Все еще будет - Афанасия Уфимцева

Любимые книги, прочитанные Маргаритой раньше не раз, теперь стали каким-то странным образом напоминать о причине ее страданий. Перед сном, открывая наугад томик стихов, она обязательно натыкалась на строчки, говорившие о нем:

И томное сердце слышит тайную весть о дальнем:Я знаю: он жив, он дышит, он смеет быть непечальным[14].

Она с досадой захлопывала книгу, вновь открывала наугад, а там опять об Иноземцеве:

Какую власть имеет человек, который даже нежности не просит[15].

Иногда Маргарите начинало казаться, что она ненавидит Иноземцева, но стоило ей услышать его имя или увидеть его мельком, как сердце начинало учащенно колотиться, а на щеках проявлялся предательский багрянец. Единственным существом, которому она могла доверить свои печали, был Бобик. Каждый вечер она жаловалась ему на бессердечного Ивана Иноземцева, плакала, опять жаловалась – и, по привычке взглянув на колечко с капелькой бирюзы, засыпала, нежно прижимая к себе котенка.

Как-то вечером, предаваясь своим привычным печальным раздумьям, Маргарита пришла к выводу, что корень ее страданий кроется в какой-то неопределенности. То ли любит, то ли нет, то ли к сердцу прижмет, то ли к черту пошлет. Столько терзаний, чтобы понять, чего же он хочет, а он, быть может, вообще ничего не хочет. Одним словом, полный туман. Все-таки надо было как-то определиться.

И случай скоро представился. В Вольногоры неведомым ветром надуло американского театрального режиссера Энатола Блейлека, за свою длинную жизнь наделавшего немало шуму на театральных и прочих подмостках. Директор Лавровского театра Климент Семиградов, экспериментатор и чеховолюб, вызвался организовать его встречу с Иваном Иноземцевым – в комфортной для Блейлека обстановке, прямо в театре. Поскольку сам иностранным языкам не был обучен, попросил Маргариту помочь с переводом, если что.

Конечно же, она пребывала в мучительных сомнениях. Тянула с ответом. Идти или нет? Как поведет себя Иноземцев, столкнувшись нос к носу в закрытом помещении? Смутится? Опять отвернется? Был только один способ узнать это, потому и решилась, пошла.

Всю ночь накануне не спала, ворочалась с боку на бок, все представляла, как это будет. Сказала себе: актерствовать Иван категорически не умеет; сам ведь сколько раз жаловался, что у него всё на лице, хотел даже брать уроки актерского мастерства (только бы не у Зинаиды Лавровой). Будет спокоен, холоден, равнодушен – значит, вопрос решенный. А если нет?

Но все получилось сложнее, чем представлялось. Намного сложнее.

Оделась сообразно случаю – строго, но элегантно. Скромное черное платье, из украшений только сережки от Картье в китайском стиле – с маленькими шелковыми тесемками. Завязала их, загадав желание. Сокровенное. Тесемки эти – из легенды о старике, который сидит на Луне, сравнивает тесемки и завязывает узелки, предрекая, кому суждено быть вместе, а кому, увы, нет. Короче говоря, пусть будет так, как оно суждено.

Явилась ровно к семи, без опозданий. В театральном вестибюле ее никто не ждал, за исключением несравненной Зинаиды Лавровой, призывно улыбавшейся и со всех стен бросавшей надменно-хищные взгляды. Маргарита подошла к зеркалу, взглянула на себя непредвзято, как будто со стороны. В целом осталась довольна.

Двинулась дальше – походкой легкой и воздушной – искать Климента Семиградова. Прошла в просторный зрительный зал. Свет был приглушенный, но, собственно, и того, что открылось ее взору, было вполне достаточно. Это был не какой-то захолустный театришко. Даром что дачный. Здесь все было скроено с размахом и… любовью.

Придя к такому неутешительному выводу, немножко сникла и расстроилась. Но долго предаваться столь печальным мыслям, к счастью, не получилось. Послышались уверенные, быстрые шаги в боковом коридоре – припустилась опрометью туда, на звук. Так и налетела на него со всей дури. Не на Семиградова, конечно. А на того, из-за кого, собственно, пришла, – на Ивана. Жалко, в коридоре было темно и глаз его разглядеть не удалось. Ах, много бы она отдала, чтобы подсмотреть, что читалось в них в тот самый момент. Слов он никаких не говорил; она же что-то несвязно, путано пролепетала, объясняя, каким образом и по чьему приглашению здесь очутилась.

Пошли рядышком по коридору, бок о бок. Когда случайно соприкоснулись локтями, он взял ее за руку. Скорее даже не взял за руку, а уцепился за нее, будто боясь упасть. Ладошку сжал так, что было немножко больно. Его же ладонь была горячая-прегорячая. И будто какая-то родная. Она вроде бы слышала, как он прошептал: «Я не могу без тебя». Когда переспросила, отвечал, что ничего не говорил. Так и шли, сцепившись, до кабинета Семиградова. Перед тем как открыть дверь, сказал тихо, но весьма отчетливо – здесь уже ошибки быть никак не могло: «Прошу тебя: потерпи. Дай мне время. Все будет хорошо». Она же была не в силах что-либо ответить или спросить – из-за сердца, бившегося как взбесившаяся птица.

Вежливо пропуская Маргариту вперед, Иван задержался рукой на ее тонкой талии чуть дольше, чем положено. Так ей, во всяком случае, показалось.

Ветхий сморчок с выцветшими похотливыми глазками, вставший из-за стола при их появлении, оказался тем самым культовым театральным режиссером Энатолом Блейлеком. Бывает же такое! На Иноземцева он даже не посмотрел. Маргарите чмокнул руку, оставив влажный след на ее нежной коже, и галантно помог снять пальто. А уж когда его взору открылась ее фигурка – прямо скажем, неплохая, – сладострастно фыркнул и, взяв под нежный локоток, повел не к столу, за которым авторитетно восседал круглоголовый Климент Семиградов, а к уютному диванчику зеленой кожи с деревянными ручками, изображающими рычащие львиные головы. Усадил со всеми старомодными церемониями – comme il faut[16] – и уже сам изготовился, чтобы плотоядно плюхнуться рядом.

Но в сию же секунду между ними материализовался Иван Иноземцев и силой пристроил донжуанистого старикашку на стоявшее рядом кресло. Семиградов аж зажмурился: в силу театральной впечатлительности ему показалось, что у Блейлека слегка хрустнули нежные поизносившиеся косточки.

Излишне напористо помогая Маргарите подняться с удобного диванчика, Иван неласково прорычал:

– Спасибо, уважаемая Маргарита Николаевна, за готовность помочь. Однако ваша помощь нам сегодня не понадобится. Вы можете быть свободны.

При этом взгляд его был крапивистый, негодующий. Конечно же, нельзя было со всей определенностью сказать, кому из присутствующих этот взгляд предназначался, но в том, что был он недобрым, колючим, сомневаться не приходилось.