себя в спальне. Я не покидала постель с предыдущего вечера и собиралась пробыть в ней еще какое-то время, пытаясь успокоить начавшееся расстройство желудка, которое можно было смягчить лишь всякими лакомствами с трюфелями и кремом.

Я сказала ему сладким голосом:

— Надеюсь, ты хорошо провел Рождество, дядя Валентин.

Я попросила его распаковать подарки, потому что ощущала большую слабость. Когда он отправился на поиски ножа для лент, я бросилась обшаривать его карманы, в которых всегда можно было найти что-нибудь ценное.

Я спрятала несколько мелких монет, которые ему навряд ли пригодились бы, в рукаве ночной сорочки. И тут я обнаружила нечто очень интересное — большой лист бумаги, на котором было отпечатано:

Валентин Грейтрейкс и Мимосина Дольчецца,

Лондон, 15 декабря 1785 года.

Отпечатано на льду.